Так мечтала бедная женщина. В эту ночь лампа в комнате на чердаке горела до самого рассвета. Марта читала книжку, которую ей поручено было перевести. Сначала она читала медленно, внимательно, затем с лихорадочным увлечением. Она поняла мысль автора, идея книги проникла в ее сознание со всей ясностью и отчетливостью. Мозг ее словно приобретал гибкость и легко охватывал все. Интуиция, этот редкий и высокий дар, превращающий человека в полубога, проснулась в ней и нашептывала новые, неведомые до этого мысли.

На дворе было уже совсем светло, когда Марта потушила лампу и взялась за перо. Она писала, время от времени отрываясь от бумаги и переводя глаза на кровать, где спала Яня. В бледном свете зимнего утра лицо Яни казалось еще более страдальческим. Когда первый луч солнца проник в комнату, девочка открыла глаза. Тогда мать поднялась со своего места, гала на колени у кровати и, обнимая полусонного ребенка, уронила на подушку усталую голову.

Внизу, на улице, уже началось движение. Грохотали кареты, звонили колокола в костелах, слышался говор и смех. Варшава встречала Новый год.

С того вечера, когда Варшава встретила Новый год, прошло шесть недель. В час дня Марта, как всегда, вышла из швейной мастерской и пошла в свою мансарду приготовить обед для себя и дочки. Она расцеловала Яню, ожидавшую ее в тесной дворницкой и немного оживившуюся при виде матери. Затем у себя наверху, поставив на огонь кастрюльку, Марта достала из ящика стола небольшую стопку бумаги. Это был уже законченный перевод французской книги. Она работала над ним около пяти недель и неделю переписывала. Теперь она, улыбаясь, просматривала листы, исписанные ее четким и красивым почерком.

За последнее время во внешности Марты произошла новая перемена, но уже иного рода. Она работала дни и ночи. Десять часов в сутки шила, девять ночных часов писала, час болтала с Яней, четыре часа спала, Такой образ жизни, конечно, не вполне отвечал требованиям гигиены, а между тем исчезла болезненная желтизна щек, морщины на лбу разгладились, в глазах появился прежний блеск. Она стала меньше кашлять, у нее был почти здоровый вид. Надежда оживила ее душу, поддерживала и физические силы. Благородное чувство гордости за себя словно выпрямило ее, вернуло ясность взгляду. После того как был приготовлен и съеден обед, состоявший из одного простого блюда и куска черного хлеба, Марта завернула свою рукопись в тонкую белую бумагу. Она делала это как-то особенно старательно, с удовольствием. На высокой городской башне пробило два. Марта отвела Яню к дворничихе и вышла. В три часа ей нужно было быть в мастерской, а она хотела сперва зайти в знакомую книжную лавку.

Хозяин ее стоял, как обычно, за конторкой, вписывая цифры в приходо-расходную книгу. При виде Марты он поднял голову и приветливо поклонился.

— Вы уже сделали свою работу, — сказал он, принимая у Марты рукопись. — Это хорошо, я жду ее с нетерпением. Книга должна быть издана теперь или никогда — это сейчас самый злободневный вопрос… Сегодня общество проявляет к нему интерес, а завтра этот интерес может смениться равнодушием. Я постараюсь как можно скорее посмотреть перевод. Если вы зайдете ко мне завтра в это время, я вам дам определенный ответ.

В тот день работа у Марты не спорилась. Она старалась как можно лучше выполнять то, что было ее обязанностью, но не могла. Руки у нее дрожали, порой туман застилал глаза, сердце билось так сильно, что трудно было дышать. Быть может, теперь, в эту минуту, издатель развернул рукопись, читает ее… Быть может, пробегает глазами пятую страницу… Ах, скорее бы он просмотрел ее — ведь там как раз самое трудное и непонятное место и, верно, оттого оно хуже переведено. Зато конец рукописи, последние страницы переведены отлично! Марта работала над ними с подлинным вдохновением, чувствуя, что мысль писателя отражается в ее словах, как прекрасный облик мудреца в чистом зеркале…

Часы в квартире Швейц пробили девять. Мастерицы разошлись, Марта вернулась домой. Около полуночи она вдруг подумала, что издатель, наверное, в эту минуту кончил читать ее перевод.

Как ей хотелось увидеть сейчас его лицо! Выражает оно удовлетворение или недовольство, сурово оно или обещает ей осуществление ее надежд? Дневной свет проник уже в комнату, когда Марта, всю ночь ни на минуту не сомкнувшая глаз, облокотись на подушку, взглянула на кусочек неба, видный в окно. В ее широко раскрытых глазах застыло выражение страстной мольбы, безмолвной горячей молитвы.

В восемь часов Марте нужно было, как всегда, идти мастерскую, но ноги у нее подкашивались, голова пылала и грудь так сильно болела, что она, сев на табурет и охватив голову руками, пробормотала:

— Не могу…

Вставая, расчесывая длинные шелковистые волосы, надевая свое поношенное траурное платье, приготовляя потом завтрак для Яни и даже разговаривая с ней, Марта была занята только одной мыслью: «Примет он мою работу или нет?» «Любит — не любит», — шептала когда-то прелестная Гретхен, обрывая белые лепестки ромашки. «Годна — не годна?»— думала бедная женщина, растапливая печку двумя поленьями, готовя скудный завтрак, подметая мрачную каморку и прижимая к груди свою бледненькую дочь.

Кто может сказать, какая из этих двух женщин таила в себе более тяжелую драму, кому из них судьба готовила более жестокую участь, какая была несчастнее и, меньше требуя от жизни, подвергалась большей опасности?

Около часу дня Марта опять шла по Краковскому предместью. Чем ближе к лавке, тем она все больше замедляла шаги. Уже подойдя к двери, она отошла в сторону, оперлась о балюстраду, окружавшую один из соседних роскошных особняков, и стояла так некоторое время, опустив голову.

Немного погодя она, наконец, переступила порог, за которым ее ожидали либо радость, либо отчаяние.

На этот раз, кроме владельца, в лавке находился пожилой человек в очках, лысый, с широким одутловатым лицом. Он сидел с книгой в руке в глубине лавки, за большим столом, на котором было разложено несколько десятков книг. Марта не обратила никакого внимания на этого постороннего, даже не заметила его. Вся сила ее чувств сосредоточилась во взгляде, уже с порога прикованном к лицу книгопродавца. Он сидел за конторкой и читал газету. Перед ним лежала знакомая Марте рукопись, и бедную женщину охватила дрожь… Почему рукопись здесь и свернута в трубку, будто ее собираются кому-то отдать? Быть может, он хочет отнести перевод в типографию и поэтому положил его перед собой? Впрочем, возможно, что он еще не прочитал рукопись, был занят… Во всяком случае не затем она лежит здесь, чтобы быть возвращенной той, которая потратила на нее столько ночей, полюбила ее, выпестовала, связала с нею все свои надежды… последние надежды! Нет, этого быть не может! Этого бог не допустит! Такие мысли молнией пробегали в голове Марты.

Она подошла к хозяину, который встал и, оглянувшись на пожилого мужчину, подал ей руку. Марта заметила эту заминку, но приписала ее присутствию постороннего. Тот, казалось, был целиком поглощен чтением. Марта глубоко вздохнула и тихо спросила:

— Вы прочли мою рукопись?

— Прочел, пани.

О господи, как странно звучит его голос! Что это значит? В тоне его слышалось как будто неудовольствие, смягченное жалостью.

— И каково же ваше мнение? — еще тише проговорила женщина, почти не дыша и всматриваясь широко открытыми глазами в лицо книгопродавца. О, если бы зрение обманывало ее! Ведь в выражении его лица сквозило то же смущение и сочувствие, какое она услышала в его голосе!

— Мнение, — начал он медленно, — мнение… неблагоприятное. Мне очень, очень больно, что я вынужден сказать вам это… но ведь я издатель, ответственный перед публикой, и предприниматель, вынужденный соблюдать свои интересы. В вашей работе много достоинств, но… она не годится для печати…

Марта пошевелила губами, но не издала ни звука. Книгопродавец после короткого молчания, во время которого он, видимо, подыскивал слова, продолжал: