– С какой стати?

– Предположительно, из-за опасения, что прежние могут быть шпионами. Могу ошибаться, но подозреваю, что Пельтан находился в Лондоне в качестве члена официальной делегации, посланной Наполеоном, чтобы выяснить возможности заключения мира с Англией.

– Что?! – неверяще уставился на друга Гибсон.

– Я узнал месье Армона Вондрея, того самого джентльмена, который, по твоим словам, приходил, чтобы опознать тело Пельтана. Прежде я не знал его имени, однако имел случай его увидеть. С Джарвисом.

– Но… мир с Наполеоном? Возможно ли это?

– Шесть месяцев назад я бы ответил «нет». Но Наполеон только что потерял в России полмиллиона солдат и сам едва ноги унес. Пруссия и Австрия отворачиваются от него, и ходят слухи о заговорах в самом Париже. Ничего удивительного, если он отправил небольшую делегацию в Лондон с заданием осторожно прощупать почву на предмет мирных переговоров.

– А Александри Соваж?

– Понятия не имею, как она вписывается в этот расклад. Хотя прошлым вечером какая-то француженка и сопровождавший ее мужчина приходили в гостиницу и спрашивали Пельтана. Доктор ушел вскоре после разговора с посетителями.

– По-твоему, той женщиной была Александри?

– Логичное предположение, не так ли?

– Тогда кто был ее спутник?

– Этого я не знаю.

Гибсон отодвинул тарелку.

– Придя в себя, она объяснила мне, почему они оказались в округе Святой Екатерины.

– Вот как?

– По ее словам, Пельтан согласился пойти с ней к заболевшей девочке, живущей во «Дворе висельника». Они как раз возвращались оттуда, когда на них напали. – Гибсон поднялся из-за стола. – Я пообещал сходить туда сегодня после обеда и посмотреть, как там ребенок. Мать девочки – нищая вдова. Не хочешь составить мне компанию?

– А что случилось с этой девочкой? – поинтересовался Себастьян, когда друзья углубились в лабиринт убогих улочек и сумрачных, извилистых аллей округа Святой Екатерины. В холодном голубом небе золотым шаром висело солнце, но его скудные лучи не давали тепла. Грязь и навоз под ногами взялись тонкой коркой льда, и губы чумазых, оборванных ребятишек, играющих в канаве, посинели от холода.

– Малышке три года. Вроде бы еще недавно она была вполне здорова. Пару недель назад у нее появился насморк и небольшая сыпь, но потом все прошло. А затем внезапно отнялись ноги. Ей становилось все хуже и хуже, немощь медленно поднималась вверх по телу: сперва спина, потом руки. Вчера вечером девочке стало трудно дышать. Похоже, какая-то хворь постепенно поражает мышцы ее тела и теперь достигла грудной клетки.

– Звучит… пугающе, – признал Себастьян.

Гибсон бросил на него быстрый взгляд:

– Да, мать, должно быть, в ужасе.

Приятели шагали дальше молча. Это был один из беднейших районов города, на улицах которого теснились низенькие, грязные бараки из трухлого дерева и захудалые лавчонки, снабжавшие провизией близлежащие доки.

Убогое место, известное как «Двор висельника», находилось недалеко от шпилей обветшалой средневековой церкви.

Подсказка старухи, продававшей с ржавой тачки печеный картофель, привела к покоробившейся двери в конце темного, зловонного коридора. С той стороны тонких филенок доносился женский плач.

Гибсон негромко, почти сконфуженно постучался.

Рыдания прекратились.

– Мадам Бизетт? – окликнул Пол. – Александри Соваж попросила меня зайти к вам. Я хирург.

Послышались тихие, нерешительные шаги, затем скрежет отодвигаемого засова.

Дверь подалась внутрь, открывая женщину лет тридцати пяти-сорока, точнее невозможно было определить. Заплаканное лицо пошло пятнами, глаза покраснели и опухли, губы дрожали. На тощей как жердь фигуре болталось старое, порыжевшее черное платье, относительно чистое, но безнадежно изношенное. Комнатушка за ее спиной была леденяще холодной и пустой, если не считать убогой постели в углу, на которой зловеще неподвижно лежало маленькое тельце.

– Мадам Бизетт? – переспросил Гибсон, снимая шляпу.

– Oui.[3]

Он перевел взгляд на кровать:

– Как ваша девочка?

Женщина снова начала всхлипывать.

Себастьян подошел к постели, посмотрел на мертвого ребенка и покачал головой.

– Простите, – смутился Гибсон.

– Моя Сесиль, – запричитала несчастная мать, обхватывая себя руками и переламываясь от мучительного горя. – Она была единственным, что у меня осталось. Как мне теперь жить, как?!

– Примите наши извинения за вторжение в столь горестную минуту, – заговорил Себастьян, втискивая несколько монет в ладонь француженки.

Та отрешенно уставилась на деньги в своей руке, затем подняла глаза на дарителя. В ее английском произношении слышался только легкий акцент, речь была культурной и образованной. Да, сейчас она прозябала в крайней нищете, но родилась и росла явно в лучших условиях.

– Зачем вы здесь? Где Алекси?

Уменьшительное имя Александри Соваж удивило Себастьяна, намекая на близкие отношения двух женщин, чего он не ожидал.

– Когда мадам Соваж и доктор Пельтан вчера вечером возвращались от вас, на них напали, – объяснил виконт. – Доктор погиб.

Мадам Бизетт стремительно втянула в себя воздух.

– А Алекси?

– Тяжело ранена, но надежда на выздоровление есть. – Поколебавшись, Себастьян добавил:– Вам не известно, кто и почему мог хотеть смерти Дамиона Пельтана?

Француженка покачала головой.

– Я не была знакома с месье Пельтаном. Это докторесса попросила его осмотреть Сесиль.

Мужчины переглянулись.

– Александри Соваж – врач?

– О, да. Она училась в Болонье. – Медицинские школы и Франции, и Англии были закрыты для женщин. Однако в Италии традиции обучения женщин-врачей восходили еще к временам Средневековья.

– Как давно мадам Соваж в Лондоне? – поинтересовался Себастьян.

– Год, может, больше. Разумеется, будучи женщиной, она не получила разрешения практиковать здесь. Ей позволили работать только в качестве акушерки. Но она добрый человек. Делает все возможное, чтобы помочь членам французской общины.

И снова Себастьян встретился глазами с Гибсоном.

– Интересно, откуда она знала Пельтана, – негромко заметил он.

Мать умершей девочки опять заплакала, кутаясь в рваную шаль и раскачиваясь взад-вперед.

Себастьян неуклюже прикоснулся к ее хрупкому плечу:

– Еще раз, мадам, примите наши искренние соболезнования и извинения за то, что побеспокоили вас в такое время.

– Merci, monsieur[4], – сказала она, протягивая обратно полученные монеты. – Но я не могу принять вашу любезную помощь.

Виконт даже не шевельнулся.

– Деньги не мои. Это докторесса попросила передать вам.

По прищурившимся глазам мадам Бизетт он понял, что его ложь раскусили. Но, по-видимому, француженка отчаянно хотела обмануться, поскольку тяжело сглотнула и кивнула, отводя взгляд:

– Merci.

Визитеры уже шагали обратно по сырому, вонючему коридору, когда услышали, как позади снова распахнулась дверь.

– Господа, – окликнула хозяйка, останавливая их. – Вы интересовались Дамионом Пельтаном?

– Да, а что? – обернулись к ней друзья.

Мадам Бизетт вытерла запястьем исхудалой руки мокрые щеки.

– Когда они с докторессой были вчера здесь, возле Сесиль… я слышала их разговор. Большая часть сказанного прошла мимо меня, но мое ухо царапнуло одно имя, названное несколько раз.

– Какое же?

– Мария-Тереза, герцогиня Ангулемская.

– Вы имеете в виду дочь Марии-Антуанетты и короля Людовика XVI? – изумленно уставился на француженку Гибсон.

– Да.

– Так что насчет Марии-Терезы? – спросил Себастьян.

Мадам Бизетт покачала головой.

– Я почти не слышала, о чем они говорили: мое внимание было полностью приковано к дочери. Но мне кажется, они обсуждали встречу месье Пельтана с принцессой. И эта встреча тревожила Алекси.