- Благодарю вас, вы больше не нужны мне, Баньян. А, Дик! Наконец-то! Как приятно видеть вас!

При каждой встрече с миссис Деннант Шелтон думал: до чего же она типична. Ему всегда казалось, что он встречал очень много женщин, подобных ей. Он сознавал, что в ее несомненно высоких качествах нет ничего индивидуального, что они скорее присущи всему ее классу. Миссис Деннант, хоть и отличалась сильным характером, считала, что проявлять своеобразие своей натуры не принято. Она была высокая, худая, но отнюдь не тощая, с чуть горбатым носом, длинным выдающимся подбородком и волевым, но добрым ртом, обнажавшим в улыбке, пожалуй, слишком много зубов. Ее манера говорить указывала на родовитость: она растягивала слова, пренебрегая таким вульгарным свойством речи, как музыкальность, и делая неожиданные ударения, - то есть говорила, следуя той особой манере, которая присуща аристократам и составляет дополнительную усладу их жизни.

Шелтон знал, что миссис Деннант многим интересуется; целый день она чем-то занята: с семи утра, когда горничная приносит ей маленький чайник с чаем, кусочек бисквита и любимую собачку Топса, до одиннадцати вечера, когда, держа в одной руке серебряный подсвечник с зажженной свечой, а в другой какой-нибудь новый роман, или, еще лучше, прелестный томик мемуаров, какие великие люди пишут о людях еще более великих, она прощается с детьми и гостями, отправляясь на покой. Да и разве может быть иначе, если нужно заниматься фотографией и садоводством, председательствовать в местном благотворительном обществе, наносить визиты богачам, печься обо всех бедняках, читать все новые книги и содержать свои мысли и мнения в таком порядке, чтобы ничто чуждое не могло ненароком затесаться между ними, конечно, она всегда была чем-то занята. Сведения, которые она черпала из всех этих источников, были обширны и разнообразны, но миссис Деннант никогда не допускала, чтобы они оказывали какое-либо влияние на ее взгляды, а во взглядах этих не чувствовалось ни аромата, ни остроты, и брала она их с того же блюда, что и все остальные представители ее класса.

Шелтону нравилась миссис Деннант. Она не могла не нравиться. Она была добрая и такая хорошая; что-то в ней напоминало дорогой, и притом вполне пригодный для обихода фарфор; к тому же она не душилась, словно в знак протеста против всяческой мишуры, - ни вербеной, ни фиалками, никакими из тех духов, что любят женщины, - от нее вообще ничем не пахло. Когда ей приходилось иметь дело с людьми не "ее круга" (она исключала из их числа викария, хотя отец его и торговал галантереей), все ее существо, несмотря на ее утонченность, казалось, шептало мягко и деликатно, но вполне рассудительно: "Я - это я, а вы - это вы, не так ли?" Она не то чтобы сознательно выделяла себя из числа простых смертных, - нет: она в самом деле была незаурядной женщиной. Она держалась так потому, что не могла держаться иначе: ведь так испокон веков вели себя все люди ее круга. Они впитали это с дыханием нянек, склонявшихся над их колыбелью, и настолько отравили свой организм, что впоследствии уже не способны были наполнять легкие хорошим, свежим воздухом. А манеры миссис Деннант! Ах, эти манеры! Они так тщательно скрывали ее истинную сущность, что приходилось сомневаться в наличии таковой.

Шелтон внимательно слушал, с каким сочувствием и как живо рассуждала миссис Деннант о младшем садовнике.

- Бедный Баньян! - говорила она. - Полгода назад он потерял жену и сначала как-то держался, но сейчас на него, право, жалко смотреть. Я сделала все, что могла, чтобы подбодрить его: грустно видеть его таким подавленным! Ах, дорогой Дик, если б вы знали, как он калечит мои новые розовые кусты! Боюсь, не сошел бы он с ума; придется уволить его, беднягу!

Она, конечно, сочувствовала Баньяну, или, вернее, считала, что он вправе погоревать самую малость, поскольку потеря жены - вполне законная и разрешенная церковью причина для скорби. Но впадать в крайность?! Нет, это уж слишком"!

- Я обещала повысить ему жалованье, - вздохнула она. - Ведь он был таким великолепным садовником. Да, кстати, дорогой Дик! Я хочу поговорить с вами. Быть может, мы пойдем завтракать?

Сделав в записной книжечке пометку о своем посещении миссис Хопкинс, она направилась к дому, сопровождаемая Шелтоном.

И лишь под вечер Шелтон получил обещанный нагоняй, но так как Антонии в комнате не было, а Шелтон в ее отсутствие мог думать только о ней, то он не придал разговору серьезного значения.

- Вот что, Дик, - решительным тоном начала высокородная миссис Деннант, как всегда растягивая слова, - я считаю, что не нужно забивать Антонии голову всякими идеями.

- Идеями?.. - смущенно пробормотал Шелтон.

- Все мы прекрасно знаем, - продолжала миссис Деннант, - что далеко не все в мире обстоит так, как должно было бы обстоять.

Шелтон посмотрел на нее; сидя за письменным столом, она широким, размашистым почерком писала приглашение к обеду какому-то епископу. Шелтон не заметил в ней и тени замешательства, и все же он был потрясен. Если уж она - она - считает, что не все в мире обстоит так, как нужно, - значит, в мире действительно творится что-то неладное!

- Не так, как должно?.. - тихо повторил Шелтон.

Миссис Деннант окинула его непреклонным, но дружески теплым взглядом своих глаз, которые так напоминали ему глаза зайчихи.

- Видите ли, - продолжала она, - Антония показывала мне некоторые из ваших писем. Ну, так вот: не стоит отрицать, дорогой Дик, что последнее время вы слишком много предавались всяким мыслям.

Шелтон понял, что он был несправедлив к миссис Деннант: она относилась к мыслям так же, как к младшим садовникам, - гнала их прочь, чуть только усматривала в них крайности.

- Боюсь, что это от меня не зависит, - сказал он.

- Мой милый мальчик, вы ничего этим не достигнете... Ну, а теперь я хочу взять с вас обещание, что вы не будете говорить с Антонией на подобные темы.

Шелтон в изумлении поднял брови.

- Вы отлично понимаете, что я хочу сказать, - добавила миссис Деннант.

Шелтону стало ясно, что, попросив миссис Деннант уточнить, какие именно темы она имеет в виду, он нанесет удар по ее представлению о приличиях: было бы жестоко заставить ее выйти за привычные рамки!

И потому он сказал:

- Да, конечно!

К его величайшему удивлению, она вдруг покраснела - трогательно и жалко, как краснеют только немолодые женщины, и сказала, растягивая слова:

- Не говорите с ней о бедных... о всяких преступниках, о браках, - вы писали о свадьбе, помните?

Шелтон молча склонил голову. Инстинкт матери победил: в своем материнском волнении миссис Деннант решилась нарушить светские условности и полностью разъяснила, что именно она подразумевает под опасными темами.

"Неужели она действительно не понимает всей нелепости нашей жизни, подумал Шелтон, - когда один обедает на золоте, а другой отыскивает себе обед в помойной яме; когда супруги продолжают жить вместе, несмотря на полнейший разлад, - pour encourager les autres {В назидание другим (франц.).}; когда люди исповедуют христианскую мораль и в то же время требуют признания только своих прав; когда презирают иностранцев только за то, что они иностранцы; когда возможны войны, когда... да возьмем любую нелепость, любую дикость!"

И все же он по справедливости был вынужден признать, что это вполне естественно, поскольку миссис Деннант всю жизнь только и делала, что старалась не замечать нелепости окружающего ее мира.

В эту минуту в дверях показалась улыбающаяся Антония. Она сияла молодостью и весельем, но вид у нее был слегка обиженный, словно она знала, что говорили о ней. Антония села рядом с Шелтоном и принялась его расспрашивать о молодом иностранце, про которого он ей писал; и, глядя в ее глаза, он подумал, что она тоже, возможно, не понимает, как это нелепо, когда один человек покровительствует другому.

- А я думаю, что на самом деле он хороший человек, - сказала она. По-моему, все то, о чем он вам рассказывал, было лишь...