Наконец Харрис пришел. Втиснулся в полуоткрытую дверь боком. Вид у него был затравленный, глаза в смятении бегали, обшаривая Гейма и Ритца. Пиджак сидел на нем кургузо, галстук сбит набок. На мгновение Ритц почувствовал разочарование, до того пациент был ординарным. Не выдумка ли рассказ Гейма?

— Входите, — приветливо сказал Гейм, чуть приподнявшись в кресле. — Сегодня мы послушаем вас с коллегой. — Гейм кивнул в сторону Ритца.

Харрис слегка поклонился Ритцу и, волоча ноги, направился к креслу.

— Как вы себя чувствуете? — спросил Гейм.

— Все так же, — ответил Харрис.

— Естественно, — согласился Гейм. — С одной встречи не определишь глубину и характер болезни. Вот я и пригласил на консилиум доктора Ритца.

Харрис взглянул на Ритца, перевел взгляд на Гейма.

— Пожалуйста, — сказал тот, — повторите коротко, на что жалуетесь. Для коллеги. Да и мне послушать небесполезно. Повторите ваши… э-э… видения. — Гейм внутренне содрогнулся при воспоминания о чудовищной мухе. Однако вида не подал и даже улыбнулся пациенту.

Ритц молча смотрел в лицо Харриса.

Тот улыбнулся и тоже посмотрел на Ритца внимательным и глубоким взглядом.

Что-то дрогнуло в душе Ритца: взгляд Харриса был пристален, внимателен, проникал в душу.

— Пожалуйста, — сказал он, лишь бы что-то сказать. Отметил, что Гейм сказал это слово раньше, и он, Ритц, как попугай, повторил его. Это разозлило Ритца, и он отвел глаза под взглядом Харриса.

— Хорошо, — сказал Харрис. — Я повторю.

Медленно, тусклым голосом — Гейму казалось, что пациент в еще более угнетенном состоянии, — Харрис повторил жалобы, о которых Гейм уже слышал. Иногда пациент останавливался на полуфразе, словно к чему-то прислушиваясь, раза два оглянулся через плечо. Гейм тоже оглянулся, чувствуя, что рассказ Харриса действует на него. Так бывает в лесу ночью, когда из-за каждого дерева ждешь чего-то и не знаешь, чего.

Ритц, наоборот, превратился в слух, не отрывал глаз от лица пациента. И этим, кажется, смущал Харриса, тот несколько раз дернул плечами, словно стряхивая с себя внимание Ритца. В такие мгновения речь его становилась замедленной, он выдавливал слова через силу.

«Что за человек? — думал Ритц. — Какое у него заболевание? Самовнушение, галлюцинации?» Мелькнула даже мысль, что Харрис отчаянный наркоман. Но нет, у наркоманов не такие глаза, не такой взгляд.

— Я хочу быть человеком. Обыкновенным человеком! — заключил свой рассказ Харрис.

— Ну, а эти… галлюцинации? — спросил Ритц, невольно ругая себя за жестокость и обнаженность фразы. Спокойствие боролось в нем с нетерпением, нетерпение прорвалось в этих словах.

— Галлюцинации? — переспросил Харрис, перевел взгляд с Ритца на середину стола.

Тотчас на столе появилось яблоко — краснобокое, свежее, от него так и пахнуло запахом сада. Рядом, на стопке бумаги, появился серебряный талер чеканки шестнадцатого века. Талер был массивным, тяжелым, бумага просела под ним, сморщилась по окружности.

— Такую монету я видел в музее, — сказал Харрис. Гейм и Ритц смотрели на талер, но он тут же исчез. Однако вдавленный круг на бумаге остался, и в продолжение последующего разговора Ритц поглядывал на круглое углубление, пока бумага постепенно не разгладилась.

Разговор велся вокруг яблока.

— Возьмите его, — сказал Харрис Гейму — доктор сидел в кресле вплотную к столу, яблоко было к нему ближе, чем к кому-либо другому.

Гейм потянулся к яблоку, взял его.

— Если бы нож… — сказал Харрис.

— У меня нож, — ответил Ритц, достал из кармана складной нож. — Разрешите? — протянул руку к Гейму.

Тот отдал яблоко и пошевелил пальцами, словно хотел стряхнуть с них что-то невидимое.

Ритц между тем взрезал яблоко, разделил его на три части. Долю дал Гейму, долю — Харрису. Третью долю поднес ко рту, откусил кусочек.

Яблоко, как и обещало на вид, было сочным и вкусным.

Харрис откусил от своей доли и, видя, что Гейм колеблется, сказал:

— Ешьте.

Они съели яблоко молча.

— Харрис! — спросил неожиданно Ритц. — Почему вы хотите лечиться? Это же великолепно: яблоко, талер! Так вы можете делать доллары, фунты?

— Могу, — отвечал Харрис.

— Чего же вам не хватает, черт возьми? — Ритц подался корпусом к Харрису.

— Не хочу, — сказал Харрис.

— Почему?

— Видите?.. — Харрис заголил руку. Ниже локтя багровели рубцы глубокого, едва зажившего укуса. — Гепард, — сказал он. Коротко добавил: — Во сне.

— Хотите сказать, — уточнил Ритц, — ваши… видения, — не подобрал он другого слова, — рождаются и во сне? Без контроля?

— Да, — кивнул Харрис. — Я не знаю, что может появиться через секунду. Это идет из подсознания.

— Как это получается, уточните.

— Так и получается, — ответил Харрис. — Само собой.

На секунду над столом повисло молчание.

— Психогенез? — обернулся Ритц к Гейму.

Тот согласился:

— Психогенез. Вещи рождаются движением души и воли.

— Не понимаю, чего же вам надо? Вы счастливейший из всех смертных! — воскликнул Ритц, глядя на Харриса.

— Я рассказывал доктору Гейму, — грустно улыбнулся Харрис, — об ампуле с цианистым калием…

— Забудьте все это! Бросьте! — убежденно говорил Ритц пациенту.

Харрис не переставал улыбаться.

— Я от этого слабею, — сказал он.

— От чего?

— Когда делаю много вещей.

Ритц и Гейм промолчали.

— Но я становлюсь крепче, — продолжал Харрис, — когда беру предметы у других людей.

Гейм и Ритц ожидали, что скажет еще странный Харрис.

— Если буду вот так, — сказал Харрис.

Посмотрел на часы Гейма. Часы соскользнули с руки доктора, легли перед Харрисом. То же произошло с запонками — манжеты сорочки доктора распустились, опали. Через секунду галстук соскользнул с шеи. Гейм попытался поймать его в воздухе — шелк скрипнул у него между пальцами.

— Извините… — сказал Харрис. Часы, запонки, галстук оказались на месте.

Это было похоже на фантастический сон, но Ритц справился с собой.

— Харрис, — сказал он, — сделайте что-нибудь удивительное.

Не успел он окончить фразы или не мог сразу придумать, что попросить у Харриса, на столе появилось жемчужное колье. Небесно-голубые жемчужины от обоих концов нити переходили в светлые, серебристые; в середине колье блестела черная, как ночь, жемчужина, которой, наверное, нет цены. Харрис взял колье за оба конца, оно закачалось в его руке над столом, блестя и переливаясь светом. Вдруг жемчужины стали расти, крупнеть на глазах, тяжелеть, колье перестало качаться, и внезапно нить разорвалась. Жемчуг посыпался на стол, со стола на пол, запрыгал, застучал по паркету. Хаприс нагнулся собрать жемчужины. Наверное, он мог бы уничтожить их, как уничтожил талер, но жест его был чисто инстинктивный, человеческий — поднять упавшую вещь.

Пока он собирал жемчужины по одной, Ритц повернулся к Гейму и сказал — шепнул одними губами:

— Передай его мне.

Гейм понял движение губ Ритца и согласно кивнул. Он ждал этих слов, намека еще с пятницы, когда Ритц пришел к нему. Гейм был готов к этой просьбе. В глубине души он считал Харриса опасным мистификатором, никакая сила не заставила бы его воспользоваться предметами, созданными таким способом, золотом, жемчугом. Неизвестно, что получится с этими предметами в будущем и с Геймом, завладей он богатствами, сделанными Харрисом. Гейм, как всегда в сомнительных случаях, предпочитал отойти в сторону.

Харрис собрал жемчужины, сложил в кучу и уничтожил. Лицо его было бледно, на висках выступил пот. Гейм и Ритц еще не видели его таким расслабленным и больным.

— Здесь поможет гипноз, — обратился к Харрису Гейм. — Но это не по моей части. Может, коллега Ритц…

— Да, да, — подхватил Ритц, — гипноз. И я попытаюсь вас вылечить, — сказал он Харрису.

Харрис опять посмотрел на Ритца, и тому стоило большого труда не отвести глаз от зрачков Харриса.

— Когда мне прийти? — спросил он.