— Терпение, сердце мое, — успокаивал Сергей Иванович, а сам поминутно поглядывал на хронометр, лежавший на столе, забыл о наручных часах.

Время действительно будто остановилось.

— Ну, скоро они там? — порывался к фотолаборатории Беленький.

— Терпение, сердце мое, — говорил и ему Сергей Иванович и все поглядывал, вытягивая шею, на хронометр, лежавший на столе, — совсем забыл о ручных часах.

Наконец, из лаборатории вышли Смирнов и Галин.

— Есть! — хриплым шепотом сказал Галин…

Он аккуратно заправил ленту в проекционный фонарь.

На секунду все оказались в темноте — проектор работал автоматически, выключил свет. Это было неожиданно и мучительно, как будто бы все ослепли. Но вот вспыхнул белый экран, пленка пошла в работу.

Сначала непрерывным потоком шли геометрические фигуры: треугольники, круги, эллипсы, потом — на две секунды — солнечная система. Потом группы фигур; квадратов, ромбов и опять на две секунды — участок неба: Большая Медведица.

«Я же говорил, я говорил! — подумал Егоров. — Они оттуда — с Большой Медведицы!..»

Словно в подтверждение его мысли вокруг одной из звезд в центре ковшика обозначился эллипс, по замкнутой линии побежала синяя искра,

— Ox! — Галин хрустнул костяшками стиснутых рук. На фоне звезд показалась Земля, с темными пятнами океанов, с треугольником Африки. На две секундыкосмический красавец-корабль. Потом — формулы: в круге, в квадрате, в четырехугольнике, и сейчас же бесшумно развернулось полушарие Земли — север, юг, запад, восток, экватор, центр. В линию, один за другим, возникли шесть значков-цифр, за ними еще шесть, всего — двенадцать. Исчезли и опять появились.

— Двенадцатиричная система?.. — полуспросил, полуугадал Егоров.

Ему никто не ответил, все боялись моргнуть, чтобы ничего не пропустить на экране.

А там уже люди. Такие же, как земляне. Может быть, немного повыше ростом, красивее: голова на пропорциональной шее, ноги, руки…

— У них шесть пальцев! — воскликнул Беленький.

«Двенадцатиричная система счета…» — утвердился в догадке Егоров.

— И три глаза!

Это заметили все. У людей далекой планеты было три глаза. Третий в середине лба. Но это не безобразило их, не казалось уродливым. Непривычно на взгляд землян, но ведь это был другой мир. И если проводить параллель между их миром и нашим, больше виделось сходство и меньше — различие. В конце концов у землян тоже три глаза, но третий скрыт под мозговой оболочкой. В остальном — это были такие же люди.

— С ними можно дружить, — сказал молчавший до сих пор Смирнов.

«Можно, можно!» — говорил каждый себе, — это была общая мысль. И в то же время каждый, волнуясь, думал что-то свое, хотя и связанное с картинами, мелькавшими на экране. Галин мысленно перебирал россыпь Большой Медведицы: что же это за звездочка, чужое далекое солнце? Как она числится по каталогу? Какое до нее расстояние — пять, десять, сто световых лет?.. Ему страстно хотелось, чтобы звезда была ближе, чтобы еще при жизни встретиться с этим миром, Светлана готова была плакать от радости, хотя и не видела конкретной причины, почему ей хочется плакать: то ли потому, что она является участницей открытия, то ли ей нравился этот чудесный мир и чудесные люди. Она еще не могла разобраться в чувствах — радость была огромной. Сергей Иванович и Егоров думали об одном и том же: о перспективах, которые открываются перед землянами от контакта с новой цивилизацией. Смирнов старался понять инопланетную технику, а Беленький, ни на секунду не отрываясь от экрана, твердил; «Это же здорово! Это же очень здорово!..»

Два часа шел сеанс. Два часа люди не спускали с экрана глаз, стараясь рассмотреть и понять пришельцев. А те щедро рассказывали о себе, о полете, о технике. Ряды формул чередовались с работой звездолетчиков на Земле. Земля вставала без единого города, без дорог. Только костры в пещерах да у костров сгорбленные, заросшие волосами фигуры.

— Далеко смотрели пришельцы, — сказал Сергей Иванович, если были уверены, что их потомки, — показал на пещерных людей, — в будущем откроют маяк…

— Наверно, прошли такую же эволюцию, как и мы, — ответил Галин. — Видели наше будущее…

Экран погас, все встали с мест,

— Не только будущее, — Сергей Иванович взял астронома под руку. — Видели сегодняшний день! И час. Григорий Артемьевич, — обратился к геологу.

Егоров говорил меньше всех в этот вечер. Не то чтобы он был потрясен, — все были потрясены, — он переживал событие в себе.

— Григорий Артемьевич! — опять окликнул его Сергей Иванович. — Слышишь ты? — обнял его. — Как мы утрем скептикам нос, Гриша!..

Из кинокомнаты перешли в столовую.

— Товарищи! — начал было торжественно Галмн, но засмеялся и смолк.

Светлана поставила на стол бутылку вина, бокалы.

— Прошу! — улыбнулась всем.

«Полярники» и приезжие уселись за стол. У всех были праздничные возбужденные лица. Все хотели говорить, рассказывать друг другу, — кто и как чувствовал себя на съемке под лучом Малыша.

Вино разлил по бокалам Сергей Иванович.

И вдруг на какой-то момент начальник геологической службы смешался, — не находил нужных слов. Выручил его Беленький:

— Прошлый раз, гм… — сказал он, — мы пили в этой комнате за новоселье.

— А теперь — за открытие! — Сергей Иванович нашел наконец слова. — За контакт с инопланетной цивилизацией!

И первым поднял бокал.

Джон и Эбигайл потеряли счет бессонным ночам. Когда это началось — неделю, месяц тому назад?.. Размотаны диски лент: два, три километра, может быть, десять. Лента на полу, в углах комнаты, под столом. Горы ее растут к потолку… А люди не отрываются от приборов. Время для них исчезло, растворилось в черной линии самописцев: больший, меньший размах пера, отрезок почти прямой, и снова перо — вверх, вниз!

В подземный бункер обсерватории не проникает ни звук, ми ветер. Четыре стены, стол посередине, мотки разноцветного провода и два самописца последней модели, — вот и вся обстановка в бункере. Джон и Эбигайл кажутся здесь посторонними. Не подумаешь, что они ищут открытие. Они да радиотелескоп, который бодрствует с ними. Гигантская чаша ловит голоса звезд — бушующих плазмой, горящих ровно, как факел, и даже умерших, свет от которых продолжает лететь в Пространстве. Сейчас телескоп слушает необычный голос, передающий одно и то же. Самописцы перекладывают голос на график. Люди склоняются над чертой — проверить тысячу раз! — смотрят на черную линию глазами, красными от бессонницы. Тысяча первый график получается таким же, как остальные.

В подземелье все обыденно; кресла, приборы, кладущие на бумагу однообразную линию. Может быть, открытие делают самописцы и телескоп? Не Джон и не Эбигайл? Может, заслуга принадлежит машинам, а люди здесь ни при чем?..

Но вот открытие сделано. Втиснуто в рамку формул и чертежей, Джон кладет листок перед Эбигайл:

— Этому не поверят.

Эбигайл молчит. Она понимает Джона и его чувства. Как сделать, чтобы поверили? Вспоминает бессонные ночи, расчеты, гул и стрекот электронных машин и думы, думы — бесконечные думы, свои и Джона. Может ли это быть? Может ли?..

А почему, собственно, не может?

Обсерватория стоит на Ред-Ривер, там, где, миновав холмы Уошито, река выходит на широкую низменность. Сама обсерватория, каменная коробка с традиционными куполами, — ничто по сравнению с радиотелескопом. Здесь, в бесчисленной паутине тросов и проводов, в устремленности чаши к звездам, — гений и сила человеческого ума. Для чего это сделано? — спросит непосвященный. Для связи с другими мирами. А есть ли они, другие миры? Есть! Те, кто строил радиотелескоп, и те, кто работает здесь, ждут и боятся этого слова. Ждут, когда оно подтвердится, и знают, что это будет неожиданным, как молния в синем небе. И что будет, когда человечество убедится, что есть кто-то другой?..