У нас в семье все решает папа. А кто у нас папа – решает мама.

– Я вас, – сказал Брюс, набивая рот омлетом, – не понимаю. Подумаешь, десять лет разницы! Видывал я и более фантастические браки. Ну ладно… слыхивал про них. Вы ж выше этой ерунды. А? Что значит: слишком молод?

– То и значит. В возрасте… любого человека есть нечто драгоценное. Двенадцать лет, что я был изъят из обращения, я не развивался. Точки отсчета не было, системы координат, а главное – людей, движущихся рядом. Только такие, как я. Душа, как шкура, полируется трением о другие души. Разные. Мне с твоей матерью сейчас душой не равняться: она намного больше. От того, что я приду и начну давить на чувство долга, никто не будет счастлив.

– А как же… ну… любовь? Всепобеждающая сила и все такое?…

– Она знает, каково это было. И я помню. Я потерял все, но получил ее, и ей тоже ничего, кроме меня, не оставили. Она была мне и родиной, и жизнью. Куда еще нам было деваться, как ни вцепиться друг в дружку всей душой? Она родила мне сына, воспитала и вырастила его. Теперь мы свободные люди – оба. Теперь другой мужчина – ее родина и ее жизнь, и мне туда нельзя.

Он, видите ли, виноват перед ней. Он был мертв.

А еще любая генетическая экспертиза признает Натали Пульман-Эстергази-Норм его матерью. Что это будет за жизнь? Кривая насмешка над всем, что между ними было?

– Вот Тецима, – Рубен сложил ладонь лодочкой. – А вот торпеда. Я не смогу нести ее, если не будет правильно выбран общий центр тяжести. Точка внутреннего равновесия обоих, – Брюс ожидал, что отец скажет «тел», но Рубен употребил другое слово, – душ. Она прожила бы и без него, и он справился бы один, но они решили так. Любой, кто между ними сунется, будет мерзавцем. Ты представляешь, сколько это стоит?

– Это – что?

– Добровольность. Я слышал, он хороший мужик.

– Да обалденный. Мать как тогда прибалдела, так и… Извини.

В самом деле, едва ли Рубену приятно через слово слышать «а вот Рассел то и се». Надо последить за собой.

– Когда я с ним летал на каникулы, мать была совершенно спокойна. Меж собой мы называем моральностью, – ухмыльнулся Брюс. – Но – тссс! Мы ведь ни над кем не хотим потешаться?

– Меньше всего, – согласно кивнул отец. – А сейчас ты почему не с ним?

– То есть как почему? Я ведь сказал – мать. Она, видишь ли, не видит ничего страшного в том, чтобы махать в джунглях мачете, ночевать в сугробе, заходить на отрицательный угол при сильном боковом ветре с ледяной крошкой… – черт, как-то это называется, забыл… когда есть кому удержать меня на вытянутой руке за шкирку! Разумный, контролируемый экстрим! – передразнил он. – Хочется хоть раз отдохнуть как мужику – с пивом и девочками! Мы с матерью подумали и решили, что лучше тебя никто меня плохому не научит.

– О как!

– Однозначно. Я, признаться, боялся, что ты заявишь: мол, она слишком старая для тебя, и мне придется бить тебе морду.

– А ты-то чего? Все думали, тебе прямая дорожка в Академию. Почему ты взял да и отказался от фамильной карьеры? Ты же любишь летать.

Брюс поерзал на аутентичном полешке, заменявшем ему сиденье. Эта часть Дикси, причесанная и зеленая, славилась лужайками, оборудованными под туристические стоянки. И не надо делать вид, будто он не ожидал этого разговора.

– Мой прадед был адмирал. Дед – военный советник, и даже военный министр. Мой отец…

– …военный труп, если называть вещи своими именами.

– …с ума сойти какой герой, едва ли ты станешь с этим спорить. Кое-какой навык пилотирования у меня есть, но в целом – мир слишком прекрасен, чтобы всю жизнь держать его в рамке прицела. А?

– Не могу возражать. И не хочу. Но если ты не поступил в Академию, тебе придется служить повинность на общих основаниях. Ты думал на эту тему?

Прежде чем ответить, Брюс покончил с омлетом и метким, как ему казалось, броском отправил коробку в кучу, где уже лежали пивные жестянки, матовые от росы. Не забыть зарыть, иначе оштрафуют.

– Думал, – сказал он. – Ну, начать с того, что Рассел не видит в срочной службе ничего невозможного. Все ж не в джунгли к диким зверям и бактериям…

– Насчет зверей и джунглей ему, конечно, виднее, – задумчиво промолвил отец. – Тут у него личный опыт. Однако даже элитные космические войска Зиглинды, насколько я помню, были той еще школой выживания. Наука, направленная на то, чтобы держать удар. На что похожа общественная повинность здесь, на Новой Надежде?

– Да она ничем не отличается от летнего скаутского лагеря, с выездом на хозработы. Срочку даже девчонки проходят. «В целях определения своего места в структуре общества». Получить специальность и более или менее разобраться, как жизнь устроена. Ничего страшнее скуки там нет. Уж мы-то не Империя, а СССП – свободное содружество самоопределившихся планет. Это вы Родину защищали, а нас куда пошлют, там и станем щитовые домики собирать.

– Меня обманывать несложно, – усмехнулся Рубен. – Я сам обманываться рад. И что, моего сына устроит проскучать… сколько там у вас положено? Полтора года?

– Есть альтернативный вариант, – Брюс вытащил из печи дошедшее там какао. – На Фриде набирают группу для специального задания. Это закрытая информация, не спрашивай, откуда я знаю. В общем, я послал резюме, и если повезет, меня зачислят. Тогда проблема решится сама собой. Эта миссия засчитывается за срочку.

– Слишком обтекаемо, чтобы родители могли расслабиться и курить бамбук.

– Нашли планету с подходящими основными параметрами, – пояснил Брюс. – Либеллин-VI, у голубой звезды в созвездии Енота. Туда пойдет группа ученых, чтобы оценить возможность терраформации, плюс небольшое число колонистов с ценными специальностями. Если планета окажется хорошей, первые поселенцы займут лучшие места. С ними, само собой, будет ограниченный контингент вооруженных сил. Так всегда делается. Вот с этим я свои надежды и связываю. Вкусно, а? Все ж не судна в хосписе выносить.

Рубен задумался.

– Одно очевидно, – сказал он наконец. – Начать жрать друг дружку от классовой разницы и со скуки тут шансов меньше, чем где бы то ни было. Когда доходит до дела, распри забываются. Ты с приятелями заявился или один?

– Один, – неохотно признался сын. – Говорю же, я получил информацию левым образом, и с меня взяли слово, что дальше она не пойдет.

– Мать знает?

– Скажу, если будет положительное решение. Извини, но у них семья: они едят за одним столом, решают, что купить, и все такие дела… Я, в общем, уже довольно большой цветочек, меня пора пересаживать в отдельный горшок.

– Матери обычно другого мнения, знаю по своей. Им нужно над кем-то крыла простирать.

– Ну так пусть простирает их над Айной. Сестре пять, ее надолго хватит.

– Цинизм, – сказал Рубен, ухмыляясь, – прибежище незрелых юношей и ничтожных старцев. К тому же он способен утешить только сам себя.

– Я видел множество людей, которых считали мудрыми только за то, что они способны были родить афоризм, – прищурился сын. – За тобой записывать, или можно «вольно»?

– Вольно, рядовой. Это во мне комэск проснулся.

– Не то чтобы я был ему не рад, но…

– Я понял. Как насчет сменить обстановку?

– Хорошая идея, – Брюс просиял. Ему хоть как вечером нужно было в город. – Бреемся? Ты мне одеколон свой дашь?

На городок заходили с дневной стороны. Он уже лежал весь в пепельной вечерней тени, искрился огнями, и радуга неоновой рекламы стояла над ним как триумфальная арка. Брюс от нечего делать наблюдал, как отец ведет флайер.

Что отличает мастера от ученика? Скупость движений. Красивая, выразительная точность каждого из них. Большую часть времени Рубен, казалось, вообще ничего не делал, лишь время от времени поднимая руку и касаясь какой-нибудь кнопки, а вообще наслаждался музыкой через «ракушку» в ухе и чуть ли не спал. Сын как-то взялся попробовать его музыку. Может, и проникся бы, если бы то была группа, скажем, «Тинке-белл», или «Кролики». Даже ностальгические шлягеры пятнадцатилетней давности он мог по-человечески понять! Но бравурная классика раскатывала в микрон его мозги и уши. Он словно в собор входил: Рассел рассказывал про старые соборы на Колыбели, откуда отчим был родом. Там немного места для тебя, а все остальное над твоей головой – поместилище для твоей же души. Нигде во Вселенной нет ничего подобного, за исключением, может быть, самого космоса.