— Да, я об этой самой «варварской» стране, где «все воруют» и в которой «порядка нет». Слишком высоко поднята смысловая планка, а «Кому больше дано, с того больше спросится». Вот народ и бесится, когда сходит с пути, не соответствует своему предназначению…

«Пусть сильнее грянет буря!»

Ты проснёшься ль, исполненный сил?

Иль, судеб повинуясь закону, Всё, что мог, ты уже совершил. — Создал песню, подобную стону, И духовно навеки почил?..

Русская революция была лишь внешне и отчасти «социалистической». Она была духовной, хоть внешне «безбожной», даже «богоборческой». Расхожая точка зрения объявляет её «бунтом против Божьего порядка», в связи с этим и Ивана Карамазова поминают с его «слезинкой младенца» и так далее.

Но уж ты-то, Негатив, прекрасно знаешь, кто сейчас на земле хозяин, кто «правит бал»… А Божий порядок — это то, о чем мы просим в молитве: «Да будет Воля Твоя на земле как на Небе». То есть «сойди к нам. Господи, избавь от лукавого…» От всего, чему ужасались в России Радищев, Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Толстой, Достоевский, не говоря уж о разночинцах — все, у кого жива была ещё совесть в душе, то есть жив Бог…

«Обличи оковы неправды, рабов отпусти на свободу — вот угодный Мне пост», — говорит Господь. Праздный, распутный, недостойный образ жизни одних, темнота и рабский труд других. Невозможность исполнить Замысел, предназначение своё… Отмена крепостничества — прекрасно! Но тут же все эти Штольцы бескрылые, Лопахины, самодурствующее купечество… Петербург Достоевского, «высший свет» Толстого, теплохладное духовенство, во многом превратившееся в «опиум для жирных», перефразируя Маркса.

— Поясни, не понял…

— Всё ты прекрасно понял, сын тьмы. Уговаривали богатеньких пожалеть бедненьких!.. А жалеть-то как раз надо богатых. Которые пируют, подобно Евангельскому богачу, в то время как где-то рядом страдают их братья, нищие Лазари. Только за это, как ты помнишь, богач был низвергнут в ад, хотя, наверное, убийцей не был. Ан нет, был он убийцей. И не Лазаря, как ты подумал, а прежде всего самого себя, дерзнувшего нарушить Замысел. А духовенство убаюкивало таких…

Не может быть угодным Богу порядок, ежечасно порождающий соблазны зависти, вражды, похоти, розни, бунта. Ни хищники, ни распутники не войдут в Царствие — разве их не жаль? Особенно жаль «вампиров поневоле», пленников своего социального положения, неправедного порядка, из которого порой было просто невозможно вырваться — вспомним хотя бы Льва Толстого.

В таком государстве все — пленники друг друга и твоего хозяина. Негатив. Оно — Вампирия, несмотря на фарисейское облачение, оно поделено на «мы» и «они». Оно — зло и грязь, где всего страшнее — быть облечённым неправедной властью:

«Князья твои законопреступники и сообщники воров, все они любят подарки и гонятся за мздою; не защищают сирот, и дело вдовы не доходит до них». /Ис. 1, 23/

В том, что безбожники видят только «злого бога», виноваты прежде всего те, кто пользуется именем Божиим для низких и корыстных земных целей, для поддержания Вампирии.

«Молчанием предаётся Бог». Соборная совесть лучшей части российского общества вошла в непримиримое противоречие с молчаливым невниманием православного духовенства к судьбе и боли простого народа, к назревшим духовно-нравственным проблемам страны.

Исполнилось уже приведенное выше пророчество:

«И сказал: вот какие будут права царя, который будет царствовать над вами: сыновей ваших он возьмёт, и приставит к колесницам своим, и сделает всадниками своими, и будут они бегать пред колесницами его; И дочерей ваших возьмёт, чтоб они составляли масти, варили кушанье и пекли хлебы. И поля ваши и виноградные и масличные сады ваши лучшие возьмёт и отдаст слугам своим. От мелкого скота вашего возьмёт десятую часть; и сами вы будете ему рабами. И восстенаете тогда от царя вашего, которого вы избрали себе; и не будет Господь отвечать вам тогда». /I Цар. 8, 11, 13, 14, 17, 18/

— Ты уже это цитировал…

— Извини, очень уж актуально и для текущего момента в России, и для монархистов всех сортов под лозунгом: «Царь — удерживающий».

Он удерживающий, когда он удерживает. Когда он пастырь, а не волк в окружении волчих, волчат и стаи.

Кстати, в своё время Иосиф не утвердил михалковскую строчку в Гимне Советского Союза: «Нас вырастил Сталин — избранник народа». Помня, наверное:

«И восстенаете тогда от царя вашего, которого вы ИЗБРАЛИ себе».

И написал своей рукой: «Нас вырастил Сталин на верность народу, на труд и на подвиги нас вдохновил…» «Мы» — это народ. Иосиф вырастил, воспитал свой народ на верность народу, то есть на служение друг другу и — Целому в соответствии с Замыслом — таков смысл утверждённого Иосифом текста.

Народ не избирал Иосифа. Иосиф верил, что назначен СВЫШЕ.

Денис сидит на кожаном диване нога на ногу в облаке душистого дыма. Ему двадцать три. Родители в долгосрочной зарубежной командировке, приезжают на месяц-другой в отпуск. Прежде, пока не вырос, брали с собой. Теперь он живёт на попечении бабки в огромной квартире, забитой диковинными, со всего света вещами, похожей на музей. Родители присылают им поздравления с праздниками на красивых заграничных открытках и посылочки с оказией. Денис заканчивает режиссёрский факультет ВГИКа.

Но это она узнает потом.

Потёртые обтягивающие джинсы, потёртые мокасины на «платформе», потёртая замшевая куртка песочного света, в черно-желтую клетку свитер и такой же вязки шарф. Гарнитур, как сказали бы теперь.

В толпе восьмидесятых-девяностых он бы затерялся среди таких же пёстрых юнцов, дымящих заграничными сигаретами, но на дворе — конец пятидесятых. И сегодня, много лет назад, на фоне серых редакционных стен и дерматинового потёртого дивана, окутанный, словно маг, непривычно душистым облаком, Денис и впрямь смотрится залётной экзотической птицей.

Он встаёт им навстречу во все свои метр восемьдесят два, и Яне хочется зажмуриться.

— Вот, перед вами Иоанна Аркадьевна, — Хан подчёркнуто церемонен.

— Годится. Иоанна — это что? Аня?

— Жанна, — злобно буркает она. Она всегда злится, когда выбита из колеи.

— Денис! — тоже рявкает он. Господи, он, кажется, ее передразнивает. Яна беспомощно оглядывается на Хана.

— Только общайтесь, пожалуйста, где-нибудь там, — Хан указывает на дверь,

— У меня сейчас планёрка.

— Планёрка — это серьёзно, — Боже, теперь он передразнивает Хана — что-то неуловимо меняется в лице — вылитый Хан. Но Хан этого не замечает /или не хочет замечать/. Впрочем, не замечает и сам Денис. Яна ещё не знает, что дразнится он автоматически, машинально фиксируя любую неестественность в поведении другого гримасой или голосом. — Пойдём, Жанна, мы чужие на этом празднике жизни, — Денис берёт её за локоть, подталкивая к выходу. Хан брезгливо отворачивается. Мол, терпи, раз завела таких друзей.

Павлин бесцеремонно суется во все двери, и не думает «общаться» в коридоре. Всюду народ, любопытные взгляды, шепот. Вытаращенные глаза, разинутые рты. А Павлин уже на чужой территории.

— Что вы, здесь горком!

Он опять молниеносной гримасой передразнивает её священный ужас. На пути, слава Богу, буфет.

— Всё, швартуемся.

Стоим в очереди, время обеденное. Горкомовские и наши за столиками опять пялятся. Куртку Павлин снял, но от этого не легче. Фирменный черно-желтый свитер действует на присутствующих, как красное на быка. Для бывших фронтовиков /а таких здесь немало/ расцветка вообще «мессершмиттовская».

Какие светлые у него глаза! Волосы тоже светлые, русые, но по сравнению с глазами куда темнее. Модный онегинский зачёс не кажется приклеенным, как у Люськиного хахаля. Будто Павлин так и родился с этим зачёсом. И вообще во вызывающе «не нашем» обличье Денис естественен, как ядовитой окраски рыба в морской пучине.

Он сообщает, что ему надо снимать диплом, есть возможность втиснуться в план студии документальных фильмов, но только по госзаказу.