Показал он мне с гордостью новые книги, которые купил.

— Мольер. Смотри — Брокгауза! Сенкевич. Полный! Байрон. Люблю книги. Вот только некоторые переплеты не нравятся — отдам переплести.

Пошли играть в преферанс. Он удивительно внимателен. Это очевидно профессиональное. Я побил десятку дамой и сделал чуть заметное движение пальцем, чтобы взять взятку. Он заметил: «Не всякая дама берет» и покрыл козырем.

Полет на фронт видимо его очень заинтересовал. В полночь с 25 на 26 сентября он мне позвонил в редакцию:

— Как?

— Ровинский еще не говорил.

— Ну ладно. Позвони завтра на завод.

26 сентября

Сегодня я выходной. Вечером по радио передавали сообщение о переговорах с Эстонским министром. Его объяснения о подводных лодках признаны неудовлетворительными и объясняется почему. Выводов нет. Интересно, какие оне последуют.

Ночью позвонил Мержанову. Он дежурит.

— Что нового?

— Самолетом из Минска привезли материал от наших ребят с фронта. Много, но мелко. Леопольд утром вылетел из Киева на фронт, больше сведений о нем нет.

— Ровинский меня не искал?

— Нет.

Значит, с Кагановичем он еще не говорил.

27 сентября

Сегодня в 6 часов вечера неизвестной подводной лодкой в Балтике потоплен наш пароход «Металлист». 19 человек подобрано, 5 погибло. Идет короткое сообщение без комментариев.

Риббентроп прилетел на трех самолетах. Погода была отвратной, но прибыли вовремя.

В 4 ч. ночи прибыло сообщение о том, что он был принят т. Молотовым. На приеме присутствовал т. Сталин. Беседа длилась два часа.

Иностранная печать проявляет большую нервозность в связи с поездкой Риббентропа в Москву. Они выдвигают две версии: беспокойство Германии за усиление советских позиций на Балканах и 2) дальнейшее упрочение и развитие германо-советского сотрудничества.

Утром Михельсон сообщил, что на кораблях Балтики появились спецкоры «Извести» из Москвы. Мы сообщили Ровинскому. Пока не надо.

Но в 6 ч. утра он решил послать завтра (вернее, сегодня) в Ленинград двоих. М. Неймана и писателя Вс. Вишневского. До чего обидно!

Позавчера на Белорусский фронт вылетел на самолете Костя Тараданкин от «Известий» и Мих. Розенфельд — от «Последних Известий по радио» Наши ребята за сегодняшний день не передали ничего. Весь материал делали из загона. Лишь в 5 ч. утра Володя Верховский позвонил, наконец, из Белостока и передал две вещи: «Будничная работа городского управления» (я ее поставил в номер) и очерк о жизни сегодняшней в Белостоке (сдали, но поставить не успели).

Леопольд вчера вылетел из Киева на фронт, но пока о нем ни слуху ни духу.

Настроение в редакции довольно бурное. Все хотят на фронт, остро завидуют уехавшим и посему ругают их на все корки за неповоротливость.

Был у газете маленький курьез. Сегодня идет в номер статья архитектора Мордвинова о скоростном строительстве домов. Ровинский шутя заметил:

— Наверное иллюстрационный отдел поставит сверху клише разрушенных улиц Вильно.

Через час из его кабинета раздался гомерический хохот. Оказывается, иллюстрационный отдел действительно поставил снимок: разрушенные бомбардировкой дома Барановичей. Конечно, сняли.

Трудно работать. В продолжении десяти дней мы ежедневно даем от 3 до 4 полос. А работает нас в отделе по существу трое: Коссов, Мержанов и я. Туговато приходится. Каждый день сидим далеко за зарю. Вот и сейчас около 7 утра, а конца еще и издали не видно.

28 сентября

В 7 часов утра заканчивая свое дежурство от 27 сентября, я зашел к Ровинскому. Газета уже была кончена, мы ждали первых экземпляров. Светило солнце, люди шли на работу — в общем обычная картина.

— Ты звонил Кагановичу о Коккинаки? — спросил я его.

— Нет и из этого ничего не выйдет. Его не пустят.

— А, может быть, стукнуться в Аэрофлот? Стоит?

— Безусловно стоит!

Пошел спать В 6 вечера проснулся, позвонил Володе:

— Ничего не выходит.

— Я так и думал. Ты что сейчас делаешь?

— Работаю.

— Тогда не мешай. Пульку гоняем.

Поехал к Молокову. У него сидит Картушев.

— Куда собрался лететь? — спрашивает Василий Сергеевич.

— Никуда.

— Ну да, втирай очки! Затем ведь и пришел.

Я изложил план. Заинтересовались.

— Машину надо дать, — сказал Молоков. — Дадим «Дуглас», он возьмет тебя и газеты.

Начали подсчитывать расстояния, достали карты. Подсчитали нагрузку. Выходит, тонны полторы возьмет.

— А летчиков каких дашь?

— Летчиков дадим хороших, — смеется Молоков. — Таких, чтобы до Москвы обратно долетели. Договаривайся с Ровинским.

Дальше начали расспрашивать о международных делах. Особенно интересуются Эстонией. Со шкафа стянули карту. Посмотрели.

— Ну, пойдем обедать, — говорит В.С. — У меня дома огурчики из деревни — самые чудесные.

— Ты где отдыхал?

— На даче, под Москвой. Физическим трудом занимался, ходил много.

— Полетим, а, Василий Сергеевич?

— Что ты! Мне сейчас без разрешения на 100 км. от Москвы отлететь нельзя (с грустью). Долетался Молоков!

— А как с твоей книжкой?

— Не знаю. Вот все мечтаю — отделаться от этих дел, взять рукопись и засесть за нее.

Он молчаливо намекает на мою помощь. Я молчу. Некогда.

— Ну, пойдем. Сейчас 10 часов, а мне завтра сюда к 8.

— А что?

— Лекция по истории партии.

— Выкраиваешь все-таки время?

— А что тут хитрого: встал пораньше — вот и все.

Сошли. На улице — дождь, слякоть.

— А где твоя машина?

— Машина? Я вечером всегда пешком домой хожу. А то на свежем воздухе совсем не бываю.

От Молокова я зашел к ГУСМП (главупрсевморпути) к Ширшову. Сидит. Большой кабинет. Карты.

С наслаждением Петя сел в мягкое кресло для посетителей: «Устал в своем»

Тоже накинулся — что слышно в мире. Объяснил. Дальше речь пошла об арктических делах.

— «Сталин» сегодня пришел в Мурманск. Боялись мы за него очень. подойдет какая-нибудь «демократическая» лодка и утопит. Им заманчиво гробить такой ледокол! Так я его в такое укромное место упрятал, что никто и догадаться не мог. Кроме меня только два человека знало, где он находится. Даже начальник морского управления не знал. А потом молча дошел до Мурманска. Ну сейчас хоть Иван Дмитриевич приедет — разгрузит меня. А то совсем зашился. Когда меня назначили директором диетического института — я бесился. Потом отрегулировал дело, наметил: вот с 7 часов буду освобождаться, дальше все расписал. Займусь, мол, научной работой, обработкой наблюдений. Бац! — сделали замом по ГУСМП. А тут потом еще Папанин уехал. Все пришлось забросить. Ну ничего, нажму, закончу работу. Надо же: зимовали, а итогов нет.

— Что слышно про «Седова»?

— Суда по характеру дрейфа, между ними и берегами Шпицбергена (к NOот него) имеется или большая полоса чистой воды, или очень разреженный лед. для меня это несомненно. К марту их, видимо, вынесет в Гренландское море. Надо будет выводить.

В полночь пришел домой обедать. Звонок. Звонит Антонина Дмитриевна Белякова:

— Приехал Александр Васильевич. Он очень просит вас с супругой приехать завтра вечером к нам. Он хочет порассказывать в виденном. Будут только свои.

Я обещал.

Поехал в редакцию. Час ночи. Ровинский только что приехал из Кремля привез текст пакта о взаимной помощи с Эстонией. Как здорово сделано! Вот удар всем.

Дали телеграмму М. Нейману и Макаренко возвращаться в Москву.

Рассказал ему о разговоре с Молоковым.

— А сколько будет стоить? Тысячи, десятки тысяч, сотни тысяч?

— Не знаю.

— Узнай!

Сообщил о Белякове.

— Во-первых, закажи ему немедленно статью, во-вторых — узнай, может быть можно полететь с ним.

В 3 часа ночи пришло сообщение о том, что Молотов устроил обед в честь Риббентропа. Присутствовал Сталин. Затем приехал Мехлис. Сидел около часа и уехал вместе с Ровинским.

В 4 ч. утра нам сообщили, что будут снимки в номер. Какие — неизвестно. В иллюстрационном отделе пусто. Срочно послали машину за двумя ретушерами и предупредили цинкографию.