— Пентонвиль, — пробурчал Джонни. — Уайтчепел, где резвился Потрошитель… Почему мне вечно достаются такие прелестные уголки?

— Помощник Донтси сказал мне, что, по словам Хупера, Ховард вышел из тюрьмы еще более озлобленным. Поверенный так напуган, что даже сменил место жительства и попросил защиты у полиции. Ну а Донтси уже нет на свете. Он мертв.

За последние два дня Пауэрскорт подробно изучил профессиональную сторону жизни Александра Донтси. Он беседовал со многими из коллег и помощников адвоката и уже примелькался привратникам Куинз-Инн. Наиболее выразительную характеристику Донтси дал его начальник, адвокат Максвелл Керк.

— Ваша военная выправка, лорд Пауэрскорт, говорит о том, что вы служили в армии. Вы наверняка замечали, что одни офицеры легко привыкают к армейской жизни, другие — с трудом, а некоторым это и вовсе не удается. Кстати, такие, по моим наблюдениям, погибают чаще, потому что никто из сослуживцев не готов ради них рисковать собой. Так вот, мистер Донтси вписался в наш круг мгновенно, словно был рожден для этого. Я пригласил его сюда семь лет назад и ни секунды не пожалел.

— А что он представлял собой как адвокат? — спросил Пауэрскорт, хотя сомневался, что услышит правду.

Керк помедлил, явно обдумывая ответ.

— Если позволите, я приведу довольно причудливую аналогию. В школе я увлекался крикетом. У нас был один замечательный игрок — старшеклассник Моррисон. Он мог ловить мячи, взлетавшие, казалось, прямо в небо, справлялся с любой крученой подачей, мастерски орудовал битой — одним словом, готовый кандидат в сборную Англии. Но бедняга играл очень неровно. Бывали матчи, когда он едва передвигался по полю, не мог попасть по мячу, не в состоянии был выиграть ни одной пробежки. Это было странно, очень странно. Донтси напоминал мне этого самого Моррисона. Сегодня он выступает на процессе блестяще, поверенные выстраиваются в очередь, чтобы работать с ним, и он триумфально выигрывает дело. Назавтра он является в суд вялый, что-то невнятно бормочет и выглядит совершенно беспомощным, так что поверенные просто рвут на себе волосы. Правда, такие провалы случались не слишком часто, может, один на десяток или даже дюжину побед. Однако они бывали, да еще какие!

— Отражалось ли это на его гонорарах? На количестве клиентов?

— Пожалуй, да, — медленно произнес Керк. Он не отрывал глаз от окна, как будто там, над Темзой, витал призрак Донтси. — Думаю, он зарабатывал не так много, как мог бы с его дарованием. Хотя многие поверенные продолжали к нему обращаться.

Пауэрскорт сомневался, что Керк настолько осведомлен о частной жизни Донтси, что сможет ответить на его следующий вопрос, но все же его задал:

— Находите ли вы какие-то объяснения этим срывам? Он был подвержен депрессиям? Или просто мог выпить лишнего накануне? А может, дело в чем-то другом?

— О, вы не первый, кто хотел бы это выяснить, лорд Пауэрскорт. Один из наших клерков каждый день отмечал перепады настроения Донтси, а потом сравнивал свои наблюдения с поступавшими к нему отчетами о судебных разбирательствах. Его календарь был испещрен пометками: Б — бодрый, ВС — весел и счастлив, ОВС — очень весел и счастлив, НН — настроен нейтрально, П — печален, М — мрачен, ОМ — очень мрачен и так далее. Наконец, в канун Нового года (Бог знает, что подумало дожидавшееся его до поздней ночи семейство) наш исследователь уселся сличать данные. И не нашел абсолютно никакой взаимосвязи! «Очень мрачный» три дня подряд, Донтси был великолепен на суде. С утра был «очень веселый и счастливый», он после полудня выступил на процессе в Олд Бейли просто ужасающе. Это было просто невероятно.

Наконец Пауэрскорт задал вопрос, который всегда приберегал напоследок:

— А были ли у него проблемы с деньгами, с женщинами?

— Если и были, он не признался бы в этом мне, во всяком случае, пока ситуация не стала бы критической. Конечно, содержание усадьбы в Кенте обходилось ему недешево, но он неплохо зарабатывал. А насчет женщин мне ничего не известно. Донтси был человеком скрытным и свято оберегал свою личную жизнь от посторонних. Так что кто его знает… Думаю, у него могли быть интрижки — он явно пользовался успехом у слабого пола, — но фактами я не располагаю.

Пауэрскорт и не рассчитывал услышать от Керка что-нибудь вроде: «Честно сказать, лорд Пауэрскорт, наш Донтси был ужасным бабником, менял подружек каждые три месяца…» Здесь никто не стал бы рассказывать о шалостях коллеги. Корпорация сомкнула ряды, и посторонний мог узнать лишь то, что ему положено было знать. Правду строго дозировали — она была слишком опасна, чтобы выпустить ее на свободу.

Впрочем, Пауэрскорту рассказали о жестокой схватке, которая произошла между Донтси и Порчестером Ньютоном на выборах в бенчеры примерно за месяц до трагедии.

Бенчер становился верховным членом адвокатского сообщества, но это звание требовало от удостоившегося столь высокой чести значительных отчислений в корпоративный фонд. В отличие от других корпораций Куинз, кроме того, обязывал бенчера упомянуть свою организацию в завещании, хотя точные цифры не назывались. Именно этот двойной налог с бенчеров, при том что почти все деньги расходовались на жалованье преподавателям и стипендии студентам из бедных семей, и сделал малочисленный Куинз богатым. В крупных юридических корпорациях, согласно уставу, могло быть сорок-пятьдесят бенчеров, в Куинз-Инн их было только восемь.

Пауэрскорту уже в первый день его расследования нашептали, что избранию Донтси предшествовала яростная борьба. Причем сражение соискателей не имеет ничего общего с дебатами на парламентских выборах. Никаких заявлений кандидатов, никаких официальных речей. Претендент устраивает неформальные вечеринки, где за бокалом хереса можно свободно пообщаться с избирателями. Доверительная беседа на званом обеде — и колеблющиеся переходят на твою сторону. Союзники конкурентов тем временем распространяют порочащие сведения о противнике. Их сообщают всем, кто готов слушать, а таких всегда находится предостаточно.

В противостоянии между Донтси и Порчестером Ньютоном почти до самого финала лидировал Ньютон. Какой слух за сутки до выборов пустили приверженцы Донтси, Пауэрскорту никто не решился передать, но этот слух сработал. И хотя голосование было тайным, все практически сразу узнали, что Донтси победил с приличным перевесом. А Ньютон тут же перестал с ним здороваться.

Пауэрскорт вскоре понял, что Ньютон еще и потому стал заклятым врагом Донтси, что чуть ли не во всем был его полной противоположностью.

Донтси обладал богатым воображением, которое позволяло ему увидеть в деле тонкости, не всегда очевидные для остальных. Ньютон же был честным исполнителем — он усердно корпел над бумагами, но выступал без особого блеска. Донтси отличали пылкость и живость ума, а Ньютон был рассудителен (кое-кто даже назвал его туповатым) и флегматичен. У него, безусловно, имелся мотив — как известно, немало избирательных кампаний приводит к дуэлям, и заподозрить его в убийстве мешал лишь способ, которым расправились с Донтси. Представить Ньютона отравителем было трудно, впрочем, только до тех пор, пока не выяснилось, что тот служил в Индии. Пауэрскорт отлично знал, что там многое можно узнать о смертельных ядах.

А еще был Эдвард, помощник Донтси, худощавый и молчаливый молодой человек. Он готовил для патрона все материалы, и во многом именно от него зависело, какой будет речь адвоката в суде. У Эдварда, конечно, была фамилия, но почему-то никто из его коллег не мог ее припомнить. Зато все в один голос поражались тому, что он избрал профессию юриста. У Эдварда был ужасный для будущего адвоката недостаток. Друзья, а в Куинз-Инн этого юношу очень любили, сравнивали его со студентом-медиком, который падает в обморок при виде крови, или с безбожником, который решил принять духовный сан (хотя циники считали, что стойкий атеизм лишь способствует карьере в англиканской церкви и сулит кресло епископа, а то и самого архиепископа Кентерберийского). Дело в том, что Эдвард был ужасно, мучительно, безнадежно застенчив. Привратники за глаза прозвали его Эдвардом Тихим. Он мог целыми днями ни с кем не общаться, не произнести ни слова на совещании, а на торжественном обеде ограничиться лишь робким кивком соседу. Когда однажды он набрался храбрости и попросил сидевшего рядом коллегу передать ему картошки, грянул такой хор поздравлений, что несчастный Эдвард тут же ретировался со слезами на глазах. Однако, по общему мнению, Донтси считал его лучшим помощником на свете, высоко ценил его глубокие знания и умение разбираться в характерах судей. Эдвард, как сообщили Пауэрскорту, вел что-то вроде дневника, в котором описывал поведение всех участников процесса, и его записи впоследствии помогали предугадать реакцию того или иного судьи на доводы сторон.