Она заказала все, что бросилось ей в глаза, половина еды потом осталась нетронутой. Ог-раничивать женщину я всегда считал унизительным, винить ее было глупо, красивая пизда на-пилась, "мы гуляли". Объяснять ей, что у меня осталось не так много долларов и что никто не станет мне обменивать французские франки здесь, в ресторане, мне не хотелось... К тому же в ее состоянии она вряд ли была способна понять состояние франка. В конце концов ничего страшного не происходило, по моим подсчетам, американских денег мне хватало, да если бы и не хватало, итальянцы бы взяли остаток франками, большое дело! Но болезненно гордому че-ловеку -- мне было противно просить их метрдотеля извиняться... Я с отвращением подумал, что из чисто мужской зависти метрдотель, или кто там еще... менеджер, обрадуется случаю чуть-чуть унизить меня -- хозяина этой расцветшей пизды. Придется извиняться несколько раз. Поэтому я неистово разозлился на пизду, в этот момент впившуюся в бокал с итальянским ви-ном, время от времени она меняла бокал на огромный стакан дабл-скотча, который она заказа-ла тотчас после того, как плюхнулась в плюшевый стул. Я пнул ее под столом ногой...

Денег мне хватило. Осталось даже. Три доллара. Но зол я был на нее невероятно. На истра-ченные деньги мне было положить, не подумайте, что я жаден. В конце концов даже только в этот вечер я истратил на нее больше сотни долларов. Меня раздражило то, что пьяная воля этой пизды во цвете лет возобладала над моей волей. Я ненавижу, когда за меня решают, куда мне идти и что делать. Да. Как абсолютный эгоист и доминантная личность. В другой момент, не будь я так возмущен, я бы спокойно объяснил ей только что счастливо разрешившуюся си-туацию, я не стесняюсь говорить с женщинами о своих финансовых проблемах. Я горжусь тем, что я писатель, всякий день борющийся за свое существование. Но я был очень зол, и, когда она, выйдя из ресторана, бросилась на середину улицы с протянутой рукой, остановила такси, я с ней ехать отказался. И уж совсем не из-за того, что трех долларов было явно недостаточно, чтобы доехать до ее, у черта на рогах, на Вашингтонских высотах находящейся постели. Нет. У нее были деньги, очередной бизнесмен оплачивал ее жизнь, на ночном столике валялись сто-долларовые бумажки и купюры помельче, я видел, но волна злобы к блондинистой пизде, вовсе не желающей думать обо мне и моих проблемах, захлестнула мне глаза. Я простился с ней ко-ротко и резко на углу Лексингтон и 64-й улицы и ушел.

"Сука! -- ругался я вслух. -- Тунеядка ебаная!" Я, борющийся с нуждой писатель, должен платить за набитие ее желудка теплым месивом еды. Какого хуя? А почему не она? Она пиздой зарабатывает куда больше, чем я с помощью пишущей машинки. И, наверное, это не всегда ей неприятно. Она сама рассказывала мне, что ее теперешний содержатель-бизнесмен, хотя и простоватый мужик, но относится к ней нежно, заботится о ней, ему 55 лет, и он крепкий и стройный. Почему она меня не спросила, эта блядь, достаточно ли у меня денег? Я бы отка-зался от ее денег, я люблю платить и плачу всегда, но она хотя бы спросила, проявила заботу. Почему я должен унижать себя устными подсчетами, вместо того чтобы наслаждаться, как это делала она, моим филе?

Я, уже было свернув на Ист, в сторону браунстоуна моего бывшего босса, вдруг подумал, что поеду сейчас туда, к ней, и если вдруг у нее кто-нибудь есть, а у нее, наверное, кто-нибудь есть в постели, я... Тут воображение мое нарисовало мне сцену дикого разгрома, страшной драки, убийства, может быть, а закончилось все это видением меня, ебущего эту непослушную блядь, неудобно распиная ее на ее удобной кровати. И я, отворотив свое лицо от Иста, спешно направился на Вест -- на 59-ю улицу и Коломбус-Серкл, чтобы сесть там в поезд, идущий к ней. Удовлетворить свои страсти.

Это был первый и последний раз, когда я ехал на ее Вашингтонские высоты в сабвее. На станции было, конечно, душно, грязно, противно и мрачно. Было полно шпаны, в основном чер-ной, и других отребьев человечества, как-то: психически больных, просто злых и бедных людей, какое-то количество незлых, но уродливых людей, множество индивидуумов плохо и глупо оде-тых, -- и в результате мне, только что явившемуся из Европы и отвыкшему за год от этого, вполне типичного нью-йоркского зловещего маскарада, казалось все время, что меня окружает банда монстров. Толпа монстров.

Был уже второй час ночи, и только вдохновенная злость, смешанная с похотью, да ключи от квартиры уехавшего друга в кармане заставляли меня стоять в зловонной пещере сабвея и ждать поезда. Наконец, во втором часу ночи появился с годзилловым шумом поезд. Я, выпив за вечер не то 11, не то 12 бокалов блади-мэри и несколько бутылок вина и, может быть, еще чего-то в промежутках, не помню, был, как вы понимаете, в несколько экзальтированном состоянии. Пьян я не был, но мыслил неряшливо, руководствовался скорее чувствами, чем рассудком.

Вышел я из поезда-экспресса минут через 35, на... да, на 175-й улице. Но, выйдя из зассан-ного подземного вестибюля станции на улицы, я не узнал места, где я нахожусь. Дом моей под-руги был недалеко от станции сабвея, и, хотя, как я уже говорил, я никогда не ездил к ней в сабвее, окрестности я более или менее знал. Передо мной были не те окрестности. Не тот пей-заж, не те дома, не те линии крыш, все совсем не то. Куда темнее и хуже.

Я поднял голову и посмотрел на табличку с наименованием улицы. "Ист 175-я" -- значилось на ней. "Ага, -- подумал я. -- Ист 175-я. Мне же нужен самый Вест 175-я. Раз у самой Хадсон-Ривер и Вашингтонского моста живёт Стеси, следовательно, это Вест 175-я..." И я, перейдя какую-то большую и темную авеню, отправился в ту сторону, где, по моим расчетам, я должен был через некоторое время найти Вест 175-ю.

Я прожил в свое время в Нью-Йорке пять с половиной лет. Я думал, я знаю все об этом го-роде, я исходил его пешком весь вдоль и поперек. Во всяком случае, мне думалось, что весь. Но я заблудился.

На следующий день, когда я посмотрел на карту Большого Нью-Йорка, я увидел, насколько я был глуп и самонадеян. Ист и Вест на уровне 175-й улицы разделяют мили. И теперь я уже знал, что это мили разрушенных кварталов. Мили брошенных, необитаемых, или едва обитае-мых, с выбитыми стеклами, сожженных домов. Сталинград 1943 года, оказывается, был впере-ди. И я, ничего не подозревающий, бодрой походкой сильного человека, бывший когда-то давно вор и грабитель, а ныне писатель, крепкий мужик, в белом пиджаке, с пакетом денег и докумен-тов. углубился в военную зону.