Рюрик круто повернулся, пошёл к шатру, поставленному на корме. Впервые видел Блашко — воевода откинул полог шатра Милославы. Трувор, Синеус, пятидесятники остались на носовом настиле, молча, исподлобья глядели на низкие берега Мутной. Блашко же смотрел на свою насаду, что шла попереду: там дружина песню завела.

Выгребать супротив реки нелегко. Горбились спины гребцов, посконные рубахи потемнели от пота, но глубоко сидящие ладьи шли ходко.

По-прежнему уплывал назад однообразный лес с редкими проплешинами полян. Он подступал к самим берегам и круто обрывался на откосах, усеянных валунами. На полянах кое-где торчали стожары, вокруг них валялись остатки прошлогодних одоний. Только они и свидетельствовали о близости человеческого жилья. Самих людей, ни одного человека, не видно было ни на берегах, ни на реке.

«Упредил Михолап, — думал Блашко. — Как бы ладожане в детинце не затворились. Тогда что делать? Рюрик в Новеград рвётся. Ежели ладожане не примут миром, напрямки туда пойдёт. Того допустить нельзя...»

Вдали на правом берегу зачернел частоколом ладожский детинец. Умно ставленный на двухсаженном обрыве, он нависал над рекой — любой лучник успеет метнуть десяток стрел вниз, пока незваный гость будет карабкаться по обрыву. Оттого здесь и частокол поставлен пониже, и ворота железом не окованы. Ими и пользуются те, кому лень пройти чуть подале, к пологому спуску. Зато с других сторон детинец обнесён могучими плахами, а кое-где и целыми стволами деревьев. Не поленились ладожане и ров выкопать, и ворота оковать. По углам частокола башни срублены. На глаз, десятка три лучников в такой башне поместится. Сверху им далеко видно, и стрела, пущенная оттуда, двойную силу имеет.

Ладожане, хотя и живут сами по себе, имеют малую дружину во главе с воеводой Щукой, однако ж Новеград чтут за старшего брата. Воевода ладожский ещё Гостомыслом посажен с наказом беречь землю словенскую от нападения врагов с Нево-озера. А коли ладожане сами будут не в состоянии с ними справиться, упреждали бы о том Новеград. На соблюдении этого ряда крепится любовь меж Ладогой и Новеградом.

Чем ближе подходили ладьи к детинцу, тем пристальнее всматривался Рюрик в вырастающие стены крепости. От воды до подножия обрыва лишь узкая полоска берега — на телеге проехать, стадо скотины прогнать, ладью малую приткнуть.

«Немало воинов ляжет, пока поднимутся наверх, — прикидывает воевода. — Такую твердыню только осадой брать».

Воины и немногие семьи толпятся на настилах кораблей, тревожно всматриваются в новый словенский град. Перекликаются с ладожанами, поспешно высыпавшими на стены, вои дружины старейшины Блашко. Каждый не единожды бывал здесь, жителей знал, кое-кто и жён отсюда взял. Потому и выкликают родичей и знакомых. Наконец-то домой пришли. Смертно надоел поход этот. Да и возвратились не то хозяевами, не то пленниками. Молодец Михолап — на полпути сбег. Теперь уже, наверное, в Новеграде с женой забавляется...

Пристали к берегу ниже детинца, у пологого спуска, от которого к граду вела исколешённая дорога. Вслед за дружиной старейшины Блашко сошли по сходням кораблей Рюриковы вои — оборонённые, как на битву. Сам Рюрик не торопился. Всё ещё не мог оторвать глаз от твердыни. Кажется, и не заметил, как с его корабля проскользнула меж воинов Милослава.

А Милослава, как сбежала со сходней, прижалась к первой вставшей на пути берёзке, так и замерла.

«То ладно», — успокоился Рюрик. Встреча с родной землёй поможет ей забыть о его стычке с Боремиром.

Он не хотел ссор с молодой женой. Особенно теперь. Перед лицом словен в его семье должно быть согласие. Очень жаль, что после Арконы жена не подарила ему ни одного ласкового слова.

К Милославе подбежал сын Трувора — семилетний Олег.

   — Тётя Мила, — спросил тонким голосом, — нас ведь правда убивать не будут?

Милослава погладила Олега по голове.

   — Ну что ты, глупый. Никто никого убивать не будет. Мы домой пришли. Понимаешь, домой. Теперь и твой дом тут будет.

Обняв парнишку, Милослава направилась к воротам детинца. Со стен за ней настороженно следили сотни глаз. И лишь когда подошла к запертым воротам, её узнали.

   — Милослава. Дщерь Гостомысла...

Воевода Щука заколебался: не впустить в град дочь Гостомысла — то за обиду великую станет. И с бодричами не всё ясно. Мало ли что Михолап наговорил, а вдруг они миром пришли по зову Новеграда? О размирье новеградцев с кривскими Щука довольно знал. Знал и о поражении дружины новеградцев.

   — Блашко, — окликнул он со стены старейшину. — Скажи воеводе с братьями: в град только Милославу да их впущу. Вои пусть на ладьях али в поле пребывают...

«Воевода Рюрик в Ладоге сел». Эта весть пришла в Новеград с первой ладьёй. Мирно, мол, сел: ладожане ему сами ворота открыли, потому как с ним дочь князя-старейшины Гостомысла.

Новеградцы заволновались. Сегодня мирно, а завтра? Михолапа послушать, так они ж никого не милуют. А ну как на Новеград полезут?

Волнение нарастало. До Вадима докатилось оно на пристани, где присматривал он за погрузкой ладьи, что должна была отправиться к вятичам по Ловати. Два дня только минуло, как вернулась дружина из похода на Плесков. Радовался Вадим — вовремя успели, а за дни, проведённые дома, и совсем поуспокоился: авось пронесёт. Значит, не пронесло. Крикнув доверенному отца, чтобы сам управлялся, Вадим поспешил к дому.

Олелька встретил сына словами:

   — Знаешь, поди, уже?

   — Знаю, батюшка, — ответил Вадим.

   — Ну а знаешь, так садись. Совет будем держать. Со старцами нашими я перекинулся ранее, пока вы плесковскую землю топтали. — Старик хитро прищурился. — Тут не Стемид, с которым мы торговались, а Рюрик. Сей торговать не захочет, я думаю, да и нечем ему…

   — Так я дружину сейчас скликать стану, на Ладогу пойдём...

   — Ишь ты, воевода храбрый. Тут с умом надо, а не дуром валить. Мы с тобой того Рюрика не приглашали — старцы новеградские его позвали. Они тож головы имели и имеют, хотя ты со своими шалопутами и лишил их старейшинства. То первое, да не единое, — загнул Олелька палец. — А то тебе второе: на Ладогу пойдёшь — зубы поломаешь. Али забыл, какая твердыня?

   — В осаду возьму, —не поднимая глаз, решительно ответил Вадим.

   — Того ещё не бывало, чтобы новеградцы своих людей голодом морили. А в Ладоге не только Рюриково воинство. Ещё и то помни — там дочь Гостомысла.

   — Так что же делать? Ждать, пока Рюрик на Новеград полезет? Самим в осаду садиться?

   — Нешто я тебе это сказал? — рассердился Олелька. — Большой вырос, да дурной. Слушай, что отец говорит, да смекай. Дружину собирай. Тут Рюрика ждать станем. Чую, недолго он в Ладоге усидит. Пождёт, пождёт приглашения, да и без него полезет. Вот тут его в град не впустить. То твоё дело, но и до смерти не примучивать...

   — Ты и про Стемида так говорил, — возразил Вадим. — Тогда я согласился: соседи. А Рюрика того в чистом поле изрублю на куски, чтобы вороны кости порастащили...

   — А не будет того, — сурово прервал его отец. — Не будет. — И даже ногой притопнул по половице. — Тогда послушался и нынче послушаешься. Твоё дело его в Новеград не пустить, пущай в Ладогу опять убирается. Там и сидит.

   — Один раз уберётся, в другой вновь полезет, — не сдавался Вадим.

   — Пущай лезет. Думаю, в другой раз на Новеград не сунется. А на соседей — пущай. Уразумел ли?

Вадим какое-то время с удивлением смотрел на отца. Потом молча склонил голову.

— Вижу, уразумел Он хочет владеть новеградцами, а мы заставим его служить нам. Пусть думает, что по своей воле отправится примучивать кривичей, чудь. Да и весь можно. То всё нам на пользу. Соседей примучит да дружину свою положит. Так-то, воевода. Ну, пойдём. Вишь, бегут уже, надо быть, все собрались...

«Придёт время — и те землицы под руку Новеграда станут», — припомнились Вадиму слова Гостомысла.