– Пап, а зачем это все?

– Если у тебя будет возможность передать это, ты поймешь, и сомнений у тебя не останется. Если не сможешь припомнить, скажи ему, чтобы привел тебя в легкий транс, и все восстановится.

– Кому сказать?

– Ему. Неважно. Сейчас ты заснешь. Ты спишь. Бэзлим щелкнул пальцами.

Под монотонное бормотанье пленки Торби один раз показалось, что Бэзлим только что вошел с улицы. Он был на протезе, что даже во сне удивило Торби: обычно отец надевал протез только дома. В другой раз запахло дымом, и ему почудилось, что на кухне что-то горит и надо быть начеку. Но он был не в состоянии пошевелиться, а бессмысленные слова продолжали жужжать у него в голове.

Вдруг он понял, что бормочет выученный урок Бэзлиму:

– Я правильно запомнил?

– Да. Теперь спи. Спи до утра.

Утром Бэзлима дома не оказалось. Торби не удивился: отцовские исчезновения и появления в последнее время стали еще менее предсказуемы, чем всегда. Он позавтракал, взял миску и вышел на Площадь. Дело продвигалось плохо прав отец, Торби теперь выглядит слишком здоровым и сытым для своей профессии. Может быть, получиться и вывихнуть себе суставы, как у Бабки Змеи? Или купить контактные линзы с бельмами?

Часа в три в порт вне расписания прибыл грузовой корабль. Торби, как всегда, расспросил о нем и узнал, что Свободное Маркетерское Судно «Сизу» приписано к порту Новая Финляндия, Шива III.

Само по себе это не было таким уж важным событием, чтобы сразу докладывать отцу. Но капитан «Сизу» Крауза был одним из тех пяти, которому Торби когда-нибудь должен будет передать поручение, если до этого дойдет.

Это взволновало Торби. Он понимал, что ему не

следует искать капитана Краузу, это понадобится еще не скоро, ведь папа жив и здоров. Но, может быть, для папы важно, что прилетел этот корабль. Бродячие грузовые корабли, не работающие на определенных рейсах, прилетали и улетали, никто не знал их расписания, иногда они находились в порту всего несколько часов.

Торби сказал себе, что за пять минут он сможет добраться до дома, возможно, отец поблагодарит его. В худшем случае выругает за то, что ушел с Площади, но это ерунда, потом он послушает сплетни и узнает то, что пропустил.

Торби ушел.

Развалины старого амфитеатра тянулись примерно вдоль трети окружности нового. Десятки отверстий вели в лабиринты, которые служили жильем для старых рабов; бесчисленные подземные коридоры тянулись от этих незаметных входов в ту часть, которую Бэзлим занял под свою квартиру. Он и Торби всякий раз наудачу выбирали разные пути домой и старались сделать так, чтобы никто не видел, как они входят или выходят.

На этот раз Торби спешил; он пошел к ближайшему входу и остановился: возле входа стоял полисмен. Торби сделал вид, что идет в бакалейный ларек на улицу возле развалин. Остановился и заговорил с хозяйкой:

– Привет, Инга. Нет ли у тебя переспелой дыни, которую ты собираешься выбросить?

– Никаких дынь.

– А вот эту большую? Он вытащил деньги. Уступи за полцены и я не замечу, что она с того боку гнилая. Он наклонился ближе к торговке. Что происходит?

– Проваливай, ее глаза сверкнули в сторону полисмена.

– Что, рейд?

– Проваливай, я тебе сказала.

Торби уронил монету на прилавок, взял дыню и пошел прочь, посасывая сок. Он не спешил.

Он осторожно обошел кругом и убедился, что в развалинах полно полицейских. Возле одного из входов стояла кучка оборванцев под наблюдением полисмена. Бэзлим считал, что под землей, в руинах, живет по крайней мере человек пятьсот. Торби не очень-то этому верил, так как редко видел, чтобы кто-нибудь входил, и никого не видел внутри. Среди задержанных он заметил всего два знакомых лица.

Через полчаса, с каждой минутой волнуясь все больше, Торби подошел к тому входу, который, кажется, был неизвестен полиции… Несколько минут он следил за ним, затем бросился в траву и спустился вниз. Оказавшись внутри, он быстро продвигался в полной темноте, потом пошел осторожнее, прислушиваясь. Говорят, у полицейских есть очки, позволяющие им видеть в темноте. Торби не был уверен, что это правда, поэтому он всегда считал, что в темноте удобно от них ускользать. Но рисковать он не хотел.

Внизу действительно была полиция; двоих он услышал и увидел факелы, которые они несли, если фараоны и могут видеть в темноте, то эти двое не имеют для этого приспособлений. Они шли, внимательно обыскивая коридоры, с пистолетами наготове. Но они находились на чужой территории, а Торби был у себя дома. Опытный подземный житель, он знал эти коридоры и лабиринты как свои пять пальцев, годами он дважды ежедневно находил среди них путь в темноте.

Ни этот раз он оказался в ловушке и только старался держаться достаточно далеко впереди полицейских, чтобы избежать света их факелов; он нашел дыру, которая вела вниз, на следующий этаж, прошел мимо, уперся в дверной проем и остановился, выжидая.

Они подошли к дыре, оглядели узкий проход, по которому Торби так осторожно прошел в темноте, и один из них сказал:

– Тут лестница нужна.

– Ну, поищем лестницу или веревку.

Они повернули назад. Торби подождал, потом вернулся и юркнул в дыру. Через несколько минут он уже подходил к двери своего жилища. Он приглядывался, прислушивался и принюхивался, выжидая, пока не уверился, что никого рядом нет, потом подполз к двери и потянулся большим пальцем к замку. Несмотря на то, что он его нащупал, он понял, что что-то неладно.

Дверь исчезла; вместо нее зияла дыра.

Он обмер, все в нем напряглось. Чувствовался запах чужих, но они были давно, сейчас тут уже никого не было. Слышно было лишь, как слабо капает вода на кухне.

Торби решил, что должен посмотреть. Он оглянулся: света факелов видно не было, потянулся к выключателю и повернул его на положение «умеренно». Ничего не произошло. Он испробовал все позиции выключателя, свет все не зажигался. Он вошел, стараясь ничего не задеть в аккуратной гостиной Бэзлима, прошел дальше, в кухню, поискал свечи. Они лежали не там, где обычно, но его рука нащупала одну свечу, поблизости он нашел спички и зажег огонь.

Погром и разрушение!

Такой беспорядок остается обычно после обыска, когда не принимают во внимание стоимость вещей, а стремятся только к быстроте и тщательности осмотра. Из шкафов и с полок все выкинуто, продукты размазаны по полу, матрасы в большой комнате вспороты, их содержимое вывернуто. Это было похоже на вандализм, бессмысленный и бесцельный.

Торби разглядывал все вокруг, чувствуя, как подступают слезы, подбородок у него дрожал. Но когда он увидел, что у двери на полу валяется папин протез, мертвый во всем своем механическом совершенстве, и похоже, что его топтали ногами, он разрыдался, и ему пришлось поставить свечу, чтобы не уронить ее. Он поднял эту сломанную ногу, взял ее, как куклу, опустился на пол и прижал ее к груди, раскачиваясь и постанывая.

Следующие несколько часов Торби провел в темных коридорах, возле первой развилки, где он мог бы услышать, если придет папа, но откуда можно было удрать, если покажется полиция.

Он поймал себя на том, что заснул, заставил себя проснуться и решил, что надо узнать, который час. Ему казалось, что он сидит здесь уже по меньшей мере неделю. Он вернулся домой, нашел свечу и зажег ее. Но их единственные часы марки «Вечность» были разбиты. Радиоактивная батарейка, без сомнения, продолжала отсчитывать секунды вечности, но механизм молчал. Торби посмотрел на часы и заставил себя обдумать положение.

Если бы папа был на свободе, он бы вернулся. Но его забрала полиция. Может, они просто допросят его и отпустят?

Нет, не отпустят. Насколько знал Торби, папа никогда не делал ничего против Саргона, но мальчик уже давно догадывался, что папа не просто безобидный старый нищий. Торби не понимал, почему папа делает много такого, что противоречит представлению о «безобидном старом нищем», но было ясно, что полиция об этом знает или подозревает. Примерно раз в год полиция прочесывала развалины, бросая в самые подозрительные отверстия газовые бомбы; это означило всего лишь, что ночку-другую придется поспать в другом месте. Но на этот раз была устроена настоящая облава. Они решили арестовать папу и они что-то ищут.