Глаза Девлина сузились. Ни у кого другого барон не видел таких необыкновенных глаз: золотисто-янтарных, будто у тигра, со сверхъестественным, чуть ли не звериным блеском. По какой-то неясной причине он вдруг понадеялся, что его будущий внук – или внучка – не унаследует эту дьявольскую черту. И в очередной раз мысленно осыпал проклятиями дочь за то, что она смешала благородную кровь их рода с кровью незаконнорожденного.

– Армон Вондрей, должно быть, важная персона, – заметил Себастьян. 

– Сам по себе? Отнюдь. Но то, за что он ратует, действительно чрезвычайно важно. Гораздо важнее, чем смерть какого-то докторишки. Если вы любите свою страну, Девлин, вы прислушаетесь ко мне и оставите это дело в покое.

– О, я люблю свою страну, будьте уверены. Однако мое видение будущего Британии и ваше зачастую абсолютно разнятся. – Виконт повернулся к двери. – Я передам Геро, что вы спрашивали о ней.

Джарвис резко поднялся.

– Я говорю совершенно серьезно. Не вмешивайтесь.

–  Почему? – остановившись, оглянулся на тестя Себастьян. – Опасаетесь того,  что я могу обнаружить? 

Но Джарвис только покачал головой, неприязненно раздувая ноздри.

Генри Лавджой, невысокий, серьезный человечек с лысой макушкой и неестественно высоким голосом, являлся самым новым из трех постоянных магистратов на Боу-стрит. Себастьян знал, что когда-то сэр Генри был умеренно преуспевающим торговцем, пока смерть жены и дочери не побудила его посвятить жизнь чему-то, не относящемуся к собственной персоне. Магистрат редко заговаривал о прежних временах, о семье, которую потерял, или о суровой реформатской религии, принципами которой руководствовался. Во многих отношениях эти двое мужчин абсолютно разнились, однако не существовало человека, чьей принципиальностью и честностью Себастьян  восхищался бы сильнее.

– На Боу-стрит получили строгие указания из Карлтон-хауса ни при каких обстоятельствах не беспокоить обитателей «Герба Гиффорда», – сообщил Лавджой, когда друзья прогуливались по террасе Сомерсет-Плейс, выходящей на Темзу. Холодный ветер поднимал пенистые волны на вздувшейся серой реке и швырял приливное течение на стены набережной. – Сэр Джеймс непреклонен в решении, что к пожеланиям из дворца следует прислушиваться. Расследования смерти Дамиона Пельтана не будет – ни официального, ни неофициального.

– Никогда раньше не слышали, чтобы жертве убийства вырезали сердце? – вопросительно взглянул Себастьян на магистрата.

Поджав губы в тонкую, ровную линию, тот покачал головой:

– Нет. Именно это обстоятельство убийства вызывает наибольшее беспокойство, не так ли? По крайней мере в газеты столь ужасная подробность не попала. Стань она широко известной, на улицах могла бы возникнуть опасная паника.

– Будем надеяться, что подобное не повторится.

– Благие небеса, – сэр Генри приложил к губам сложенный платочек. – Полагаете, возможно повторение?

– Честно, не знаю. – Себастьян устремил взгляд на реку, туда, где на фоне свинцовых туч высилась зубчатая конструкция нового моста. – Что вам известно об остальных постояльцах «Герба Гиффорда», в частности, о полковнике Фуше и секретаре Бондюране?

– По правде говоря, ничего. Но я могу поручить одному из своих констеблей поинтересоваться этими людьми. Не думаю, чтобы во дворце возражали против аккуратных расспросов не самих жильцов гостиницы, а о них.

Себастьян опустил голову, пряча улыбку.

– А женщина, которую, как мне говорили, Гибсон обнаружил на месте убийства? Она еще жива? – поинтересовался Лавджой.

– Была жива, когда я в последний раз слышал о ней. Я как раз направляюсь на Тауэр-Хилл.

Магистрат засунул руки поглубже в карманы и нахохлился под пронизывающим ветром.

– Скорее всего, когда раненая придет в сознание – если придет, – тайна, окутывающая случившееся, по большей части будет раскрыта.

– Скорее всего, – согласился Себастьян, хотя испытывал сомнения по этому поводу. Он подозревал, что если бы неизвестная из операционной Гибсона могла опознать убийцу Пельтана, она была бы уже мертва.

Вернувшись на Тауэр-Хилл, Себастьян застал Пола Гибсона возле кухонного стола за тарелкой холодной баранины и вареной капусты.

Дом Гибсона, как и его хирургический кабинет, выходил фасадом на старую, мощеную булыжником улочку, вившуюся позади Тауэра. Каменные стены жилища были толстыми, балочный потолок – низким, полы – неровными.

У хирурга подвизалась экономкой некая миссис Федерико, которая, насколько Себастьян мог судить, мало что делала помимо готовки еды и уборки кухни. Она отказывалась входить в любую комнату, в которой Гибсон держал свои "образцы". А поскольку заполненные спиртом сосуды со всевозможными частями человеческого тела и разнокалиберными диковинками были натыканы по всему дому, предубеждение прислуги надежно ограничивало поле ее деятельности коридором и кухней. Однако сейчас экономки нигде не было видно.

– Боюсь, не повезло, – сообщил Гибсон, когда Себастьян налил себе из стоявшего на столе кувшина немного эля и устроился на скамейке напротив друга. – Явились два констебля с Боу-стрит и забрали тело Пельтана.

– Я слышал. Тебе вообще не удалось его осмотреть?

Гибсон мотнул головой, глотая прожеванную капусту.

– Не досконально. Но все же я выяснил, от чего он умер.

– Вот как?

– Француза ударили в спину кинжалом. Тот, кто это сделал, либо хорошо знал, куда нужно метить, либо ему крупно повезло. Клинок пронзил сердце.

– Значит, Пельтан был уже мертв, когда убийца вскрывал ему грудную клетку?

– Да.

– Хвала Господу хотя бы за это, – Себастьян сделал большой, медленный глоток эля. – А ты можешь определить, каким инструментом вырезано сердце?

– Скорее всего, большим кухонным ножом. Или мясницким тесаком.

– Любопытно, – заметил Себастьян.

– А что тут любопытного? – поднял глаза Гибсон от куска баранины на тарелке.

– Кинжал и тесак. Подумай: кто приносит на место убийства сразу и то, и другое?

Хирург задумчиво прожевал.

– Тот, кто умеет обращаться с кинжалом, но понимает, что для вскрытия грудной клетки ему понадобится орудие помощнее.

– Именно.

– Другими словами, убийца изначально намеревался забрать сердце Пельтана.

Себастьян утвердительно кивнул.

– Ад и преисподняя, – негромко ругнулся Гибсон. – Но… зачем?

– А вот на этот счет у меня нет никаких предположений.

Потянувшись к кувшину, Пол налил им обоим еще эля.

– Ты ходил в Кошачий Лаз?

– Ходил. – И Себастьян вкратце рассказал другу о своей находке.

– А, случайно, не нашел сердце Пельтана, осматривая место?

– Нет. Но когда я туда добрался, по проходу рыскала свинья.

– Не повезло и тут, – состроил гримасу хирург. – Свинья жрет все подряд, и человечину.

– А ты сам не заметил сердца прошлой ночью?

– Нет. Впрочем, я же не обладаю твоей способностью видеть в темноте. И был немного занят кое-чем другим.

– Как твоя пациентка?

– Утром пришла в себя достаточно надолго, чтобы назвать свое имя – Александри Соваж – и место жительства на Голден-сквер. Я послал записку ее служанке, сообщить, что хозяйка жива, но ранена.

– Могу ли я поговорить с ней?

Гибсон покачал головой.

– Она тревожилась и страдала от боли, поэтому я дал ей немного лауданума, чтобы помочь снова уснуть. Опасность мозгового кровотечения еще существует, поэтому раненую следует всячески ограждать от любого беспокойства.

– Полагаешь, она выживет?

– Не знаю, – хирург выглядел озабоченным. – Пока слишком рано что-либо утверждать.

Передвинувшись, Себастьян вытянул ноги и скрестил их в лодыжках.

– У меня состоялся любопытный разговор с неким Миттом Пебблзом из «Герба Гиффорда», что на Йорк-стрит. Похоже, Дамион Пельтан принадлежал к небольшой группе французов, три недели назад арендовавших эту гостиницу целиком. После чего постояльцы уволили почти всех тамошних работников и заменили их своими собственными слугами – своими собственными французскими слугами.