Что это за место, что за страна, что за земля, где так смело сочетаются стиль и цвет, где мастера разнообразных ремесел нарушают все традиции? Даже люстры здесь персидские: этакие огромные серебряные листы с вырезанными на них затейливыми узорами.
Сон или реальность? Я поворачиваюсь и ударяю ладонью по колонне. Проклятие, если меня здесь нет, то пусть я проснусь! А потом наступает уверенность. Я здесь, совершенно определенно здесь. Мои тело и душа находятся здесь, в вавилонской комнате под мраморным храмом.
— Идем, идем.
Чья-то ладонь легла на мою руку. Это Мариана или другая прелестница — круглолицая глазастая Лукреция? Обе они выражают мне сочувствие на своем музыкальном языке, похожем на латынь. Наша самая темная тайна. Все перемещается. Я действительно здесь, потому что мне никогда такое не придумать.
Я даже не представляю, как можно вообразить что-либо подобное. Я живу для музыки, живу для света, живу для красок — да, правда. Но что это? Зловонный коридор, отделанный замызганной белой плиткой, вода на черном полу, таком грязном, что даже черным его трудно назвать. И повсюду какие-то агрегаты, машины, бойлеры, гигантские цилиндры с навинченными колпачками и печатями. Краска облупилась, и среди гама и шума, сравнимого с тишиной, они кажутся особенно зловещими.
Ну конечно, это похоже на машинное отделение старого корабля, именно по палубе такого корабля я бродила в детстве, когда Новый Орлеан был действующим портом. Но нет, мы вовсе не на борту корабля. Слишком уж велики пропорции этого коридора.
Я хочу вернуться. Я не желаю видеть во сне что-либо подобное. Но теперь я уже точно знаю, что это не сон. Меня каким-то образом сюда перенесли! Наверное, это какое-то заслуженное мною наказание, ужасная расплата. Я хочу снова увидеть мрамор, красивый, сочного цвета фуксии мрамор на фоне панелей, украшающих лестницу. Я хочу запомнить богинь на стекле.
Но мы продолжаем идти по сырому зловонному гулкому коридору. Зачем? Отовсюду доносятся гнилостные запахи. По пути нам попадаются старые металлические шкафчики, словно оставленные в заброшенном солдатском лагере, погнутые, обклеенные вырезанными из журнала красотками далеких лет. И снова мы видим огромный зал, полный дрожащих, трясущихся машин; в них что-то перемалывается, кипит, пока мы проходим вдоль стального ограждения.
— Куда же мы идем?
Мои спутницы улыбаются. Они считают забавным секретом то, куда меня ведут.
Ворота! Огромные железные ворота преграждают нам путь. Но куда? В темницу?
— Тайный ход! — сообщает Мариана с нескрываемым восторгом. — Он проходит под всей улицей! Тайный подземный ход…
Я напряженно всматриваюсь, стараясь что-то разглядеть за воротами. Войти мы не можем. Ворота накрепко заперты цепями. Но вон там, где поблескивает вода… Что там?
— Там кто-то есть, разве вы не видите? Бог мой, там лежит человек. Он истекает кровью. Он умирает. У него порезаны запястья, руки сложены вместе. Он умирает? Где Мариана и Лукреция? Снова улетели под куполообразный потолок мраморного дворца, где грациозно кружат на фресках греческие танцовщицы? Я без охраны.
Зловоние становится невыносимым. Мужчина мертв! О Господи! Я знаю, что он умер. Нет, он шевелится, поднимает одну руку. С запястья капает кровь. Великий Боже, помоги ему!
— Разве вы не видите, что он мертв? Боже мой, он лежит в гнилой воде…
Мариана смеется сладчайшим тишайшим смехом, и ее руки мягко скользят по воздуху, когда она говорит:
— …тайный ход, который когда-то вел отсюда до дворца и…
— Нет, послушайте меня, дамы, там человек. Он нуждается в нас. — Я вцепилась в ворота. — Мы должны добраться до этого человека! — Ворота, преграждающие нам путь, такие же, как и все остальное здесь, — огромные. Тяжелые чугунные створки от пола до потолка увешаны цепями и замками.
— Просыпайся! Я этого не потерплю! Поток музыки, разбившийся о тишину!
Я резко подскочила в собственной кровати.
— Как ты смеешь?!