– Этот персонаж, Барри, здесь?

– Сейчас позову.

Я иду в подсобку, где Барри прилег немного вздремнуть.

– Эй, Барри, там к тебе по твоей объяве.

– Какой объяве?

– Про группу.

Он открывает глаза и смотрит на меня:

– Пошел на хрен.

– Я серьезно. Он хочет с тобой поговорить.

Барри поднимается и топает в магазин.

– Что нужно?

– Это ты повесил объявление?

– Я.

– На чем играешь?

– Ни на чем. – Всепоглощающая страсть выступить на сцене Мэдисон-сквер-гарден так и не подвигла Барри опуститься до того, чтобы овладеть каким-нибудь музыкальным инструментом.

– Но ты поешь?

– Ага.

– Нам как раз нужен вокалист.

– А что вы играете?

– Более-менее то, про что у тебя написано. Но мы намерены немного больше экспериментировать. Мы хотим оставаться в рамках поп-традиции, но, как бы это, слегка расширить ее границы.

Боже мой.

– Отлично.

– У нас пока что не было концертов. Мы только-только собрались. Так, для смеху. Но там посмотрим, да?

– Посмотрим.

Гастрольный администратор «Статус кво» записывает на бумажке адрес, жмет Барри руку и уходит. Мы с Диком раскрыв рты смотрим ему в спину, словно ждем, что он может самовоспламениться, растаять в воздухе или выпустить ангельские крылья; Барри же просто засовывает листок с адресом в карман джинсов и начинает выискивать, какую бы пластинку поставить. Можно подумать, только что – с явлением таинственного незнакомца, пообещавшего исполнить одно из самых заветных его желаний, – не произошло маленького чуда, которого все мы, в большинстве своем, напрасно ждем всю жизнь.

– Чего это вы? – говорит Барри. – Это ж вшивая дворовая команда. Ничего особенного.

Джеки живет в Пиннере, неподалеку от тех мест, где мы с ней росли, и живет конечно же с моим другом Филом. Когда я звоню ей, она сразу меня узнает – по всей видимости, я так и остался единственным Другим Мужчиной в ее жизни, – и сначала ее голос звучит настороженно, как будто она подозревает меня в намерении воскресить прошлое. Я говорю ей, что с моими родителями все в порядке, что у меня собственный магазин, что я не женат и у меня нет детей, и на этих моих словах ее подозрительность сменяется состраданием и даже, возможно, намеком на чувство вины (так и слышишь, как она думает: «Это что, все из-за меня? Неужели его личная жизнь навсегда замерла в 1975-м, когда я вернулась к Филу?»); она говорит, что у них двое детей и скромный домик, что они оба работают, что в колледж она не поступала. Прервав краткое молчание, последовавшее за ее автобиографией, она приглашает меня на ужин, и я, также после краткого молчания, последовавшего за приглашением, обещаю заехать.

В волосах Джеки проблескивает седина, но в остальном она такая же, какой я ее когда-то знал: симпатичная, дружелюбная и благоразумная. Я ее целую и протягиваю руку Филу. Он превратился в солидного мужчину: усы, лысина, рубашка без пиджака, распущенный галстук – все при нем, но он тем не менее устраивает целое шоу, картинно медля пожать мою протянутую руку, хочет, чтобы я понял всю символическую значимость момента – момента прощения за допущенный много лет назад неблаговидный поступок. Господи, а я-то думал, это только слоны никогда ничего не забывают, а оказывается, менеджеры по послепродажному обслуживанию «Бритиш телеком» – туда же. Но, с другой стороны, зачем я приехал, как не затем, чтобы снова покопаться в вещах, о которых большинство на моем месте уже давным-давно бы забыли.

Джеки и Фил самые скучные люди на всем юго-востоке Англии, и это, наверное, потому, что они слишком давно женаты и им уже не о чем поговорить, кроме как о том, насколько давно они женаты. В конце концов я в шутливой форме спрашиваю о секрете их семейного счастья, причем спрашиваю исключительно из экономии времени, поскольку рано или поздно они сами непременно коснулись бы этой темы.

– Если ты сделал правильный выбор, значит, ты сделал правильный выбор, и не важно, сколько вам обоим лет. (Фил)

– Поддержание отношений требует труда. Нельзя опускать руки каждый раз, когда на вашем пути встречаются трудности. (Джеки)

– Совершенно верно. Легко порвать отношения и начать все сначала с кем-то, кто пробудил в тебе страсть, но отношения и с этим человеком неминуемо войдут в стадию, когда поддержание их опять же потребует усилий. (Фил)

– Ужины при свечах и второй медовый месяц, скажу я тебе, еще не все. Мы выше этого. В первую очередь мы хорошие друзья. (Джеки)

– Мало ли что говорят люди, но ни в коем случае нельзя прыгать в постель с первым понравившимся тебе человеком и рассчитывать, что на твоем браке это никак не скажется. (Фил)

– Беда нынешней молодежи заключается…

Ладно. Шучу. Но они и правда как-то трепетно относились к своему союзу, словно бы я прибыл из Северного Лондона с ордером на их арест по обвинению в моногамности. Ордера у меня нет, но они не ошибаются, подозревая, что там, откуда я прибыл, моногамность считается преступлением: она вне закона, поскольку все мы циники или романтики, иногда и то и другое вместе, и семейная жизнь с ее раз и навсегда заведенным порядком и ровным неярким горением нам не желаннее, чем чеснок вампиру.

Я сижу дома и записываю сборник стареньких синглов, когда звонит телефон.

– Здравствуйте. Это Роб?

Мне сразу понятно, что голос принадлежит кому-то, кто мне очень не нравится, но больше никаких предположений у меня не возникает.

– Это Иен. Рэй.

Я молчу.

– Я подумал, может, нам с тобой надо поговорить? Обсудить пару вопросов?

Что-то… что-то сошло с ума. Окончательно и бесповоротно. Знаете, это выражение используют, когда что-то сначала идет вполне нормально, а потом вдруг начинает вытворять невообразимые штуки. Например, «демократия сошла с ума». Я тоже хотел бы употребить его, но не понимаю, что именно сошло с ума. Северный Лондон? Жизнь? Девяностые? Не знаю. Знаю только, что, живи мы в нормальном, вменяемом обществе, Иен не стал бы звонить мне, чтобы обсудить пару вопросов. И я не стал бы звонить ему, чтобы обсудить пару вопросов. Он мог бы позвонить мне, если бы ему понадобился человек, который заткнул бы ему в глотку его рэпперские штаны.

– Что нам с тобой обсуждать? – От злости мой голос дрожит, как бывало в школе в предвкушении драки, и поэтому он звучит совсем не гневно, а испуганно.

– Ты сам знаешь, Роб. Мои отношения с Лорой очень тебя огорчают.

– Ты будешь смеяться, но мне до них нет дела. – Четко и ясно.

– Роб, это не та ситуация, чтобы отшучиваться. Ты звонишь десять раз за ночь, ошиваешься вокруг моего дома…

Твою мать! Как он умудрился меня высмотреть?

– Я уже ни того, ни другого не делаю… – Четкости и ясности не остается и в помине, теперь я еле мямлю, как если бы в чем-то чертовски провинился.

– Мы заметили, и нас это радует. Но, как бы это… Каким бы образом мы могли поладить? Нам бы хотелось облегчить твое положение. Что нам для этого сделать? Я знаю, что Лора совершенно исключительная женщина и что тебе сейчас тяжело. Я бы с ума сошел, потеряв ее. Но мне хочется думать, если она вдруг решит со мной расстаться, я сумею с уважением отнестись к ее решению. Понимаешь, что я говорю?

– Угу.

– Вот и хорошо. Так на чем договоримся?

– Не знаю. – И я кладу трубку – не пригвоздив его убийственной остротой и не обрушив град оскорблений, а просто буркнув «не знаю». Он сделает из этого свои выводы.

Он. Вот и хорошо. Так на чем договоримся?

Я. О чем нам с тобой договариваться, хамло убогое. То, что говорит про тебя Лиз, – чистая правда.

Швыряет трубку.

Он. Вот и хорошо. Так на чем договоримся?

Я. Нет, Иен, ни о чем мы с тобой не договоримся. Во всяком случае, я с тобой не договорюсь. На твоем месте я бы поменял номер телефона. Сменил бы адрес. Скоро ты будешь вспоминать мои появления под окнами и десять звонков за ночь как счастливый сон. Ты меня еще узнаешь, сынок.