– Взлетай.

– Но… куда?

– Просто сиди и делай вид, что управляешь, понял? – это шепотом, на ухо. – Я хочу проверить одну… эээ… заморочку. Если не проканает, хуже все равно не будет. Молчи. Увидишь, что что-то не так… я имею в виду, реально не так, у тебя хватит ума, чтобы понять… тогда вмешивайся, не раньше. Смотри на «Нырок», на меня не смотри. Нечего на меня смотреть.

– Ты будешь Нырок? Я думал, тебе для этого надо… ну…

– Умереть? Тс-с-с. Похоже, тут важен навык.

Эк ему все просто! Как смотреть в счастливые глаза мальчишки, у которого самый чудесный в мире отец? Когда у тебя нет любви, ее и не надо. Но уж если есть… гордость ревет в груди, душа переполняет тело… тебе напомнили, кто ты есть… вверх! В каком-то смысле так даже лучше.

Тут, наверху господствуют ветра. Размышляя, Нырок делает круг. Назгулу в свое время тоже лучше думалось на ходу.

У машины есть память. Проводя простые аналогии, логично предположить, что память машины физически размещена в системе автопилота, а автопилота у нас нынче нет. Но ты был Назгулом и знаешь, что простые аналогии тут не работают. Будучи Назгулом, ты был и Рубеном Эстергази. Сыном, внуком, любовником. А еще – офицером и командиром. Где, скажите, физически размещалось твое все, когда от тебя ничего не осталось? Молоток помнит, как его держал хозяин, а меч – того, кому он был верен.

Так-так, а вот это уже мистика. У «Нырка» есть бортовой самописец, который отключить нельзя. Прочитать его, правда, можно только дома, в диспетчерской. Начиная с момента, когда заклинило датчик, он пишет сущую ахинею, но Нырок знает этот момент. Смотреть досюда. А больше нам и не надо.

Только одно слегка тревожит его. Это вот обмякшее тело в кресле. Насколько просто будет вернуться в него? Летать самому – слишком большое искушение для Эстергази. Шока уже нет, и есть те, кому ты очень нравишься таким. Ты уже не смотришь на это ни как на трагедию, ни как на извращение. Подумать, так ты стал даже самому себе интересен.

Ну и зачем мне тело с западающим датчиком? При этой мысли ему делается так смешно, что перхает мотор, а сын в панике хватается за рычаги. Сильный попутный ветер несет нас к берегу, море снизу совсем черное. Нас догоняет гроза.

Я в той жизни был космическим истребителем, мне кажется непривычным опираться плоскостью на ветер, но в этом что-то есть. Мне бы это понравилось, будь я ребенком. Словно… катание с горы, да!

Брюска не сможет взять управление, если я его не отдам, мы это уже проходили – с его матерью. Правда, тогда я был чуть больше человеком.

Вот уже видна береговая линия. Мне видна. Есть некая разница между тем, что «видят» приборы, и тем, что они могут показать. Кстати, я наконец поймал радиоволну с маяка. Эй, пилот, давай дальше сам, повеселились и будет. Залив мелкий, и волна тут ничтожная. Садись. По правде говоря, ты справишься лучше: мне не приходилось летать в бурю.

Идет дождь, на берегу механики в плащах и неизбежный Норм. Будет очень неловко, если им придется выгружать твое бездыханное тело: могут неправильно понять. Или правильно – это еще хуже. Эстергази нынче желают заниматься мирным созидательным трудом – и чтобы никто их не трогал. Говорят, есть люди, специально заточенные под великие дела, безумцы, так сказать, с взором горящим. А поймают за такими – делишками? – способностями, мигом принудят пользу приносить. Методы принуждения… я помню, да. Жена простила, а я не могу.

Когда Рубен очнулся, Брюс смотрел на него перепуганными глазами, отодвинувшись. Нет, ну он же предупреждал! Видимо, выглядел совсем мертвым.

– …посадка произведена, шасси выпущены.

– Все в порядке, – с трудом выговорил он. Язык еле ворочался, голосовые системы казались непривычными, а оттого – несовершенными. Впрочем, Рубен тут же забыл о них, когда попытался встать. Впечатление было такое, словно его вырезали из дерева, причем не позаботились подогнать детали одну к другой. С одной только разницей: дерево не болит. Э-э-э… а кто знает?

Ну, я узнаю, если попробую. На фиг, на фиг! Больше никаких «кукурузников». Только в военную технику. Поправочка: в зиглиндианскую военную технику. Нет, даже так: в имперскую зиглиндианскую военную технику. Я выбираю лучшее.

И где та Империя?

Таки вылез, спустился по трапу и побрел, с трудом переставляя чугунные ноги и мысленно держась за поясницу. Брюс поскакал по лужам к механикам объясняться на предмет поломки навигационных систем.

Поломки? Некая мысль пришла Рубену в голову, и она ему не понравилась. Предпоследнее дело, когда в голову приходят такие мысли. А последнее – когда ты видишь мотив.

Мотивчик, надо сказать, слабенький. Так себе мотивчик. Никакой. У него есть все, а у меня – ничего, казалось бы: что он выигрывает?

Рубен остановился, не думая, как он выглядит под дождем: с непокрытой головой, руки в карманах чуть не по локоть. Было время, он и сам не верил в зло, пока не получил в спину заряд из плазменной пушки. Как его там… Ланге?… тоже ничего не выигрывал. Это были злоба, зависть и страх. Сами себе мотивы.

Тебе не нравится второй муж твоей жены. Кто сказал, что ему нравится первый? Прецедент «Урии-Вирсавии», да.

Чертовщина какая-то. Все наоборот, как… как в деле с Мари Люссак. Что-то тут нечисто. Есть какая-то неочевидная заморочка, которая как чемодан без ручки – ни с какой стороны не ухватишь. Вот если бы наоборот, тогда да, тогда – мотив. В случае с Мари Люссак приходится верить в их страстную любовь.

Кто мог пожертвовать тремя находящимися на борту людьми, чтобы убить одного клона? Если говорим «Пантократор» – подразумеваем «Норм»? В глазах Пантократора я богомерзость, но разве настолько? Даже если допустить, что ему почему-то мешает Брюс и он одним ударом избавлялся от обоих…

Господину Люссаку будет очень больно, если он потеряет дочь. Напомните мне, это ведь господин Люссак вышвырнул Норма с работы с паршивыми рекомендациями и без всякой вины?

Бред! Очень плохо, когда бред логичен. Логичный бред со временем превращается в навязчивую идею.

Переформулируем. Кто здесь настолько самоубийца, чтобы уничтожить Игнасию Монти?

Это всего лишь запавший датчик! Невозможно было спрогнозировать выброс подводного гейзера в этом месте. Если бы кто про него знал, он был бы учтен в модели, а был бы он учтен, миз Монти ни за что не потащила бы туда своих драгоценных рачков.

А кто сказал, что датчик разбалансировали именно сейчас? На «Нырке» летаю я. И Брюс – будет. Когда-нибудь мы бы непременно его стряхнули: мы ж Эстергази, мы с крыльями… эээ… балуемся. На Зиглинде – я имею в виду, на прежней Зиглинде – разработчик датчика пошел бы под суд, если бы не доказали наличие злого умысла.

Человек с Пантократора, ты друг или враг? Человек с Пантократора, при чем тут ты?

– Наладится погода, – услышал он за спиной жизнерадостный голос ученой дамы, – слетаем еще. Надобно будет проверить, как размножаются наши рачки.

Офицер СБ Ллойд Кэссиди чем-то напоминал верблюда. Не исключено, что общим цветовым решением: был он весь бежевый, респектабельный, самодостаточный. Серьёзный, не улыбнется. А еще – лысый. Это «его собачье дело» – что и почему случилось во время полета, и он тут главный. Он – СБ. Указывает, кому говорить, и все слушаются. Эстергази оба, Брюс и Р., сидели рядком на ящиках и помалкивали, похожие, как черти. Обдумывали, о чем умолчать. Брюс заметно нервничал. Тут же присутствовал и Норм как прямой начальник обоих.

Снаружи дождь барабанил по ребристой круглой крыше ангара из дюраллита, гудел ураганный ветер, а внутри было тепло, пахло топливом и смазкой. И еще – нагретым металлом. Мокрые плоскости «Нырка» исходили паром, и так же парили пилотские куртки и дождевики, вывешенные у входа. Работала тепловая пушка. Все присутствующие были в свитерах, усеянных каплями конденсата. Механик, распломбировав приборный отсек, погрузился во внутренности амфибии по пояс, и вся компания молча ела его глазами, словно приглашенные гости во время показательной операции.