Когда Себастьян пересекал площадь по направлению к дому Алекси, одна из женщин, которых он недавно расспрашивал, уличная торговка, окликнула его из-за прилавка.

– Она уже вернулась, знаете ли.

Он остановился возле ларька, теплый запах пирогов с угрем поднимался из лотка у него под носом.

– Вы про мадам Соваж?

– Ну да. Вернулась докторша только прошлым вечером, так-то. Прям в висок ее крепко приложили, аккурат вот сюда… – торговка, склонив голову, рукой в заштопанной шерстяной перчатке тронула спутанные седые волосы над ухом. – Говорит, будто не знает, кто это с ней сделал, но мы-то все знаем.

– Да? И кто же?

– Столяр Баллок! Вот кто. Любому дураку ясно, что…

– Вы имеете в виду мужчину, который обвиняет мадам Соваж в смерти своего брата?

– Точно.

– Но каким образом она может быть виновата, раз тот умер от тюремной лихорадки?

– Так это ж по ее слову Авеля Баллока засадили в тюрьму за убийство, значится, виновата.

– За убийство кого?

– Его собственной жены, вот кого. Мэтти ее звали. Врать не стану, ангелом она не была, языком с любого могла шкуру спустить да и джином будь здоров накачивалась, ловите, о чем я? Но какая женщина не зальет глаза, если должна мириться с мужиком навроде Авеля Баллока?

– И что случилось? – спросил Себастьян.

– Пришла однажды Мэтти к докторше, ночью дело было, то ли три, то ли четыре недели назад. На вид хуже некуда: оба глаза с фингалами, губы разбиты, так отметелена, что едва идет. Докторша-то у ней последнюю малышку принимала, потому-то, думаю, Мэтти в крайности к мадаме и обратилась. Сказала, мол, с лесенки свалилась, но любой дурак с одного взгляда понял бы, что ее мужик кулаками отмолотил. И к тому же пнул прямо в живот. Докторша сделала все, что могла, но не все можно поправить. Померла наша Мэтти. Что-то у ней внутри порвалось.

– Дознание проводилось?

– Ну да. Только там братья Баллок в один голос поклялись, что она с лесенки упала. И хотя немало людей слышали как Мэтти караул кричала и как Абель ее метелил, они слишком боялись, чтобы сделать шаг вперед да всю правду рассказать.

– Боялись братьев Баллок, верно?

Торговка понизила голос и наклонилась к Себастьяну, так выпучив глаза, что показались полоски белков вокруг серой радужки.

– Мэтти-то была не первой, а уже второй, кого они прикончили.

– И что случилось дальше?

– А дальше мадам Соваж вышла вперед. И сказала, мол, нет никаких сомнений, что Мэтти забили смертным боем, и что сама Мэтти, испуская последний вздох, назвала своим убийцею мужа.

– И коронер поверил?

– Да она так убедительно говорила, что кто хошь поверил бы. Вот Авеля и засадили в Ньюгейт, чтобы потом судить. И не за причинение смерти по неосторожности, а за самое настоящее убийство.

– Так он умер от тюремной лихорадки до того, как попал на суд? –  спросил Себастьян, откинув голову назад, чтобы рассмотреть мансардные окна под голландской крышей углового дома.

– Точно. И с тех пор Самсон Баллок твердит всем и каждому, кто согласен слушать, что заставит докторшу заплатить. Говорит… –  торговка замолчала, разинув рот, когда низкий грохот прокатился по всей площади.

Себастьян увидел яркую вспышку в окне на четвертом этаже углового дома. Оглушительный взрыв разорвал утреннее спокойствие, перебив окна и взметнув в небо черепицу и опаленные стропила с белым шлейфом дыма.

А потом обломки кирпичей, осколки стекла и обгоревшие деревяшки градом посыпались вниз, на вопящих людей.

Неглубоко и часто дыша, Себастьян рванул вверх по ступенькам. Он задержался на лестничной площадке, чтобы сдернуть шейный платок и обмотать вокруг головы, закрыв рот и нос. Сверху доносились треск пламени, вгрызающегося в сухую старую древесину, и яростное гудение пожара. Себастьян потным лбом чувствовал восходящий воздушный поток. Где-то между вторым и третьим этажами он наткнулся на лежащую малышку в закопченном переднике, светлые кудряшки обрамляли бледное, чумазое лицо. Подхватил ее и бросился обратно, вниз по лестнице; не прижатая рука девочки безвольно болталась.

Навстречу толкались суровые мужчины: некоторые из них были вооружены топорами, другие тянули кожаные шланги, скрепленные медными кольцами.

Себастьян вывалился на задымленную улицу, усыпанную обломками. Под крики и вопли толпы пожарные попарно отчаянно жали на рукояти насосов, с колокольным лязгом откачивая воду из своих бочек. С хрустом давя битое стекло, он зашагал по мостовой в сторону сквера посреди площади, но вскоре услышал чей-то крик: «Джорджина!»

Девочка у него на руках зашевелилась, и, обернувшись, Себастьян увидел женщину, которая ковыляла к нему с протянутыми руками, по почерневшему лицу текли слезы, муслиновое платье висело грязными лохмотьями.

– Джорджина! О, слава Богу!

Передав ребенка матери, Себастьян принялся протискивался обратно к горящему дому. Кто-то подал ему кружку эля, он остановился и с благодарностью ее осушил. А когда возвращал пустую посуду полногрудой девушке с подносом, его взгляд упал на тело Кармелы, баскской служанки Алекси Соваж, уложенное прямо на тротуар. Тело настолько обугленное и исковерканное, что не нужен был второй взгляд, чтобы понять – женщина умерла.

Проклятье! Прижимая рукав к лицу, Себастьян попытался снова нырнуть в дверь, но оттуда, шатаясь, вышел высокий худой мужчина со ссадиной на лбу и прохрипел: 

– Все, никого живого там не осталось.

Себастьян схватил его за руку.

– Вы уверены?

Мужчина молча кивнул, глаза в красных ободках казались необычно светлыми на закопченном лице с потеками пота.

Запрокинув голову, Себастьян всмотрелся в верхнюю часть дома. Легчайшие хлопья черного пепла еще падали с туманной серого неба. Но пламя уже улеглось, оставив в воздухе густой едкий смрад горелого дерева, залитого водой.

Он сорвал шейный платок, который давно уже сдвинулся вниз, и вытер им лицо. Шесть лет армейской службы обеспечили Себастьяну весьма болезненное знакомство с пороховыми взрывами. Не приходилось сомневаться ни относительно того, чему он только что стал свидетелем, ни относительно того, что именно Александри Соваж была целью. Ведь взрыв произвели непосредственно под ее комнатами.

Что за безжалостный монстр смог, не колеблясь, обречь на смерть или увечья жильцов целого дома, полного ни в чем не повинных мужчин, женщин и детей, чтобы убить одну лишь Александри? Кто так поступает? И почему?

Оглянувшись на тело Кармелы, Себастьян увидел молодую женщину в ореоле рыжих волос, которая стояла на коленях рядом с погибшей – рука в копоти сжимает подол, голова опущена, словно в безмолвной молитве. Пустая корзина брошена на тротуар.

Он зашагал к ней, не останавливаясь, и вот носки его гессенских сапог почти коснулись поношенного платья цвета мха на замусоренной мостовой. А потом Себастьян проследил, как возрастало напряжение Александри Соваж, пока ее взгляд медленно поднимался от его сапог к его лицу.

– Я думал, что вы мертвы, –  сказал он.

Она покачала головой.

– В холодную сырую погоду у Кармелы всегда разыгрывается ревматизм. Вот я и вызвалась сходить за хлебом этим утром.

Присев на корточки, Себастьян посмотрел ей прямо в глаза.

– Если вам известно хоть что-нибудь, что могло бы объяснить, кто это сделал или почему, вы должны немедленно мне рассказать.

Пепельно-бледное лицо, на переносице словно присыпанное корицей, стало непроницаемым, взгляд уперся в закопченную кирпичную стену.

– Что заставляет вас думать, будто здесь замешана я? Это мог быть несчастный случай.

– Никакой это не случай. А небольшой пороховой заряд, намеренно взорванный в комнатах прямо под вашими. Что вы знаете о жильцах этажом ниже?

Александри еще раз покачала головой.

– Последнее время, как я слышала, те комнаты пустовали. Раньше там проживала одна вдова, миссис Гудман. Но старушка умерла около недели назад.