А дождь идет все сильнее и сильнее. Небо затянуло сплошной темно-серой облачной хмарью, и нам всем ясно, что ждать окончания дождя нечего, что надо (хочешь не хочешь) тащиться дальше.

Последние замеры расхода воды мы берем на реке Каменке. Эта речушка сейчас вздулась и несется по узкой долине между скал со свирепостью взбесившегося зверя. Она и вправду похожа на сумасшедшую, эта Каменка. В обычное сухое время ее можно назвать речушкой. Бежит она, напитанная ручейками и источниками, с горного хребта. Бежит, бежит… и нет ее. Как-то постепенно уходит под землю, а потом снова появляется, выбивается на поверхность мелкими родниками в пересохшем русле. Теперь она полноводна, бурлива, перекатывает своим стремительным течением и мелкие валуны известняка, и вырванные из берегов кусты, и огромные коряги. И сейчас Каменка преподносит нам загадки. Около устья, у места ее впадения в реку Ай, расход Каменки на несколько кубометров в секунду меньше, чем на верхнем створе, у подножия хребта. А ведь на этом участке, между створами, в Каменку впадает добрая сотня ручьев и бурных дождевых потоков. Куда же девается несколько тысяч литров воды в секунду?

Я хочу спросить об этом Евдокимова, но не решаюсь. Евдокимов тоже чем-то обеспокоен и взбудоражен. Он несколько раз заставляет нас измерить расход воды, двигаясь вверх по течению, и видя, что поток возрастает медленно, дает отрывистую команду:

— Пошли вдоль русла. Назад. К хребту!

Дождь, дождь, дождь. Подниматься вверх по усеянной щебнем и глыбами речной долине, да еще с проклятой штангой на плече, тяжело. Но я молчу и иду впереди всех. Может быть, в другое время я бы и сказал что-нибудь Евдокимову, а то и совсем отказался бы идти — время уже вечернее и маршрут весь пройден, но я молчу и иду впереди. Я смутно понимаю, что эти недостающие тысячи литров в секунду уходят куда-то в землю. Куда? Как? Ведь там, в глубине, в какой-то сотне метров от поверхности земли, — богатейшее месторождение боксита… И я ничего не говорю Евдокимову, который мечется вдоль русла, то опускается к самому урезу воды, то взбегает на глинистую террасу, не говорю, потому что меня самого начал грызть червь любопытства и беспокойства. Я оглядываюсь назад, на щуплую взбудораженную фигурку, и соображаю: «Куда она исчезает? Это ведь целая река!»

А дождь все идет и идет. Идет все сильнее и сильнее. Евдокимов забежал уже вперед нас и продолжает, как бы принюхиваясь, пристально всматриваться в реку. Я тоже смотрю на ее бурное течение и стараюсь заметить в русле место, где вода уходит под землю, но мне это не удается. Везде волны, водовороты…

— Есть! Вот! — резко, отрывисто кричит Евдокимов и начинает еще энергичнее бегать вдоль шумного потока, ответвляющегося от реки и пропадающего в кустах. — Я так и думал. Не может быть, чтобы такое количество воды фильтровалось сквозь дно на таком коротком участке!

Мы с Гошкой добегаем до обрыва, смотрим сначала на поток, потом друг на друга и самодовольно улыбаемся, будто это мы полагали, что такое количество не может «фильтроваться». Я испытываю чувство, знакомое с детства, когда при игре в прятки тебе удается найти особенно далеко запрятавшегося приятеля. Я так и говорю:

— Не спрячешься! — И сваливаю носком сапога в поток огромный кусок глины.

— Ага! Не спрячется! — весело подтверждает Гошка и бежит вслед за Евдокимовым.

Я еще раз оглядываюсь. Ну, конечно Мы не могли заметить поток, так как шли с верхнего створа к устью по другому берегу.

— Костюха! Сюда! — орет Гошка, и я несусь сквозь кусты к почти отвесной известняковой стене, кое-где увитой зеленью. — Смотри! — продолжает орать Гошка и указывает мне на небольшую пещеру в этой отвесной скале.

Бурливый поток уходит прямо в ее черную пасть. Эта пещера нам знакома. Ее как-то показывал нам дядя Егор, и мы с Гошкой добросовестно облазили тогда почти всю эту каменную клетку от входа до округлого свода. Тогда в пещере было сравнительно сухо, только устлавшие дно окатанные валуны да куски дерева и засохшей тины, застрявшие в расщелинах в конце ее, говорили о том, что здесь бывала вода.

— Ты не смотри… Это у нее только вход небольшой, а сама она — огро-омная! — продолжает орать Гошка, будто я не лазил вместе с ним в темный грот.

Евдокимов мечется у входа в пещеру. Он перескакивает с одной каменной глыбы на другую, между которыми разветвился поток, и что-то соображает. Мы подходим к нему и тоже оглядываемся. Да, замерять расход — сколько воды протекает в пещеру — нельзя. Вода перекатывается по валунам, и во многих местах поток разделен на несколько рукавов огромными глыбами известняка. Наш начальник, откинув капюшон плаща, огорченно чешет худой затылок, подбирается к отверстию в обрыве и, скрючившись, заглядывает в него. Он похож на маленький знак вопроса. Мне в первый раз хочется ему чем-нибудь помочь.

— А если в самой пещере замерить! — неуверенно предлагаю я, вспомнив, что сам вход в пещеру был чист и имел форму глубокого трапециевидного углубления в монолитном известняке.

— Точно! — обрадовался Гошка. — Идеальный водослив!

— А места нам хватит? — нахмурился Евдокимов.

— Хватит! Дом втолкнуть можно! — засуетился Гошка и полез было к пещере, но Евдокимов ухватил его за плащ.

Он сделал это своевременно. Измерив палкой глубину потока, мы увидели, что под каменным козырьком, нависшим над входом в пещеру, дно резко уходило вниз и воды было уже около метра. Недолго подумав, Евдокимов скинул плащ, разделся донага, завернул в плащ одежду и передал сверток Гошке. Маленький, худенький, держа в вытянутой тонкой белой руке электрический фонарь, он осторожно полез в мрачную расщелину под нависшей скалой. Сложное чувство тревоги и какой-то вины охватило меня. Тревоги за Евдокимова и вины за то, что это не мы, здоровые и сильные, пошли сейчас из-под серого неба в темноту и неизвестность.

«А вдруг обвалится там что-нибудь…» — подумалось мне, и я невольно пододвинулся вплотную, к Гошке.

А дождь идет и идет. За шумом потока не слышно частой дождевой капели. Вода не пробивается сквозь наши плащи, но нам с Гошкой почему-то становится одинаково зябко и даже жутко. У меня мурашки бегут между лопатками, будто попал за ворот ручеек студеной дождевой воды. Проходит минута, другая… В мрачной черноте пещеры часто мелькает желтый лучик света и так же стремительно несется в нее пенистая лавина воды. Наконец, Евдокимов выныривает из-под скалы и лающе командует:

— Паздеев, раздевайся. Лезь сюда! Трапезников, давай мое бельишко. Выруби рейку метра на два и разметь!

Я торопливо раздеваюсь, свертываю одежду в плащ и, ежась от холода и противной дождевой мороси, лезу вслед за начальником в темную дыру.

Оттого что впереди меня белеет узкая спина Евдокимова, мне не особенно страшно, хотя, если говорить правду, под ложечкой что-то противно побулькивает.

В пещере еще холодней, чем снаружи. Евдокимов лезет куда-то вверх, потом появляется надо мной на каменном выступе и кричит, показывая лучом света куда-то вбок:

— Давай, сюда конец заваливай!

Я смотрю туда и вижу здоровенное бревно, занесенное в пещеру бурным потоком. Оно застряло между глыбами известняка.

Передав узел с одеждой вверх, осторожно подбираюсь к бревну и, обдирая скользкую кору с его ствола, начинаю забрасывать комель с выступа на выступ, туда, где стоит голый Евдокимов. Бревно тяжелое, скользкое, и забросить его удается мне не скоро. Лучик света заботливо пляшет рядом, и страх куда-то улетучивается, хочется даже расхохотаться от необычности обстановки и нелепости нашего вида.

Наконец, комель заброшен. По команде Евдокимова я закидываю в нишу, на противоположной стороне свода пещеры, другой конец бревна, и у нас получается какое-то подобие мостика над рвущимся в пещеру потоком.

— Эй-эй! — орет оттуда, с белого света Гошка, и я, нырнув под каменный козырек у входа, принимаю от него топор и сверток с его бельем.