— В трюме разорвалась бомба! Шлюпки на воду! Женщины спасаются первыми, капитан покидает судно последним! Где у нас женщины?!

Люба Гражданкина, ни слова не говоря, отправляется репетировать. Снова — гаммы. Теперь Алексею Алексеевичу предстоит укротить непокорного Веревкина. Пока Люба репетирует в соседнем купе, оба — учитель и ученик — готовятся к поединку. Алексей Алексеевич слишком внимательно слушает чтение Верочки, которая уже добралась до «Пиковой дамы», а Веревкин слишком настойчиво отворачивается к окну, где уже показались большие московские дома. Возвращается Люба — счастливая, как после удачной тренировки. Ей хочется поскорее сесть к окну, но место незаконно занято Веревкиным. Люба прекрасно знает, что с Веревкиным связываться опасно, и просительно смотрит на тренера.

— Встань и возьми скрипку, — говорит Алексей Алексеевич, не обращаясь по имени к тому, кто сам должен помнить о своих обязанностях.

Веревкин, которого не называют, использует эту последнюю лазейку и не слышит.

— Возьми скрипку, — повторяет Алексей Алексеевич, по-прежнему не унижаясь до уточнений.

Безымянный Веревкин упрямо не слышит.

— Встань и возьми, — Алексей Алексеевич чувствует, что ведет себя не по правилам, что почти уже начал отчитывать провинившегося ученика, и от отчаянья, обиды, неуверенности в себе он кричит: — Тухлая свинья, зеленая каракатица, до Москвы еще ровно полчаса! Если ты не будешь репетировать, тебя забросают гнилыми помидорами! Я сам забросаю тебя гнилыми помидорами! Или лучше дырявыми башмаками! Пусть на твоей глупой башке появится хорошая шишка! Может быть, тогда ты научишься уму-разуму и поймешь, как надо работать! Верочка, дай мне самый дырявый башмак! — обращается он к жене и, получив от нее чей-то ботинок, правда не дырявый, а совершенно новенький и целый, бросает им в Веревкина. — Позор халтурщикам и недоучкам! Долой со сцены! Не желаем слушать кошачьи концерты! — кричит он голосом возмущенной публики, и в бедного халтурщика летит еще один увесистый ботинок.

Веревкин оторопело пытается заслониться подушкой, но его положение безнадежно. Дети хохочут. Посрамленный Веревкин вынужден взять скрипку и с позором удалиться в соседнее купе. Алексей Алексеевич ощущает счастливую опустошенность и расслабленность. Он доволен победой, доволен всерьез, по-настоящему, как будто он, ребенок, победил взрослого человека. Верочке становится жалко своего мужа, и она уводит его в тамбур. Там Алексей Алексеевич закуривает и возбужденно шепчет:

— Все думают, что это они, а это я! «Маленький Моцарт! Маленький Паганини!» А кто их открыл, кто с ними мучился, кто научил их держать скрипку?! Да у любого другого педагога они и через десять лет так не играли бы! Это я Моцарт и Паганини! Я творю чудеса, они мне — путевочки в санаторий! «Перспективные кадры, надежда области!» Как будто нужны мне эти пальмы, это море, это знойное солнце! Чихал я на них! Мне слава нужна! Я артист, а не репетитор! А они аплодируют Веревкину, Мухину, Любе Гражданкиной и думают, что я только сижу в кресле и расставляю вилочки в нотах!

— Никто так не думает, — пытается возразить ему Верочка, но Алексей Алексеевич не слышит и до самой Москвы все шепчет и шепчет, а посрамленный Веревкин доигрывает в купе свои гаммы.

Москва окутана морозным дымом, искрятся на бледном солнце крыши, тонут в молочной изморози дома, и красная буква метро светит в тумане, как гаснущий утренний фонарь. Заиндевевшие деревья похожи на застывшие мумии, прохожие кажутся призраками. В воздухе сладкий привкус бензина и чуть горьковатый — присыпанного солью и счищенного дворницкими скребками снега. Среди сугробов чернеют полоски раскатанного льда: мальчишки постарались. Все не так, как в Сибири, и в то же время похоже, — люди штурмуют автобусы, покупают бублики у лоточниц, кормят воробьев, гуляют с колясками, — те же самые люди!

Скорее в метро — взглянуть, какое оно! Неужели под землей целый город! Алексей Алексеевич всем выдает по пятачку, и его подопечные опускают монеты в щель автомата. Веревкин старается пристроиться к Мухину, чтобы пройти «паровозиком» — бесплатно. Он уже знает, что существует такой способ. Люба Гражданкина даже снимает варежку, чтобы не выронить драгоценный пятачок, но от растерянности идет не туда, куда указывает вспыхнувшая надпись, и ее захлопывает. Люба в ужасе — ей кажется, что раз закрыта дорога вперед, то и назад ей не выбраться: тоже что-нибудь захлопнется. Она вытянулась в струнку и боится пошевелиться, словно ее недоверчиво обнюхивает собака, которая в любую минуту может укусить. Алексей Алексеевич спасает свою воспитанницу из ловушки, но Люба уже не доверяет технике, и Верочка проводит ее мимо живого контролера. Остальные подопечные уже дожидаются у эскалатора, и Веревкин показывает приятелям сэкономленный пятачок.

Алексею Алексеевичу некогда реагировать на плутни Веревкина: всю команду он везет в гостиницу. Его вундеркинды гуськом выстраиваются на эскалаторе. Веревкин, стоящий на пять ступенек выше Мухина, посылает ему свой заветный пятачок, но тот не успевает его поймать, и пятачок катится дальше вниз. Веревкин, не утерпев, бежит следом. Пятачок оказывается у дежурной по эскалатору, угрожающе спокойной женщины, которая хватает Веревкина за руку и держит до тех пор, пока за ним не спускается Алексей Алексеевич.

— Ваш ребенок? — спрашивает она голосом, не обещающим ничего хорошего ни в случае отрицательного, ни в случае положительного ответа.

Алексей Алексеевич виновато оправдывается:

— Мой…

— Вот и следите за вашим ребенком, а то понаехали тут!..

Угрожающе спокойная женщина возвращает ему Веревкина вместе с пятачком. Алексей Алексеевич чувствует себя задетым, но ему некогда вступать в пререкания, и, получив назад своего ребенка, он вместе с Верочкой и остальными детьми штурмует вагон метро. «Понаехали тут!» Да знала бы она…» — думает он, прислоняясь к двери с надписью «Не прислоняться». Поезд врывается в тоннель, в окнах тянется цепочка огней и тускло мерцает обмотка кабеля, закрепленного на стенах. Дети, притихшие, смотрят. Их снова не оторвать от окон. Алексей Алексеевич подбрасывает на ладони отобранный у Веревкина пятачок: «Знала бы она…»

Устроив своих подопечных в гостинице, накормив их в буфете и велев заниматься (через несколько дней — концерт), Алексей Алексеевич отправляется по делам. Дел у него много: заглянуть в министерство, в училище, в консерваторию, устроить, уладить, договориться, — очень много дел! Но он любит чувствовать себя деловым человеком и, когда входит в кабинеты, приемные и канцелярии, забывает, что он артист, и превращается в напористого и энергичного администратора, умеющего внушать доверие, обольщать и очаровывать. Во всяком случае, так ему кажется, и он всем своим видом словно бы просит других не разубеждать его в этом.

И его не разубеждают. «Вы меня покорили! Вам невозможно отказать!» — восклицает секретарша какого-нибудь начальника, незаметно для Алексея Алексеевича улыбаясь своей подруге, которая все видит, и понимает. «Вы просто неотразимы!» — вторит ей другая секретарша, невольно отыскивая взглядом того, кто мог бы понимающе улыбнуться в ответ на эту фразу. «Вы настоящий дамский угодник!» — подхватывает третья, рядом с которой, к несчастью, никого нет, и поэтому она сама понимающе улыбается, принимая от Алексея Алексеевича шоколадку и дешевенькие духи, которыми угождают дамам лишь безнадежные провинциалы.

Так происходит и на этот раз: Алексей Алексеевич дарит шоколадки, духи и помаду и покидает министерство, уверенный, что всех покорил и очаровал. В училище он выбивает зал для концерта, договаривается об афише и пригласительных билетах. Ему ни в чем не отказывают, он — неотразим. Окрыленный успехами, Алексей Алексеевич спешит в консерваторию. Здесь ему не надо ничего выбивать и не о чем договариваться: просто хочется увидеть родные стены и ощутить знакомый запах. И вот перед ним заснеженный консерваторский дворик, серебрящийся игольчатой изморозью и накрытый облаком морозного дыма, призрачные заиндевевшие деревья, окружившие памятник Чайковскому, высокие окна музыкальных классов и разноцветные автомобили у служебного входа в Большой зал…