— Почему это мое дело? — спросил он деревянным голосом.

— Я хотел поехать за ним, — сказал Лестер, пропустив его вопрос. Он стоял в углу комнаты, в тени, куда перешел, чтобы иметь возможность смотреть наружу, в темноту. — Я хотел ехать за ним, но Мэри-Ли не велела.

— Он боится, — сказала Мэри-Ли. — И правильно делает.

— Да, я боюсь! — выкрикнул Лестер. — Ну что же я за такой человек, что не могу поехать за своим собственным сыном, когда он сказал, что если не вернется через пять дней, то, значит, не вернется вовсе? И буду сидеть здесь, как тупая скотина, и только думать об этом? Значит, я трус? — у него перехватило голос. — И ты будешь довольна, Мэри-Ли, если я буду сидеть дома и буду трусом, а, Мэри-Ли?

— Я думаю, что у меня было двое сыновей, смелых сыновей, — отвечала она. — Один из них мертв и похоронен, и его вдова сидит рядом со мной в нашем доме, а второй, такой же дурак, как и первый… и если он человек слова, то он уже тоже мертвый. Хватит с меня такой смелости на всю мою жизнь… — Она тряхнула головой в сторону Клейтона — и снова опустила ее. Стояла у огня и посверкивала настороженными глазами. — Есть тут такой человек, который учил их быть смельчаками. Почему бы ему не поехать за Кэботом? Ведь это же Гэвин, его отец, виноват во всем!

Лестер заговорил не сразу. Он не отвел глаз от окна, но то, как он стоял, ясно говорило всем, что ничего он там не видит, только смутную ночную тьму, да горы, да звезды. Наконец он повернулся к жене.

— Я еду за ним — завтра.

— Он мертвый, — прошептала она. — Я чувствую.

— Нет.

— Он сказал Джоузи, что может не вернуться, — и он не вернется. Я знаю это… и не спрашивай, откуда… но я знаю. Когда он уезжал, я видела это в его глазах. Ты ведь видел, как он смотрел. У него это выражение в глазах оставалось все время, пока он тут был. А теперь он мертвый…

— Я привезу его обратно.

— Может, и привезешь — в ящике.

— Какой он ни есть, живой или мертвый, — сказал Лестер, и голос его зазвенел металлом, — я привезу его к тебе обратно!

— И что мне с этого будет за радость? Да и не можешь ты ехать — ты ведь боишься, сам сказал.

Лестер отвернулся от окна. Лицо у него за эти годы поправилось, но все равно скулы и челюстные кости отчетливо проступали под кожей.

— Теперь мне не придется ехать одному. Клей вернулся. Он со мной поедет.

Женщина дернулась, как будто ее ударили.

— Нет, — быстро сказала она. Теперь ее голос звучал почти нежно. — Я не хочу, чтобы ты ехал, Лестер. Пожалуйста.

— Мне надо. Мне надо найти его. Я не мог поехать один, — он повернулся к Клейтону, плечи его приподнялись, крупные руки беспомощно разошлись, — потому что мне было страшно. Я не боюсь признаться в этом. Я не умею пользоваться оружием, чтобы защитить себя. Но я смогу поехать, если ты поедешь вместе со мной.

— Клей, ты и твой отец и так уже принесли много страданий в этот дом, — сказала женщина. — Зачем ты вернулся — за этим?

Клейтон все продолжал гладить руками выцветшую ткань у себя на бедрах. Он нахмурился, и глаза его потемнели.

— Я не ношу револьверов, — сказал он. — И я не отвечаю за то, что делает Гэвин. Я этим сыт по горло. — Это он сказал своему брату. А потом повернулся к Мэри-Ли. — Я не поеду с ним. Я не знаю, что сделал Кэбот, и не знаю, что случилось с Томом. Но я не собираюсь в Дьябло ни по этой причине, ни по какой другой. Я не хочу во все это ввязываться, Мэри-Ли. Я приехал только для того, чтобы забрать свое седло и повидать вас. А как с этим будет покончено, думаю, я смогу уехать…

Глаза его брата сузились, губы шевельнулись — он по-прежнему жевал мундштук трубки. Мэри-Ли снова перевела взгляд на Джоузи — та сидела, опустив голову к огню. Она время от времени шевелилась — подвигала очередное полено к потрескивающему огню. Никто на нее не смотрел. В хижине было тепло, уютно, а снаружи ветер, разогнавшись на равнине, со стонами врывался в долину, и оконные стекла тихонько тарахтели в рамах. Лестер недовольно посмотрел во тьму и пробормотал что-то насчет снега.

— Зима тут у нас была слишком мягкая, я думаю, может, она еще покажет себя, прежде чем кончится. Хорошая весна бывает только после суровой зимы.

Он прошел к огню, тяжело ступая сапогами по толстым доскам пола. Остановился, глядя на скачущий огонь.

— Хочу выйти наружу, на лошадей поглядеть, — сказал он. — Пойдем со мной, Клей.

Оба молча натянули овчинные куртки, аккуратно надвинули шапки на головы. Густые лохмы темных блестящих волос говорили об их родстве больше, чем другие черты. Лестер снял винтовку, висевшую над камином, и положил на сгиб локтя.

— Выйдем через заднюю дверь, — тихо сказал он. Клейтон последовал за ним. Женщины не подняли глаз.

Они остановились за дверьми, в свежей прохладной тишине вечера. Над ними было звездное небо, перед ними простиралась в чистом белом очаровании земля, убегающая вдаль. Долину теснили с боков толстые черные горбы спящих гор, укрытых шлемами снега, призрачных и тихих, как будто земля грозила небу сжатой в кулак лапой с выступавшими костяшками. На западе за этими горами лежала верхняя долина и город Дьябло.

— Тома застрелили в спину, — сказал Лестер, и голос у него был пустой и печальный. — Его нашли возле речки, милях в трех к югу от города. Он лежал головой в воде, лицом вниз. Вот это рассказал Кэбот, когда возвратился, — он рассказал, как узнал об этом… и сказал, что он следующим не будет. Сидел он тут — вот так просто, и тревога его грызла. Знаешь, Клей, мальчики… они всегда были страшно близки друг другу. Кэбот никак не мог оставить этого просто так. Он думал, что знает, кто сделал это и почему, но мне не стал говорить. Я спрашивал, но он мне не сказал…

Клейтон кивнул, потом вскинул голову к звездам. Ветер утих, но он ощущал на щеках холодное и чистое прикосновение воздуха.

— Вот это все, что он рассказал, — продолжал Лестер, — и почти все он рассказал в самый первый вечер, как только воротился. Мэри-Ли его во всем винила, говорила, что он всегда был умнее, чем Том, и что вообще им нечего было отправляться в Дьябло, это во-первых, а во-вторых, нечего было связываться с Гэвином. Она тебя тоже обвиняла, Клей, говорила, что мальчики стали такими дикими только потому, что это ты их взял к себе под крылышко, когда они еще детьми были… Поначалу она вообще вроде как голову потеряла…

Трубка Лестера погасла. Он глубоко вздохнул и повел плечами.

— Страшное это дело, Клей, потерять сына. У тебя-то детей нет, ты не знаешь…

Клейтон сказал медленно:

— Для меня это тоже горе, Лес, только я думал, что нечего мне много говорить об этом…

Старший брат наклонил голову и ногой разгреб снег. Когда он говорил, клубы пара вырывались у него изо рта с каждым словом и быстро исчезали в ночи. Лица обоих были бледно освещены луной, вынырнувшей из просвета между двумя вершинами, и сверканием снежных кристаллов под ногами.

— Я знаю, что ты сейчас чувствуешь. Может, и ты знаешь, что я чувствую. Я должен был ехать за ним, Клей. Ну просто не должен был я отпустить его вот так, одного. Я боялся — но я боялся не того, что мне будет страшно… не знаю, понимаешь ли ты, что я хочу сказать. Он ведь единственный мальчик у меня остался. Я мог бы поехать за ним, если бы ты поехал со мной. Ты очень торопишься в Калифорнию? Можешь ты это для меня сделать?

— Время у меня есть, — сказал Клейтон, — только желания нет. Не хочу я никаких неприятностей. И меньше всего я хочу ввязываться в неприятности у Гэвина в долине. Ты ведь это можешь понять.

— Ты не хочешь видеть Гэвина?

Клейтон вздохнул.

— Я научился ремеслу в Амарилло, Лес… Я плотник — и неплохой плотник. Я подумал, что могу уехать в долину Сан-Фернандо. Я знаю, что молодой Хэккет туда переехал; я собирался написать ему письмо и расспросить про все…

— Ты изменился, Клей.

— Я думаю, семь лет — это для любого человека достаточный срок, чтоб измениться.

— Да, пожалуй.

Они снова замолчали. На лице Лестера медленно перекатывались желваки.