Почему-то стало обидно оттого, что я себя запустила. Сижу тут затворницей, забыла, что такое косметика, утюжок для волос и мини-юбка. Нет, к мини я не готова даже чтобы заткнуть за пояс Алису. Да и не умею я правильно использовать все эти женские штучки. Хлопать ресницами, томно вздыхать, соблазнительно поводить плечом.

Единственное, что у меня есть — повод.

Говорить о деле проще. И это лучше, чем ни о чем не говорить, теряться в догадках. Давно нужно было, а я медлила. Но не сегодня. Сегодня наберусь, наконец, смелости.

Карамельный шлейф рассеивался, и мне было жаль, что нельзя запихнуть запах в банку.

Одевалась я быстро. Руки тряслись от волнения, и никак не получалось застегнуть чертову пуговицу на джинсах. Я накрасилась даже — впервые за несколько месяцев. Губы тронула блеском. Наверное, выглядела глупо с этими своими приготовлениями. Хотелось нравиться ему, заставить вспомнить, как он шептал мне на ухо всякие милые словечки. Как прикасался. Он любил ко мне прикасаться. Теребить мой мизинец, когда был чем-то озабочен. Водить большим пальцем по запястью.

Почувствовать его оказалось легко. На первом этаже, в кабинете. Дымка задумчивости. Оттенок грусти. Сосредоточенность.

Шаг. Еще один. Картины на стенах провожают. Мне страшно и в то же время волнительно. Звук шагов глушится мягким ковром.

На пути мне встречаются люди, они задают вопросы. Я им что-то отвечаю, улыбаюсь даже, правда, растеряно. У меня есть цель. Она прячется за тяжелой дубовой дверью, и по пути я репетирую речь. Я войду спокойно и попрошу Алису выйти. Дождусь, когда она — раздосадованная и злая — закроет за собой дверь. Выдержу тяжелый взгляд Эрика. Скажу о Гарди. О Хауке. О том, что сейчас не то время, чтобы ссориться.

Дожидаюсь, пока коридор, ведущий к кабинету, опустеет. Ловлю запахи жареного мяса и вспоминаю, что хорошо бы поесть. И, возможно, сегодня я буду обедать со всеми, в столовой.

Но сначала разговор. Настраиваюсь на то, чтобы говорить спокойно, рассудительно. Вдыхаю и нажимаю на ручку двери.

Распахнуть не успеваю, лишь приоткрыть. Но мне хватает.

— Чувствуешь? — спрашивает Эрик.

— Да, — выдыхает она так, как я не умею — томно.

Я не вижу их, но воображение рисует картинки, от которых мутит.

— Еще хочу, — почти шепчет Алиса, и моя рука сжимает ручку двери, будто бы силясь ее сломать.

— Позже.

Эрик говорит это мягко, но в голосе — категоричность. От слов «еще» и «позже» у меня кружится голова. И уйти бы — я явно тут лишняя — только любопытство держит. И еще одна непонятная мне эмоция. И вдруг я отчетливо понимаю: мне нужно знать. Здесь и сейчас.

— Ты подумаешь о моей просьбе? — елейно спрашивает Алиса. И через несколько секунд, не дождавшись ответа, напоминает о себе: — Эрик?

— Не о чем думать, — отвечает он глухо.

Я почему-то представляю его, стоящего у окна, со сцепленными за спиной руками. И в своем воображении не позволяю ему обернуться к ней. Смотреть на нее. Отвечать тоже не позволила бы, если бы это было в моей власти.

Больно дышать. И вокруг все тусклое. Но нужно дослушать.

— Почему? — Алиса раздражена. Шуршит одежда, шаркают шаги. Хотелось бы уметь запрещать ей приближаться к Эрику. — Я давно хочу быть скади. Я сильная, ты сам говорил. От меня в племени будет польза.

Дыхание. Стук в висках. Напряжение в пальцах.

А потом Эрик говорит:

— Это невозможно, ты знаешь.

— В скади принимают женщин!

Она настойчива и отступать не привыкла.

— Только перед венчанием с кем-то из скади, — соглашается Эрик.

И я уже понимаю, к чему ведет этот разговор. Знаю, какой будет следующая реплика Алисы.

— В чем проблема? Ты мог бы на мне жениться.

Я зажимаю рот рукой, чтобы не закричать. Отпускаю ручку. Нарастающий шум в ушах глушит ответ Эрика. Я не хочу его знать, не хочу слышать.

Ничего не хочу.

Обида душит, дерет горло. Тыльной стороной ладони остервенело стираю блеск с губ. Банальщина какая! Накрасилась, будто на свидание собралась. Дура!

И заплакать бы, а не плачется. Злость только, и от злости ноет жила. Ладони чешутся, перед глазами — белая пелена. Как тогда, у очага атли. От греха подальше выхожу из дома через черный ход. Я рада, что прошло время, и мое предательство — не главная сплетня в доме. Оно потускнело, к нему потеряли интерес, а потому резкий мой уход остается почти незамеченным.

Почти…

К вечеру весна отступает, прячется. Поднимается холодный, промозглый ветер. Он рвет тонкие ветви деревьев, швыряет в лицо замерзающие на лету капли дождя. Надо же, а ведь еще днем было солнце. Я зажмуриваюсь, подставляю ладони, стараясь почувствовать хоть часть того единства с защитником, которое было в атли. Пусто. Ничего. Моя жила трансформировалась навсегда. Это просто дождь. Холодный, колючий, безразличный.

— Замерзнешь, — отметил кто-то и заботливо укрыл мои плечи пледом.

Обернулась — Лидия. Смотрит на меня жалостливо, и жалость с ее лица хочется стереть. Сжимаю кулаки, сдерживая рвущийся на волю кен.

— Уходи, — процедила я сквозь зубы и отвернулась.

— Она ему не нравится, — тем же спокойным тоном продолжила Лидия, игнорируя мою реплику. Стала рядом и обняла себя за плечи. Хрупкая. Раньше я не замечала, насколько. Острые скулы, прямой нос, во взгляде — некая доля обреченности, свойственная для всех ясновидцев. — Вернее, нравится, но… не так.

— А как? — вырвалось прежде, чем я успела себя остановить.

Злость утихала. Остывала на холоде жила, расслаблялись вены, переставали гореть ладони.

— У Алисы уникальный дар. Эрику нравится его развивать.

Дар. Хорошая отговорка и повод остаться наедине. Слушать томный шепот, касаться руки, направлять своим кеном. Бессилие рождало паранойю, и Лидия, как ни старалась, помочь не могла.

— Нет ничего непреодолимого, Полина, — сказала она тихо, и мне показалось, в тот момент она была очень похожа на отца. Надолго лишенная нормальной жизни, оттого к ней неравнодушная. Мудра не по годам. Сильная? Тут уж не мне судить, но кена на нее ушло больше, чем на ясновидца, которого я исцелила в селении Барта.

Знает ли она, что нас ждет? Выражение лица непроницаемо, и не поймешь. В какой-то мере она права — нет ничего непреодолимого…

— Кроме смерти, — вырвалось у меня.

— Ты чертовски права!

Обернулись мы с Лидией синхронно. Он стоял, облокотившись о косяк двери, и смотрел на нас насмешливо. Высокий. Длинные русые волосы до плеч явно нуждались в расческе. Кожаные штаны… Черт, сейчас кто-то такое носит? Рокеры разве что. Жилетка в тон. На поясе — кинжал в ножнах. Глаза — то ли серые, то ли светло-голубые — сверкают азартом. В целом — ничего особенного. Хищный как хищный. Только вот…

— Ты в курсе, что в городе не выцепишь ни одного ясновидца? — пожаловался он и шагнул к нам. Лидия напряглась и ко мне придвинулась, будто бы искала защиты. — Беспредел!

— Кому сейчас легко?

Я нервно усмехнулась и Лидию осторожно обошла, чтобы ясновидица оказалась за моей спиной. Нет, не то, чтобы я думала, что смогу с ним сладить… Кто я, а кто он? Но инстинктивно свое «детище» защитить хотелось. Я столько кена на нее потратила. Не позволю, чтобы весь труд насмарку пошел!

— Сложно, да, — согласился он и усмехнулся. — Но я фартовый. Ты вот сама вышла!

— Я…

Его глаза гипнотизируют, мир вокруг меркнет, плавятся, размываются очертания, охватывает блаженство, и я ловлю себя на мысли, что улыбаюсь ему. Мне легко. Я счастлива. И то, что совсем недавно хотелось плакать, кажется смешным.

Очнулась я, когда он взял Лидию за руку. Наверное, если бы не ее вскрик, я бы и дальше улыбалась ему. Оцепенение спало, проснулась злость.

— А ну отвали! — раздраженно выдохнула я и потянула ясновидицу на себя. Она мелко дрожала, и, показалось, ее испуг вот-вот перерастет в истерику. — Ее трогать не смей.

— А она что, особенная?

— Послушай, — я тряхнула головой, стараясь избавиться от его влияния — сладкого, тягучего, как патока, — если ты пришел помочь…