– В доле ты, в доле... Об этом и хотел поговорить... – Сергей сунул руку в стол, вытащил несколько листов бумаги, положил перед собой: – Вот, даже тезисы себе написал, чтобы не забыть ничего. Долгий будет разговор. Может, выпьешь все же? Нет? Ну, как хочешь, а я оскоромлюсь...

Он выволок откуда-то из глубины необъятного стола литровую бутыль с янтарной жидкостью, бултыхнул ею:

– Кальвадос, провинция Нормандия, 1931 года производства, семь лет выдержки перед бутилированием. Рекомендую!

– Не, я пас! – покачал головой толстяк.

– Ну, как хочешь...

Хозяин кабинета налил полстакана кальвадоса, отхлебнул и уткнулся носом в бумаги.

– Серега, не тяни! – взмолился толстый Володька из кресла. – Чего ты там еще придумал? Опять херня какая-нибудь типа «Северного проекта»?

– Нет... – помотал лысой блестящей головой Сергей, потом поднял лицо, и Илья наконец-то увидел его глаза – серые, цвета остывающего металла. Нехорошие глаза. Глаза типа «удавлю-как-поцелую».

Сергей заговорил, и его гавкающий голос запрыгал по кабинету:

– Ты помнишь, Володя, когда мы познакомились?

– И чего? Ну... помню, конечно... После армии, в Средневолжске...

– Да, в Средневолжске, в одна тыща девятьсот девяносто... черт его знает каком замшелом году! А ты хорошо помнишь, как мы до этого жили? В восьмидесятых, например?

– Ну помню, само собой... Хреново как-то... Жратвы не было, талоны, со шмотьем беда, люстры-стенки-ковры в дефиците... А так, в остальном – ну нормально, тихо-мирно, а че, в чем дело-то?

– А вот скажи мне, Володя, с голоду в то время кто-нибудь умирал? А беспризорных ребятишек ты в своем, в нашем вернее, детстве помнишь? Ребятишек, которых на любом вокзале сейчас может купить тварь всякая за тридцать баксов в час для утех своих поганых? А нищих, а бомжей, которые в лесопарках себе лачуги из фанеры и ящиков строили, припоминаешь?

– Серега, ты чего, в коммунисты записался? Советская власть – это того... Ясно дело, тогда же порядок был, какие, на хрен, нищие с бомжами... И пенсюки получали ништяк, сами жили да еще детям откладывали, я помню...

– Не пенсюки, Володя, а пенсионеры. Наши с тобой родители, между прочим.

– Ну, это ты загнул! – толстый Володя ухмыльнулся: – Наши-то с тобой мамашки не голодуют, братан! Я никак не пойму, к чему ты клонишь-то? Айда опять коммуняк вернем, границы закроем, работяг загоним в стойло, жрачку попилим и по талонам отстегивать будем, так, что ли?

– Работяги во времена нашего детства могли машины покупать и на юга ездить, на зарплату, на честно заработанные деньги, Володенька, заметь это! И жрачки, как ты говоришь, было достаточно, талоны-шмалоны уже к концу появились, когда правители-дуболомы сломали систему, о своих прыщавых чадах заботясь больше, чем о вверенной им державе. Да и не в этом суть, не собираюсь я назад, в страну Советов... В другом дело... Думал я тут на досуге про страну нашу, про народ, про нас с тобой, грешных...

Оно ведь как: представляется мне наша держава в виде огромного амбара... Или нет, скорее некой базы, райпотребкооперация такая, помнишь? И чего только на этой базе нету! И живут на территории базы всякие личности, от муравьев и мышей с хомяками до овчарок сторожевых.

Вот когда базой хомяки да муравьи заправляют – хорошо, они все в дом тащат, запасы приумножают, богатеет база, амбары и склады от товаров ломятся. И всем хорошо. Но хомяки с муравьями – они трудяги беззащитные, дохлые и чахлые в плане когтей там, зубов и мышцев... А чтобы мародеров отваживать, овчарки по периметру бегают, гавкают. Но вот задумались как-то овчарки – а чего это хомяки всем заправляют, если мы тут самые сильные? А ну-ка всех хомяков к ногтю и порядок наведем такой, что ого-го!

И навели. Хомяков частично поели, частично зарабынили по полной и зажили овчарки кумовьями королям. Зажирели, сайгачить по периметру перестали... Тут и полезли изо всех щелей всякие охотники до чужого добра, и внешние, и внутренние, – ну, хорьки там, зайцы, мыши и крысы.

Постепенно разворовываться начало то, что поколениями хомяков было в амбарах и ангарах скоплено. А жирные овчарки одряхлели к тому моменту и спали крепко в теплых будках.

Когда заборы, подточенные бобрами, падать начали и амбары пустеть, попробовали овчарки было порядок навести, полаять и покусаться, да не тут-то было... Вышли мародеры на свет божий и схарчили толпой всех псов одряхлевших. В 1991 году это было, ты помнишь, хе-хе... И начался на базе полный, полнейший беспредел, какие уж тут хомяки и муравьи, тут слоны с голодухи дохнуть начали.

А впереди всех знаешь кто был, Володя? Крысы, самые ненасытные, самые жадные, самые зубастые. Мы с тобой, Володя, впереди были. Мы все и растащили, хапнули – и по норам.

– И опять я не понял, Серега... – Голос толстяка стал серьезным. – Ты чего? Ты кого крысой назвал? Базар, в натуре, фильтруй! Ты теперь предлагаешь что, отдать все? Кому, хомякам? Тьфу, мля, сочинил херомантию какую-то...

– Помолчи – за умного сойдешь, так, кажется, в босотовых кругах базарят? Я не закончил еще... – В голосе Сергея послышалась сталь. – Дальше слушай – все поймешь...

Ты помнишь, как мы начинали? После армии, самое начало 90-х, кооператоры, цеховики, подпольщики-фирмачи всякие, рэкет... Первые разборы с братвой, первые бабки шальные. Ты тачку свою первую помнишь? «Додж» секонд-хендный, кажется синий, да? Здоровенный такой, сто литров на сто километров ел... Зато понтов было...

– Я и твою тачилу помню первую, – широко улыбнулся толстый Володя: – Мерсюк битый, зелененький такой... Машина-зверь, ревела, как лось!

– Во-во! – кивнул головой Сергей. – И работенку нашу пыльную вспомни, и особливо кликухи наши среди братвы: ты – Утюг, я – Паяльник!

Толстяк захохотал, заколыхался всем телом:

– Да ланна тебе, братан! Мы ж никого не замочили тогда, так, пугали только...

– Никого? – Сергей налил себе еще, отхлебнул. – А Резвана с компаньоном его?

– Не, ну это ж потом уже было, в 93-м, в конце...

– Да, ты прав, это было уже в другую эпоху, и дела мы тогда делали другие... Из бандитов мы стали брокерами, хе-хе. Или диллерами? Помнишь состав с «КамАЗами»?

– Серега, ты еще это алжирское повидло вспомни! Если бы не Бабай, земля ему пухом, так шустриками бы и бегали...

– Да уж, Бабай нам тему подкинул, царствие ему небесное. И понеслось – ваучеры, аукционы, банкротства, основные фонды, офшоры... Как там раньше-то было – хочешь жить: чемодан – вокзал – Израиль? А у нас с тобой другая схема работала: кредит – офшор – Багамы. Этапы большого пути, мля!

Владимир встал, налил себе полстакана из хозяйской бутылки, изобразил пухлой ручкой жест типа «в горле пересохло», шумно проглотил янтарную жидкость, усмехнулся:

– Тока на фига тебя в Думу понесло, до сих пор не пойму... Ну сделали деньги, уважаемыми людьми стали, теперь трешь-мнешь со всякими там политиками, культурниками...

– Я, Володя, тут как раз паузу хотел сделать. Когда в 1996 году ощутил я себя вдруг, как теперь говорят, олигархом, очень мне стало вдруг грустно. Ну деньги, ну немерено денег... И что? Счастье где? Удовольствия? С Веркой развелся, ее и детей обеспечил на сто лет вперед, женил ее на этом Джероме, и живут они сейчас в своей Майямине, как у Христа за пазухой.

Я – свободен, балдей – не хочу! Ты тогда с урюками мутил что-то, проект этот каспийский...

– Между прочим, двести тридцать процентов прибыли! Вместе хапнули тогда! – Володя налил себе еще, подмигнул хозяину кабинета: – Твоя доля пополамная была...

– Но я и вложился по чесняку! – кивнул Сергей и досадливо поморщился: – Да не в этом дело! Я хотел кайф от своих денег получать! Понимаешь? И начал пробовать – ну, чтобы не зря все, чтобы потом, на свалке, не обидно было за них... За эти... За бесцельно прожитые...

Рассвет встречал двадцать четыре часа в сутки – перелетал на вертушке следом за солнышком, жрал и пил все, что только придумать можно – соловьиные язычки, турлэ в соусе из глазниц осьминога, парные мозги откормленных гранатами обезьян... В книге какой-то вычитал про мороженое из женского молока – и даже его заказал!