Я, повторяю, не знаю! Надо уезжать, не надо! До сих пор не могу составить окончательного мнения, действительно ли спасти пытался Волка, намекая Людмиле Иосифовне, джеку-потрошителю, чтобы нажала на дочку в смысле алиментного заявления в ОВИР, или поддался власти темных, отвратительных сил, которые, несомненно, присутствуют в моей психике, как и в психике каждого истинно русского человека. Во всяком случае, поступил я искренне, хоть, может, скажу еще раз - не Бог весть как порядочно - но вот счастливее ли жилось бы Водовозову, сохрани он сына, останься на Родине, или нет - я не знаю. Не знаю. Не имею понятия.

Несколько дней назад позван был в гости на иностранцев хозяйкою известного светского салона Юной МодеСтовной. Стол ломится: икра, рыбка, все такое прочее. Бастурма из "Армении". Водка с винтом из "Розенлева" холодная, запотевшая. "Белая лошадь". "Камю Наполеон". Иностранцы: новый французский культуратташе с женою. Бездна обаяния, живости: прямо Жан-Поль Бельмондо и Анни Жирардо. По-русски чешут лучше Юны Модестовны. Выясняется история: семья Бельмондо сто двадцать

какими-то русскими даже роднились; с французами, с соотечественниками, так сказать - воевали дважды: в двенадцатом и в пятьдесят четвертом. Восемьсот, разумеется. Кто-то из боковой линии в кружке Буташевича-Петрашевского состоял, после чего был разжалован в солдаты и погиб на Кавказе. А Жирардо ни много ни мало - внучка того самого Голицына. Наполовину русская, наполовину! представьте, еврейка. Вот так. Такая вот эмигрантская история. Ну, и чего тут поймешь? Надо ехать, не надо!

А водовозовский случай рассказал я потому только, что был ему свидетелем. Рассказал просто так. Без выводов.

1982-1983 г.г.

ОЛЕ В АЛЬБОМ

четвертая книга стихов

Евгений КОЗЛОВСКИЙ

МОСКВА 1985

1.

Не разомкнуть над листом уста

не измарать листа...

Так же вот ночь без тебя пуста.

Так же, спросишь, чиста?

Я от тебя еще не отвык.

Синяя дверь - капкан,

и поворачивает грузовик

прямо на Абакан.

Ты покачнулась на вираже,

стоп-сигнал не погас,

но задувает мне встречь уже

глупый, пыльный хакас,

дует, заносит твой городок

мертвою, серой золой...

Русые волосы, взгляд как вздох,

профиль на людях злой...

Милая, где мне найти слова,

как мне тебя назвать?

Переполняется глаз синева

горечью тайных свадьб.

Как проволочится ночь твоя

в душном купе "Саян"?

Милая, милая, ми-ла-я!..

Дверца купе - капкан.

Я ни о чем не хочу гадать:

Омск, Красноярск, Москва...

Время ведь тать, и пространство - тать...

Где мне найти слова?

Только я знаю одно, одно:

ночь без тебя пуста.

Заледенело напрочь окно.

Не разомкнуть уста.

2.

Бессонницей измученные ночи.

Безделием отравленные дни,

которые, хоть кажутся короче,

чем ночи, но длиннее, чем они.

Мучительное царство несвободы,

снаружи царство, изнутри - тюрьма.

Аэропортов входы и входы,

посадок, регистраций кутерьма.

А где-то там царевна Несмеяна

живет и вяжет свитер в уголке.

Я изнываю в медленной тоске,

но... не беру билет до Абакана.

3.

Оленька свет Васильевна,

девочка моя милая,

пленница птицы Сирина

зверя железнокрылого

из Минусинской впадины

только во сны несущего,

только в пределы памяти,

ах! - не в пределы сущего.

Оленька, дорогая моя,

как в нас с тобой поместится

встреча, отодвигаемая

днями, неделями, месяцами?

Видимо, стану я не я,

если сумею долее

жить в плену расстояния

между собой и Олею.

Оленька, моя девочка!

Как одолеть бессилие?

Верить почти и не во что...

Разве вот - в птицу Сирина.

4.

Оля, роди мне сына!

Оля, земля - зола!

Оля, душа застыла

на перекрестках зла.

Оля, подходят сроки,

смерть разлеглась, сопя.

Русый и синеокий,

пусть он будет в тебя,

умный, добрый, красивый

лучше будет, чем мы...

Оля, роди мне сына:

изнемогаю от тьмы.

Оленька, Ольга, Оля,

латочка на груди,

для утоленья боли

хоть укради - роди!

По морю, как по тверди,

чудо мне соверши

для попрания смерти,

для спасенья души.

5.

Я сегодня ходил на К-9.

Ничего от тебя. Ни-че-го.

Что же делать, мой друг, что же делать?

не случается, знать, волшебство.

Я тебя понимаю, конечно:

ждешь письма, мол, и почта - дерьмо...

Как ничтожно оно, как кромешно,

минусинское это МГИМО!

Как легко в политичных извивах

придавить слишком хрупкую суть...

Ну, привет, дорогая. Счастливо.

Перетопчемся как-нибудь.

6.

Эти строчки, как птичья стая,

разлетаются по листу,

словно где-то снега, растая,

присушили к себе весну,

словно эти слова сбесились

и порхать пошли, и летать,

вместо нормы своей: бессилья,

благодать неся, благодать.

И под солнечный щебет строчек

я читаю, как волшебство,

каждый знак твой и каждый росчерк,

даже точечку вместо "о".

Только капельку... ну, вот столько...

меньше щепочки от креста

я печалюсь, что слово "Ольга"

не стоит на краю листа.

В магазине сравнений шаря,

прихожу к убежденью я:

это слово - певческий шарик

в узком горлышке соловья,

это камень во рту Демосфена

на морском берегу крутом,

а у ног Демосфена - пена:

Афродиты родильный дом,

это Древняя Русь, варяги,

это Лыбидь, Щек и Хорив,

это Олины русые пряди,

это я, в них лицо зарыв...

Но щебечут, щебечут птицы,

по листу бумаги мечась...

Да слетит на твои ресницы

добрый сон. Добрый миг. Добрый час.

7.

Водка с корнем. Ананас.

Ветер. Время где-то между

псом и волком. А на нас

никакой почти одежды

лишь внакидочку пиджак.

А за пазухою, будто

два огромные грейпфрута,

груди спелые лежат.

8.

Уходи, ради Бога! совсем уходи!

Уходи, если хочешь... Но ты ведь не хочешь.

Ты сама посуди: не уходят средь ночи ж,

если страсть загрубила соски на груди,

не уходят: персты напряженнее струн,

не уходят: совсем не зажаты колени,

не уходят: ведь время погрязнет во тлене,

а на улице, Боже! такой колотун...