Опочинин Евгений

Рассказы

Внимание !!! Сохранена орфография оригинального издания, за исключением: буква "ЯТЬ" - заменена на "Е" и буква "ЕР" (твердый знак) в конце существительных мужеского рода - удалена.

Бесовский летатель

(Сказание)

Радостно и ясно всходило солнышко, когда смерд Никитка сбежал с Москвы от своего осударя, боярского сына Лупатова, и навострил свои холопский лыжи к Александровской слободе. Не с тайным изветом на господина, как то часто бывало тогда, не с челобитьем в обиде али неправде, - за великим делом шел в страшную слободу холоп: стать перед очи самого царя и сказать ему слово о нестаточном доселе и неслыханном, чего человеку и вместити не мочно...

И темной, непроглядной ночью стояло перед Никиткой будущее: имет веру Грозный его словам - будет ему великое жалованье, избудет он неволи-холопства, будет жить в чести и богатстве, не имет - застенок и плаха... А жалко помирать в молодых летах! Хорошо на белом свете, на земле, особливо весной...

Шел Никитка, осматривался и дивился. Словно он не мало годов живет на свете, - будет десятка два с лишним, - а никогда до того не видывал такой красоты. Всякая былинка у места, всякая веточка на деревах под-стать одна другой... Ручейки, светлые и студеные, бегут по овражкам, прямо по мурове, блестят на солнышке, отливают местами зеленью, будто кто горстями насыпал в них дорогих измарагдов. И все радуется и светит кругом. Дерева не клонятся к земле, а подняли вверх сучья, и стоят довольныя, радостныя, что настало тепло. На ветках уже набухают почки... Всякая тварь копошится и суетится на только-что оттаявшей земле: тащутся с ношами мураши, жуки какие-то ползут через тропку, торопливо шмыгают ящерицы в сухой летошней некоси-траве. Не сидят без дела и люди: вон, на взгорье неогляднаго поля, виднеются оратаи. Согнувшись, тяжело идут они за своими сохами, а за ними, словно вытягивающийся черный змей, ползет глубокая борозда. А вверху, словно несметное серебро разсыпают на звонкое железо, заливаются переливчатой песнью жаворонки, и светится голубая бездонная глубь неба. Так и мерещится, что вот-вот замелькают в нем белыя крылья ангелов, и раздастся их клир во славу Господа...

Шел смерд Никитка, смотрел в голубое небо и думал: "Хорошо на земле, благолепно, а наверху еще лучше: ни тебе там людей, ни бояр, ни холопей всякому вольно, словно птице, лихо-бы досягнуть".

Стайка журавлей с курлыканьем протянула в вышине. Холоп смотрел им вслед и говорил себе, что будет время, и человек поднимется вот так же в небо и полетит, куда захочет, вольною птицей, а он, Никитка, - прежде всех. Может, не минет и месяца, лишь бы царь его пожаловал, послушал... Станется такое дело не страшен ему будет и господин его, боярский сын Лупатов: улетит он от его батогов туда, где его не достать не только-что боярскому сыну, а и самому Малюте.

Так весь день, наедине с своими думами, шел Никитка, подвигаясь к слободе. Переночевал он у мужика в попутной деревеньке, покормился Христа-ради и опять ударился в ход. Только на другой день к вечеру миновала дорога, и из-за лесу засверкали кресты слободских церквей. Прошел еще - и вся слобода выступила словно на ладони. Запестрили верхи теремов, засветили на солнышке слюдяныя окна, поднялись темныя вышки, стены и кованыя ворота. Сжалось сердце у смерда от смутнаго страха, похолодели руки и ноги.

Темен сегодня Грозный, ничего его не тешит. Звал-было шутов-потешников, скоморохов, да сам же указал проводить их плетьми, и те выскочили от него негорюхой. Сказочникам указал прийти, да не стал их слушать... Чего! В застенок не пошел на пытки, - даром заплечные мастера прождали во всем наряде... Один-одинешенек ходил он из палаты в палату, метался, будто зверь по клетке. Сунулся было к нему Малюта, и на него царь замахнулся палкой, и тот еле унес ноги.

Весть о том, что Грозный незауряд гневен, мигом облетела слободу, и все затихло, будто вымерло разом. Ни песни, ни говора нигде не стало слышно, малые ребята -и те не смели плакать. На что безстрашная опричня, и она разобралась по избам.

Еще пуще замерли все в страхе, когда с колокольни прокатился удар колокола, зовущаго к молитве, и царь, в смирной одежде, появился на высоком теремном крыльце. Кругом его, словно крылья нетопырей, взвивались от набегов предзакатнаго ветра черныя мантии опричных иноков, и последние лучи солнца ложились на них багряными пятнами крови...

И вдруг в тишине, когда замолк призывный звон с колокольни, от ворот по улице раздался и поплыл в вечернем воздухе громкий говор и шум. Царь, уже сходивший по ступеням крыльца, остановился и загоревшимся взором обвел ряды своих людей.

- Тако ли блюдете мя? - с грозящей скорбью выронил он укоризненный вопрос.

И вмиг Иоанн остался один на ступенях крыльца. Мнимые иноки, звеня ножами и саблями под полами ряс и мантий, бросились с крыльца и толпой черной нежити замелькали по улице слободы. Теперь не было скорби на лице царя, - глаза его светились огнем, и в них было нетерпеливое ожиданье.

Шум вдали затих. Замер и топот ног пронесшейся опрични. Царь, опершись на посох, стоял и ждал... Затаив дыхание, замершие недвижно на своих местах, словно истуканы, стояли по сторонам крыльца сторожевые пищальники.

Но вот снова послышался вдали шум и человечий говор. Приливной волной прокатился он по улице, ближе и ближе, и вдруг как-то разом вырос в медленно двигавшуюся толпу. В ней мельтешили черныя мантии лжеиноков и сермяги слободской челяди, а в самой середине бился, вырываясь из рук опричников, какой-то человек в простом холопьем кафтане и овчинной шапке. Человек этот, не покрывая рта, блажил на всю слободу одни и те же слова:

- Царь-осударь! Смилуйся, пожалуй, вели видеть твои светлыя очи! Перед крыльцом толпа остановилась и разом, как один человек, упала на колени. И мигом все затихло. Даже человек в холопьем кафтане сунулся лбом в землю и перестал выкрикивать свое челобитье.

- В чем изловили? - кинул царь тихим голосом в толпу.

В ответ загалдели-было сразу, перебивая один другого, многие голоса, но Иоанн гневно махнул посохом, - и все опять стихло. Тогда Василий Грязной, бывший ближе других к крыльцу, не поднимаясь с колен, сказал: