Загнав машины во двор Киргизской дачи, вся компания дружно отправилась «хлебнуть чайку».

– Приветствую сей терем дивный в его минуты роковые! – дурачился Рыков, обозревая дом и окрестности. Терем, по правде сказать, выглядел так себе – обшитый крашеной вагонкой сруб, холодная мансарда наверху и, наоборот, утепленная большая веранда, пристроенная сбоку.

Дородная, статная Киргизиха, в накинутом на плечи полушубке, стояла на крыльце и здоровалась с гостями. Когда она с высоты своего роста разглядела среди мужиков маленькую Яну, то искренне возмутилась:

– Ну вы чего, дебилы? А ребенка-то в такую рань зачем подняли? Небось, на лед еще потащите, а? Пацан, ты чей?

Яна мелко захихикала. Илья, покраснев, полез вперед – объясняться. Но его уже опередил Рыков, незаметно возникший откуда-то сбоку:

– Здравствуй, Лиля! Это не пацан, это весьма симпатичная девушка Яна, она приехала вместе с нашим афганским героем Ильей.

– Ба! – тут же забыла про Яну Киргизиха. – Никак сам Сережа Рык к нам пожаловал! Вот уж думала, никогда больше не увижу...

Они по-старинному, троекратно поцеловались. Вышедший на голос жены Киргиз только сердито сопел, и, когда улыбающийся Рыков протянул ему руку: «Ну, здорово, Киргизня! Как жизня?..», пожал ее с явной неохотой.

И снова тревожно затрепетала в голове у Ильи мысль: «Его тут не очень-то любят, особенно мужики. Зачем он приехал? Для чего? К кому? Ну не к этой же гренадерше Лиле Киргизовой... Хотя явно было что-то у них, вон и муж злится, и она сама вся зарделась».

Однако никакого развития эта «сцена на крыльце» не получила. Возникшую неловкость сгладил Дрозд, нагруженный несколькими рюкзаками и ледобурами:

– А ну, ра-аступись, народ. Че стоим-то, как неродные? Аида чай глотнем – и на лед пора, седьмой час уже!

Рыбаки зашевелились, забегали, разгружая машины. Многие даже не стали заходить на просторную веранду, где пыхтел старинный, с медалями, артельный самовар, торопясь скорее двинуться по заснеженной тропинке вниз, к реке.

Вскоре на сером волжском льду уже темнела цепочка людей, для которых охота, а точнее рыбалка, была пуще неволи...

Яна, вопреки уговорам Дрозда и Ильи, не осталась на даче вместе с Киргизихой и еще тремя женщинами, женами любителей подледного лова.

– Ты-что, Пр-вал-ов! К-гда-еще я т-кое-у-в-жу! – протараторила девушка, и сломить ее упорство не удалось никому.

Так и шагали они сейчас вместе, рядом – Илья с рюкзаком и рыбацким ящиком на плечах и Яна, вызвавшаяся нести зачехленный бур.

Впереди них плотной группой месили снег Дрозд, Рыков, Киргиз и еще несколько мужиков. Ветер время от времени доносил обрывки разговора, из которого Илья понял, что Рыков пользовался среди рыбаков непререкаемым авторитетом. Все его знали и явно побаивались, видимо, оставил по себе он в Средневолжске память лихую и долгую...

...Солнце клонилось к закату. На снег ложились длинные фиолетовые тени. Ледяной ветер гнал поземку, высекал из сигареты искры, слепил глаза. Илья со вздохом встал и, помахав руками, чтобы согреться, принялся выбирать удочки. Нынешняя рыбалка оказалась для него не очень-то и удачной. И дело было вовсе не в небольшом – три судака и один блудный лещ – количестве добычи. И конечно же, не в том, что Яна, подтверждая старую истину: «Новичкам всегда везет», натаскала почти два десятка рыбин, живописно валяющихся сейчас вокруг трех ее лунок.

«И принесла ж его нелегкая, козла драного!» – в сотый, наверное, раз думал Илья, глядя, как Рыков опять подходит к Яне. Бритый депутат с самого начала рыбалки начал увиваться вокруг девушки, оказывая ей знаки внимания.

Во время обеда Дрозд, заметивший, что Илья хмур и напряжен, переговорил со своим другом детства, отведя Рыкова в сторонку. Илья направился было к ним, но разговор оказался коротким – депутат хлопнул Дрозда по плечу и громко сказал:

– Все, понял, понял...

Однако спустя пару часов вновь зачастил к Яниным лункам.

«А вот я ему вечером морду набью!» – вдруг решил Илья, и на душе сразу стало светло и легко...

...День уже клонился к вечеру, когда из серой сумрачной волжской дали возник, словно странствующий рыцарь в иерусалимской пустыне, шустрый дедок с рыбацким дюралевым ящиком и мешком на старых санках. Одетый в выцветший тулупчик и разношенные валенки, с кривым, древним, как музейный экспонат, ледобуром, он еще издали крикнул широким полумесяцем расположившимся на льду рыбакам:

– Здоровьичка вам, люди добрые!

– И тебе не хворать! – откликнулся Дрозд.

Дед, определив для себя, кто тут главный, двинулся к сидящему над лункой бывшему прапорщику. Илья, несколько утомившийся от рыбалки – клевало плохо, а без клева интереса торчать на холодном ветру мало, – прислушался к разговору.

– Мы-то с вечера еще выехали, – рассказывал старик Дрозду, присев на свой самодельный, склепанный из обшивки от старой моторки ящик, – до утра посидели – не берет, собака! Иттить твою мать, зря ломались, выходит. Свояк мой кричит: «Все, поехали обратно!» А у меня тут как пошло! И понимаешь, паря, одна за одной, одна за одной! Я им кричу в ответку: «Стойте, мужики, вона у меня как берет!» А они пождали-пождали да и уехали.

– Чего ж, выходит, бросили тебя, а, дед? – нахмурился Дрозд.

– Выходит... – виновато развел руками старик, сморщив и без того изрезанное морщинами лицо в щетинистой улыбке, – обзавидовались, наверное... У нас ведь как: нехай у меня сарай сгорит, лишь бы и у соседа дом тоже спалился. Такой, паря, народ.

– Ну чего, валяй, присоединяйся к нам, отец. Мы, правда, в город только послезавтра поедем, но зато переночуешь в тепле, в баньке попаришься. Мы ж не звери – людей на льду бросать!

– От спасибо тебе, добрый человек! – с чувством произнес дед, вставая.

– И вам спасибо, люди добрые! – обратился он к остальным рыбакам, кланяясь на все четыре стороны.

Прислушивающиеся, подобно Илье, к разговору мужики одобрительно зашумели.

– Отец, тебя звать-то как? – крикнул Киргиз.

– Да Кошкины мы, а в поселке – я из Тыряновки – Кошаком кличут. Дед Кошак, да... Мужики, вы не сумневайтеся, я не нахлебником, я отплачу... – дед Кошак полез в горбящийся на санках мешок, поворочал там что-то, уронил с деревянным стуком и наконец вытащил наружу пару здоровенных, килограмма по три, мерзлых судаков.

– Ого! – крякнул Дрозд. – Ну ты спец... Давай-ка, спрячь пока свои трофеи. Мы ж не за рыбу тебя приютили.

– А то смотри, и нам завидно станет, блин! Как твоему свояку! – захохотал Киргиз, и его смех дружно подхватили остальные рыбаки.

Яне дед Кошак понравился.

– К-акой-к-л-орит-ный д-душ-ка! И ж-лко е-го! – сказал она, подходя к Илье с термосом.

– Да уж... – кивнул тот, а на душе вдруг заскребли кошки. Совершенно непонятно, почему...

...Традиционное вечернее застолье было в самом разгаре. Попарившиеся в баньке рыбаки сидели за деревянным необъятным столом, который ломился от даров щедрой поволжской земли.

Квашенная с клюквой капуста, соленые огурчики и маринованные помидоры, носящие фирменное название «со своего огорода», соседствовали с черными груздями, опятами и беляками, щедро разложенными хозяйской гостеприимной рукой по объемистым мискам. На тарелках, стоящих тут же, манил взоры любителей копченый жерех, янтарно светилась стерлядка, могучими пластами громоздилась сомятина. Соленое домашнее сало, колбасы и тонко нарезанный сыр дополняли это гастрономическое великолепие. Однако все, что выставили на стол хозяева, было только затравкой, «закусью» под первые три стопки, которые, как известно, – «колом, соколом и мелкой пташечкой».

Когда «мелкая пташечка» канула в рыбацких организмах, подали горячее – пельмени, жаренную по-волжски курицу и тот самый сюрприз, которым аборигены грозились поразить столичных гостей, – запеченного с кашей поросенка, появление которого вызвало за столом бурю ликования и восторженные крики: