Но годы шли, торя путь размышлениям и осознанному бытию. Ольга Александровна вместе с братом, как и вся русская берлинская молодежь, посещала лекции и беседы Ивана Александровича Ильина.

Приезд известного, горячо всеми любимого писателя в Берлин, торжественный ужин после его выступления был пронизан ностальгией, экзальтацией самого высокого напряжения. Ольга Александровна сидела на скамье в двух шагах от Ивана Сергеевича, она хорошо видела его, худого, изможденного страданиями и трудами, недавно потерявшего жену, слышала его голос, завораживающий, по общему мнению, слушателей. Он был похож на героя ее девичьих грез — старшего, чуткого. Воплощением качеств ее отца. Увы, она робела, он казался ей тогда недосягаемым. В тот же день вечером Шмелева проводили в Париж.

Жизнь потекла своим чередом, в работе и посещениях церкви. Еще раньше, причащаясь с маленькой племянницей, она почувствовала на себе пристальный взгляд мужчины. Хорошее лицо, скромный облик, робость и замкнутость.

После нескольких обменов взглядами, почти "случайных" столкновений — если вы перешагнули третий десяток, вам вряд ли пристала беззаботность — затеплилось общение. Молодой человек оказался голландцем Арнольдом Бредиусом, из старинной, известной у себя на родине фамилии, волею Провидения нашедшим себя в Православии, к чему дома отнеслись с пониманием, причины которого позже поймет и Ольга.

Арнольд много страдал, его тайна связана с его протестантским духовником и преподавателем музыки, тайным педофилом, которому неопытный

подросток доверился, как отцу. История была замята благодаря связям семьи, прелата подвергли изгнанию из Голландии. Об этой истории когда-то что-то проскользнуло и в берлинской прессе, некоторое время обсуждалось в добропорядочных протестантских кругах, но потом забылось, как забывается все на свете.

Но только не Арнольдом — ему для душевного возрождения понадобились годы, — и вот теперь замерцала надежда на полное исцеление благодаря Ольге, самоотверженно кинувшейся на помощь.

После обмена визитами Арнольд познакомил Ольгу с младшей сестрой, собравшейся замуж за русского, — во времена первой русской эмиграции было престижно или модно жениться и выходить замуж за русских. На встрече с отцом Арнольда Ольга упросила присутствовать И. А. Ильина — отчим лежал в больнице и вскоре умер. Начались хлопоты, связанные с предстоящей свадьбой, время самое замечательное в жизни всех невест и женихов.

Вежливость, чуткость Ара, как она его сразу стала называть, его уступчивость, не мелочность, особенно уважение к ней пленили ее гордое, израненное сердце, вынужденное один на один выйти на поединок с жизнью.

Бредиусы — большой клан родственников — довольно спокойно приняли правила, предложенные молодой русской, — ее ортодоксальную набожность, сопровождающее ее любое движение достоинство, умение сохранять некоторую дистанцию, что даже импонировало их собственной замкнутости. Только сестры — вторая жила в Америке — исподтишка ждали случая поставить на место эту гордячку русскую.

Предоставленные самим себе в красивом двухэтажном Бюннике, Ольга и Арнольд вплотную приблизились к узнаванию друг друга. Ольга наконец вполне вкусила сладость независимости и безоговорочного преклонения со стороны мужа, в те времена увлеченного русской музыкой, русской живописью и литературой, а значит, и женой, наследницей духовных богатств своего народа. Небезразличен был и достаток, предоставленный мужем.

Странно только, что очень скоро всего этого оказалось недостаточно для спокойной уверенности, что она получила именно то, что хотела, и хотела именно того, к чему стремилась, выходя замуж.

3. В Москве, которой больше нет

Ведь где-то есть простая жизнь и свет

Прозрачный, светлый и веселый…

Там с девушкой через забор сосед

Под вечер говорит, и слышат только пчелы

Нежнейшую из всех бесед.

За три года после смерти жены Ольги Александровны Иван Сергеевич передумал всю прошедшую жизнь, обвиняя себя, что принимал бездумно, как должное, преданную, не знающую слов упрека любовь жены. Он просил Олю присниться ему, сказать, что же ему теперь делать. Он больше не мог писать, а значит, совсем нечем было ему жить.

Раньше, во времена, отошедшие в безвозвратное прошлое, он любил песни исторические и военные. Оказавшись на берегу Атлантического океана, они пели их в Капбретоне со своими друзьями и соседями — генералом Антоном Ивановичем Деникиным, его женой Ксенией и дочкой Ириной, поэтом Константином Бальмонтом, доктором Серовым и философом-богословом Карташевым. А настоечки, изготовленные каждым единолично и с сохранением в глубокой тайне секрета изготовления, под Олины знаменитые пироги и Ванины собственноручно собранные и посоленные грибочки, хотя бы на время помогали забыть, что они на чужбине.

Они пели "Как ныне сбирается вещий Олег", "Горел, шумел пожар московский", "Коль славен наш Господь…", "Ревела буря, дождь шумел", "Славное море, священный Байкал… " и любимую их жен лихую гусарскую "Оружьем на солнце сверкая, под звуки лихих трубачей… "

Потом начинались вечные-бесконечные разговоры: почему уставшие от войны и неразберихи с правительствами мужики могли поверить, что им новая власть даст навечно землю.

Теперь его душа угасала, он хотел умереть.

Оля не снилась, а вспоминалась молодость, Москва и первые их встречи возле калитки отчего дома на Калужской, 13, — весной 1891 года.

После трагикомической истории, случившейся с ним на шестнадцатом году жизни (он потом, уже за границей, немолодым известным писателем опишет ее, так и назвав "История любовная"), после того женского авантюризма и пошлости, о которых не подозревал дотоле, гимназист Иван считал себя искушенным и разочарованным, сторонился даже безобидных, совсем еще глупых подруг сестер и вполне снисходительно выслушивал донжуанские фантазии своего друга Женьки Пиуновского, несильно доверяя его "победам".

Для себя он выбрал путь труда и аскетического образа жизни. Да и когда было развлекаться: готовился к экзаменам, много читал, брал книги в библиотеке Мещанского училища. Обожал Большой театр, оперу, но даже билеты на "галерку" требовали некоторых расходов, для него чувствительных. Отец умер, когда ему было семь лет. Подрабатывал на перепродаже прочитанных книг, ненужных учебников, прекрасно ориентировался в книжных развалах, давал уроки, гоняя по всей Москве от Калужской до Красных прудов, разумеется, пешком.

Вот так, возвратившись под вечер, хотел пройти в сад, столкнулся у самой калитки с незнакомой девушкой. Опалила несмелым огнем синих глаз, от смущения еще сильнее натянула вязаную косыночку на плечи, на прижатые к груди детские локотки… отстранилась, потупив взор, пропуская молодого человека слишком стремительного темперамента, чтобы успеть затормозить и пропустить незнакомку.

Механически, не помня себя, влетел в дом. На кухне никого, в столовой, у маменьки, у сестер — ну, вымер дом! Есть расхотелось, вышел во двор прогуляться, может быть, встретить еще раз незнакомую девушку. И тут никого. Куда она делась? Кто такая? Вот так налегке, с косыночкой на плечах — не в город же отправилась… Нет и на лавочке, и в небольшом их саду из нескольких деревьев да ягодных кустов вдоль забора — прошел с безразличным лицом, вернулся, совсем раздосадованный.

В дворницкую толкнуться? Лишнее. Гришка еще со времен "Истории любовной" нет-нет да и подморгнет ему как товарищу по амурным делам. Это противно. Спросить его — все равно как загрязнить незнакомку. Надо потерпеть, само выяснится. Сколько раз няня его учила: поспешишь — людей насмешишь, а он все нетерпеливый, таким мама уродила.

К ужину, однако, народ набежал. Матушка Евлампия Гавриловна после смерти папашеньки вела, как умела, хозяйство, то есть строго и расчетливо. За столом все и разъяснилось. Въехали новые жильцы на сдаваемый внаем третий этаж, к ним-то и заходила родственница, барышня, студентка. Кто родители? Отец — штабс-капитан в отставке Александр Александрович Ох-терлони, человек достойный, участник Крымской и Балканской кампаний.