— Не торопись, старик. Надо, чтобы ты понял, чего я хочу от тебя. Поймёшь и поможешь — останешься хозяином в своём доме. Не поможешь — я всё равно сделаю по-своему. Но ты увидишь смерть своих сыновей и внуков...

   — Что тебе надо от меня? — повторил с усилием Буривой.

О, боги! Каким бессильным и виноватым перед родом чувствовал он себя в эти мгновенья. Своей нерадивостью толкнул сородичей под чужое ярмо. Уверовал, что граду ничто не угрожает, и других убедил. Слепец. Нет и не будет ему прощенья. Сын Гостомысл, Мстивой — старший в дружине — лучше его помнили заветы Славена.

   — Сейчас мои воины соберут твоих подданных на площади. Ты скажешь им, что передаёшь мне власть старейшины-князя. Пусть занимаются своими делами, как и раньше. Им не будет причинено никакого вреда. Мы пришли сюда не набегом, мы пришли сюда навсегда, — Торир голосом усилил смысл сказанного, и ярлы за его спиной одобрительно зашумели. — Твоим новеградцам не надо бояться. Теперь у них есть надёжная защита — моя дружина. Никто больше не посмеет напасть на нашу новую землю. Ваши соседи будут платить нам дань. Город станет ещё богаче...

«Стрибог, не отверни от меня твоего лица. Пришло время испытаний. Простите меня и дайте место рядом с вами, родовичи. Я виноват перед вами и ныне живущими, но не по злому умыслу. Земля так велика, каждому человеку хватает на ней места. Мы никого не примучивали, меж собой и соседями жили мирно. Почему же со злобой пришли к нам эти? Что им надо? Дань? Зачем? Земля велика, селись, где хочешь, паши её, расти хлеб и детей. Что ещё человеку надо?»

Ярл Торир нетерпеливо постукивал костяшками сжатых в кулак пальцев по скамье. Согласится ли старейшина Буривой говорить со своими словенами или нет — это уже не имело значения. Конечно, если согласится, то впредь можно будет ссылаться на его волю. Торгрим уверяет, что со словенами не так просто будет справиться. Сильный народ и слишком привык к свободе. Ну что ж, не миром, так силой, но он согнёт их. Отступать некуда. За ним восемь ярлов с дружинами. Два с липшим года он собирал их, уговаривал, объяснял, что лучше один раз рискнуть и стать хозяевами в неведомых богатых землях, чем всю жизнь смотреть из-под рук конунга Гуннара и короля Готфрида. На новых землях они сами будут конунгами и королями. Для этого надо лишь один раз и навсегда покорить обитателей лесов. Вряд ли они окажут серьёзное сопротивление. А если окажут, то привыкать ли викингам к битвам? И не втройне ли ценнее победа, добытая в сражении с достойным противником, чем над перепуганными бондами?

«Не ошибись, приятель, — вспомнились ему слова короля Готфрида, сказанные на прощанье. — Ты становишься на скользкий путь. У меня ты имел всё: богатство, почести, власть над хирдманами. Тебе захотелось большего? Королевской власти? Попробуй, и, если удастся, смотри, не объешься ею», — впервые Торир увидел на лице Готфрида кривую улыбку уставшего от власти человека. И сам в ответ насмешливо улыбнулся: ярл Торир не из тех, кто пресыщается властью.

Но в одном Готфрид был прав — коли встал на этот путь, то ошибаться нельзя. Как и терять время на беседу с этим умирающим стариком.

   — Князь Буривой, — нетерпеливо поднялся Торир со скамьи. — Я всё сказал и жду ответа. Будешь ли ты говорить со словенами?

   — Нет, — чётко ответил старейшина и отвернулся от незваных гостей к прокопчённой дымом очага стене.

Предводитель чужих резко сказал что-то и шагнул к двери, на миг задержался, бросил ещё несколько слов, и толмач послушно перевёл для Буривоя сказанное ярлом:

   — Торгрим, найди сына этого выжившего из ума и его семью. Мы устроим для словен славное зрелище.

Из глаз старика покатились слёзы, но он остался лежать, уже зная, что никто к нему не придёт, чтобы закрыть мёртвые глаза.

Торгрим велел своим воинам обшарить каждую избу, заглядывать во все строения вплоть до погребов и землянок. Такой же приказ получили и другие дружины от своих ярлов. Град походил на развороченный муравейник — воины не только искали Гостомысла и его семью, но, пользуясь случаем, засовывали под одежду наиболее ценное из обнаруженных богатств. Ярлы запретили грабить, говоря, что все богатства словен будут принадлежать им по праву хозяев живущих здесь бондов. Они, воины, и не грабят, не предают ничего огню, не тащат к ладьям женщин и детей, не убивают мужчин. Ха, они стали хозяевами этого перепутанного сброда, а разве хозяин не вправе сунуть за пазуху понравившуюся ему вещицу? Или, положив руку на плечо онемевшей от страха молодки, подтолкнуть её в укромное местечко?

Наскоро тешили тело и глаза и торопились к ярлам, виновато разводя руками, — Гостомысла нигде нет, не могут найти и его четырёх сыновей. Может быть, сын старейшины от стыда бросился в реку и утонул?

Помрачневший ярл Торир приказал ещё раз пойти по избам, гнать всех жителей на площадь. Когда-то ему понравилось, как расправился Готфрид с князем бодричей Годославом. Он хотел устроить такую же казнь здесь, в этом Новом городе, чтобы словене сразу почувствовали хозяйскую руку. Лучше всего казнить кого-то из семьи Буривоя, не тащить же на виселицу полумёртвого, а может, уже и мёртвого старика. Но Гостомысла не могут найти, забился в какую-нибудь щель. Ничего, отыщется. А пока Торир найдёт чем устрашить словен. Прямо на площади заковать в цепи бывших дружинников Буривоя и развести по кузням. Предупредить: кто станет уклоняться от выполнения повелений нового князя-конунга, будет превращён в раба или казнён. Впрочем, об этом он сам скажет словенам. Пусть воины ярлов окружат площадь.

...Гостомысл к этому времени был уже далеко. В тот предрассветный час, разбуженный отцом, он метнулся было к двери с мечом в руках, чтобы бежать на помощь застигнутым врасплох дружинникам, но у Буривоя достало сил удержать его.

   — Поздно, Гостомысл, им не поможешь, — торопливо шептал Буривой. — Беги. Забирай детей и беги. К Чёрному озеру, припасы там есть, отсидитесь...

Сам тормошил внуков, тихонько прикрикнул на ничего не понимающую со сна Жданку, подталкивал полураздетых к выходу и торопился, торопился высказать Гостомыслу главное:

   — Соседей созывай на помощь. Без них Новеграду не выстоять. Думаю, вчерашние две ладьи с гостями Торгрима лишь приманка. Проспал я град. Беги. Тебе спасать его, боле некому. Поклонись веси, кривским, чудинов не забудь. Меря далеко. Помогут, торопись. Внуков береги...

Гнётся шест в могучих руках Гостомысла. Лёгкий челнок стремительно скользит вдоль берега Ильменя. В носу сбились стайкой погодки сыновья, каждый ловит взгляд отца. Притихла, поуспокоилась Жданка, хотя в глазах застыл пережитый испуг. Никак не может поверить, что нет ни избы, ни привычных дел Солнышко вон как высоко поднялось, а у неё ни варево не готово, чтобы накормить-насытить детей с мужем, ни скотина не обихожена Куда ж ты везёшь меня, муж любый? Не пора ли нам возвращаться к родной избе? Может, старому Буривою помриялось что ночью, а мы и всполошились?

Но глянет Жданка на лицо мужа, и вновь страх ползёт в сердце. Чужое лицо у Гостомысла. никогда таким не видела его. Гневно сведены брови; широко расставленные голубые глаза потемнели: жёсткие складки прорезались от ширококрылого прямого носа к концам губ, прячутся в подстриженной бороде. Широко расставив напруженные ноги, стоит он на корме челна, работает шестом, молчит пот заливает могучую грудь.

Любый, куда везёшь меня с малыми ребятами? На кого оставишь? Знаю ведь я тебя до самого донца твоей души. И лишнего мига не пробудешь ты со мной. Муж мой любый, как стану жить без тебя?

И, отвечая на невысказанные вопросы жены, трудно, пересохшими губами сказал Гостомысл то чего го страхом и ждала она:

   — Жданка и ты. Прибыслав! — Старший одиннадцатилетний сынишка тотчас вскочил, любовно глядя на отца. — До Чёрного озера я вас провожать не буду. Ты, Прибыслав, бывал там не один раз. дорогу знаешь, и где припасы хранятся — тоже. Силки на птицу ставьте, рыбу ловите. Без хлеба придётся маяться, перетерпите уж как-нито.