Я сидела в кровати. Он пристроился рядом и смотрел на меня немигающим взглядом. У него были такие длинные ноги, что даже с этой высокой кровати они доставали до пола. Скрипка была мокрой. Как и он сам. С его волос стекала вода.

— Как ты смеешь?! — повторила я и, отпрянув, подтянула колени. Хотела было укрыться одеялом, но он сидел на нем. — Ты приходишь в мой дом, в мою комнату! Приходишь без приглашения и указываешь, что мне следует видеть во сне, а что — нет!

Он так удивился, что, похоже, не нашелся что ответить. Грудь его вздымалась. С волос все еще капала вода. А скрипка! Господи, что стало со скрипкой! Неужели это совсем его не волновало?

— Тихо! — сказал он.

— Тихо? — Я взорвалась. — Да я сейчас подниму на ноги весь город! Это моя спальня! И кто ты такой, чтобы диктовать мне сны! Ты… Чего ты хочешь?

Он по-прежнему не находил слов от изумления — буквально оцепенел, пытаясь обрести дар речи. Он склонил голову набок, и мне удалось рассмотреть его вблизи: впалые щеки, гладкая кожа, тонкий длинный нос и шишковатые пальцы. Он был по всем меркам очень красив, даже несмотря на свой неприглядный мокрый вид. Двадцать пять… Я бы не дала ему больше. Впрочем, здесь нельзя быть уверенной. Сорокалетний мужчина может выглядеть очень молодо, если принимает правильные таблетки, пробегает в день необходимое количество миль и посещает квалифицированного хирурга-косметолога.

Он дернул головой и бросил на меня злобный взгляд.

— Что за мусор тебе лезет в голову?

Голос у него был низкий и сильный — голос молодого мужчины. Если бы голоса, которыми мы разговариваем, имели названия — подобно певческим, — то его голос можно было бы охарактеризовать как «убедительный тенор».

— Почему мусор? — спросила я, оглядывая его сверху вниз.

Крупный мужчина, несмотря на худобу. Впрочем, меня это не волновало.

— Убирайся из моего дома! — велела я. — Прочь из моей комнаты и моего дома сейчас же, до той поры, пока я сама приглашу тебя в гости! Ступай! Меня приводит в ярость, что ты посмел явиться сюда без моего разрешения! Вломился прямо в мою комнату!

Послышался громкий стук в дверь.

— Мисс Триана! Я не могу открыть дверь! Мисс Триана! — в панике верещала Алфея.

Он посмотрел в ту сторону, откуда доносился голос Алфеи, потом перевел взгляд на меня, покачал головой и что-то пробормотал, после чего провел правой рукой по скользким волосам. Широко открытые глаза казались огромными. Я наконец разглядела, что самая красивая черта его лица — губы. Но все эти подробности не охладили моего гнева.

— Я не могу открыть дверь! — вопила Алфея.

— Все в порядке, — откликнулась я. — Можешь идти. Мне нужно побыть одной. Это мой знакомый музыкант. Нечего волноваться. Иди к себе.

Я услышала ее протесты, заглушавшие глубокомысленное ворчание Лакоума, но настояла на своем, и в конце концов оба они утихомирилось.

Скрип половиц возвестил, что слуги удалились.

Я повернулась к нему.

— Выходит, ты ее заколотил? — спросила я, имея в виду, разумеется, дверь, которую ни Лакоум, ни Алфея не смогли взломать.

Лицо его оставалось неподвижным — наверное, таким хотел видеть его Бог или его собственная мать: молодым, серьезным, лишенным тщеславия и хитрости. Большие темные глаза пытливо вглядывались в меня, словно среди всех второстепенных деталей моей внешности он старался отыскать какой-то важный секрет. Он не был погружен в мрачные раздумья и казался искренним и порядочным.

— А ты не боишься меня, — прошептал он.

— Конечно. С чего бы мне бояться?

Но это была не более чем бравада. Я действительно на одну секунду испытала страх… Или нет, пожалуй, не страх. Другое чувство. Адреналина в крови поуменьшилось, и на меня снизошло ликование!

Я смотрела на призрака! Самого настоящего призрака. Я поняла это. Знала — и ничто не смогло бы лишить меня этого знания. Я была абсолютно уверена!

В ходе всех моих блужданий среди мертвых я обращалась к дорогим для души воспоминаниям и останкам и сама отвечала за них, словно они были куклами в моих руках. Но он был призраком. И тут я испытала огромное облегчение.

— Я всегда это знала, — сказала я и улыбнулась. Откуда взялось это убеждение, сказать не могу.

Я имела в виду только то, что наконец поняла: жизнь — это нечто огромное, ее нельзя вместить в рамки, от нее нельзя отмахнуться, и фантазии на тему «большого взрыва» имеют под собой не большую почву, чем легенды о воскрешении из мертвых или чудесах.

Я снова улыбнулась.

— А ты думал, что я испугаюсь тебя? Ты этого хотел? Ты пришел, когда мой муж умирал наверху, и начал играть на своей скрипке, чтобы испугать меня? Ты что, первый глупец среди призраков? Как такое могло меня напугать? С какой стати? Ты сеешь страх…

Я замолчала. Дело было не только в выражении незащищенности и мягкости на его лице, не только в соблазнительном подрагивании губ и манере хмурить брови — отнюдь не сердито, без осуждения. Дело было в чем-то другом — неуловимом и очень важном, о чем я только сейчас догадалась. Это создание действительно излучало что-то… Но что?

Безнадежный вопрос, я понимала. Ритм сердца снова нарушился, что каждый раз будило в моей душе страх. Я поднесла руку к горлу, потому что теперь мне казалось, что сердце бьется там, а не в груди.

— Я буду приходить к тебе в комнату, когда пожелаю, — прошептал он. Его голос обрел силу, молодость, мужественность и уверенность. — Тебе меня не остановить. Ты думаешь, раз ты день-деньской исполняешь танец смерти со всей своей мертвой командой… Да, да, я знаю, ты считаешь, что убила их всех: и мать, и отца, и Лили, и Карла, — какое глупое чудовищное самомнение считать себя причиной всех этих ярких смертей, три из которых были столь ужасными и безвременными. Ты думаешь, что можешь командовать призраком? Настоящим призраком — таким, как я?

— Приведи ко мне отца и мать, — потребовала я. — Ты ведь призрак. Приведи их ко мне. Верни их. Верни мне мою маленькую Лили. Пусть они тоже будут призраками! Сделай их призраками, верни мне Карла, не страдающего от боли, — хотя бы на секунду, на одно-единственное священное мгновение. Позволь мне подержать Лили на руках.