— Августа, что-нибудь не так?

— Нет, — говорит Августа. — Нет. Ничего.

Она явно мнётся, потом всё же решается:

— Послушай, а что ты вечером делаешь?

— Вроде ничего, — говорит Ленка.

— Может, зайдёшь ко мне? А я тебя чаем напою…

Господи, да что стряслось-то? — думает Ленка, она же замкнутая, до ужаса просто.

На всякий случай она забрасывает пробный камень:

— А альбомы покажешь?

У Августы неодолимая тяга к прекрасному, и квартира у неё забита альбомами с репродукциями. Но показывать она их не очень-то любит, потому что все так и норовят ухватить нежнейшие типографские шедевры грязными руками.

— Покажу, — покорно говорит Августа, и Ленка пугается.

— Ладно, — говорит она, — договорились…

— Печенье возьми, — Августа пододвигает Ленке вазочку.

— Да я уже, — мнётся Ленка.

— Ничего, — говорит Августа, — бери, бери ещё…

Господи, думает Ленка, я же сейчас лопну. Она кидает тоскующий взгляд за окно.

Море неслышно, но как-то ощутимо дышит за двумя рядами пятиэтажек, гостиницей «Ореанда» и санаторием «Жемчужина Молдавии», за перистой листвой акаций и лапчатой — каштанов, мерцающая осенняя тоска переливается в тёплом сумраке…

— Так я пойду? — говорит она.

— Посиди ещё немного, — просит Августа. — Я тебе ещё Модильяни не показала…

— Да я его как-то…

— Ну, Матисса… кстати, ты не знаешь, говорят, с Лохвицкой какая-то странная история вышла?

— Ну, вышла, — неохотно говорит Ленка, перелистывая глянцевые страницы.

— А что там случилось?

— Да так…

Вдруг Августа напряжённо подняла голову и расширенными глазами уставилась во мрак за окном.

— Ты что?

— Ничего, — мёртвым голосом произнесла Августа.

И тут только Ленка услышала мягкий стук в дверь — старую, поцарапанную дверь, рядом с которой торчали проволочки от вырванного с мясом звонка.

— Вот, — тихо сказала Августа, — вот он. Опять.

Так значит, думает Ленка, прошлой ночью…

Августа вцепилась в Ленкину руку так, что у той побелели пальцы.

— Кто это? — недоумевает Ленка.

— Никто… потому что… этого нет… не может быть… Не открывай!

— Да я и не собираюсь.

Они застыли, молча, не отводя глаз от двери.

Стук прекратился.

— Царапается, — шепчет Ленка.

— О, Господи! Нет…

Тихие удаляющиеся шаги, молчание.

— Августа, — наконец говорит Ленка, — а что, вчера тоже…

— Не было ничего вчера! — кричит Августа. — Говорю тебе, не было! Ты это… заночуй у меня, ладно?

— А, привет, — говорит доцент Нарбут. — Чем обязан?

— Я Августу ищу, — Ленка приоткрывает дверь и боком протискивается в щель.

— Августа на занятиях. А ты мне Лотмана обещала.

— Будет тебе Лотман. — Ленка садится на стул с рахитичными ножками. — Я тут подожду, ладно?

— Ладно, — доцент Нарбут рассеянно складывает бумаги в стопку. — Что, опять могилки перекапывать? Говорят, на американскую клиентуру работаете…

Нарбуту всегда всё известно, потому что у него хорошие источники информации. Но никто не знает, какие именно, потому что он своих информаторов не выдаёт.

— Бывает… — говорит Ленка.

— И как же вы так прислонились? Наверняка та, чёрненькая, которая с тобой на курсе училась, а потом в Штаты дёрнула… Небось, с её подачи…

— Если знаете, зачем спрашиваете?

— Так, проверяю одну гипотезу. До чего мы докатились, а? Доцент наук могилки за эмигрантами убирает. Раньше мы были за железным занавесом, как за каменной стеной, а теперь — на тебе, пожалуйста! Любой космополит может тебя на кладбище отправить! Сходи-ка, юноша, — это он уже заглянувшему в дверь унылому студенту, — позови Пшибышевскую.

— А она уже сама сюда идёт, — мрачно говорит студент. — Занятия отменили.

— Это ещё почему?

— Бомбу подложили. Всеобщая эвакуация.

— Бомбу, наверное, второму курсу подложили, — говорит доцент Нарбут, — у них как раз пересдача. Эй, что с тобой?

Вдоль стены тянется ряд портретов — мрачные братья-близнецы в наглухо застёгнутых сюртуках, последние в ряду — в пиджаках и при галстуках.

— Кто это? — тихо говорит Ленка, — вон там, пятый слева?

— Это… — приглядывается Нарбут, — да чёрт его знает, все они на одно лицо.

Математики…

— А, это ты, — говорит, влетая в комнату, Августа. Она уже оправилась от вчерашнего потрясения. На ней потрясающий замшевый пиджак и очень элегантная юбка. — Ты слышала про бомбу? Занятия отменили. Пошли в Пале-рояль, там сейчас музыкальный праздник какой-то. Заодно и кофе попьём. Да что это ты, в самом деле?

Ленка стоит с раскрытым ртом и тычет пальцем в табличку под портретом.

— Гершензон, — говорит она. — Гершензон, Моисей Самуилович.

— Самойлович, — поправляет доцент Нарбут.

— Один чёрт. Августа, говорю тебе, это он…

— Брось! Мало ли в Одессе Гершензонов…

— Даты… даты смотри! Всё сходится!

Строгий старик в ермолке укоризненно смотрит на неё.

— Ты что, — спрашивает доцент Нарбут, — нашла пропавшего родственника?

Ленка тихонько качает головой.

— Послушай, — говорит она наконец, — а он всегда тут висел?

— Не помню, — неуверенно говорит Августа, — кто же смотрит на портреты?

Ленка приподнимает пыльную раму. Под ней ярко-розовый квадрат обоев.

— С незапамятных времён… — бормочет она, — надо же…

— Послушай, Юра, — Августа оборачивается к Нарбуту, — кто это, не знаешь?

— Понятия не имею, — холодно говорит Нарбут.

Ленка тянет Августу за рукав.

— Выйдем… — говорит она шёпотом.

Они оказываются в полумраке коридора, в стрельчатое окно заглядывает зелёное дерево.

— Ты чего? — спрашивает Августа.

— Врёт. Он знает. Он всегда всё знает.

— Тогда почему не говорит? Что, личность какого-то настенного Гершензона такая потрясающая тайна? Вот же он, висит, на всеобщем обозрении…

— Так ли уж на обозрении… — сомневается Ленка. — Что ж мы его раньше не замечали?

— Опять за своё, да? Он что, по-твоему, сам тут повесился? Снял со стены, я не знаю, Гаусса и повесился?

— А ты можешь дать гарантии, что это не так?

— Я даю гарантии только нормальным людям, — холодно говорит Августа.

— Это ты своим студентам скажи… Ты вот что… Сколько у тебя при себе денег?

— А тебе какое дело?

— А такое. Давай сюда. Всё давай…

— Лена, ты точно сошла с ума, — шипит Августа, покорно выбирая из бумажника радужные купюры.

— Вот… видишь, я свои докладываю. Все, какие есть. — Ленка пересчитывает наличность. — Достаточно. Пошли. Говорить буду я. А ты молчи. Молчи и кивай.

Они вновь входят в комнату. У Августы лицо вытянутое, Ленка сохраняет фальшивую жизнерадостность.

— Юрий Игоревич, — говорит она несколько заискивающим голосом. — Мы тут с Августой подумали… раз бомба, чего тут сидеть…

— Да она не взорвётся! Я уже столько таких бомб пережил…

— Как знать, — загадочно говорит Ленка, — но я бы на вашем месте всё же переждала где-нибудь в безопасности. Скажем, на Гоголя — там такое хорошее кафе, на Гоголя. Интеллигентные люди туда ходят.

— Тоже мне, нашли безопасное место, — в глазах Нарбута появляются проблески интереса, — там недавно на одного интеллигентного человека кусок штукатурки упал. Потом, пиво там никуда… житомирское пиво. Житомирцы им оптом, за бесценок свою бурду сбывают.

— А мы не будем пиво. Мы будем коньяк. Верно, Августа?

Августа молча кивает.

— Я угощаю.

— Ты что, наследство получила? — удивляется Нарбут.

— Нет… я получила послание… Так пошли?

— Ну что с вами поделаешь, — говорит доцент Нарбут.

— С другой стороны, — говорит доцент Нарбут, — если взять, например, Хайдеггера…