А Еремей плетёт спокойно корзинку, будто вовсе не слышал. Многие удивлялись:

— Гляди-ка — молчит!

— Оробел, поди?

— Срезал, видать, его Оська-то!

Услышал старик, что мужики говорят, нахмурился, посидел, посидел молча, будто думал о чём, потом поднялся — у самого лукавинка в глазах заиграла:

— Завтра байка доскажется, а сегодня у меня дело есть.

И тут же к Рябку обратился, да не просто — с поклоном:

— А вас, Осип Нефедович, особенно жду!

…На другой день, к вечеру, собираются мужики к Еремею, и Оська-Рябок приплёлся. Глядит — хозяин во дворе короб большущий поставил. Его и спрашивают:

— Чего это, Еремей, устраиваешь?

Тот прищурился, вроде как ухмыльнулся, да и говорит:

— Зайцев буду ловить, чего даром время терять. Заговор прочту — они и наловятся, пока вам байки рассказываю.

Оська голову на тощей шее из тулупа высунул, как петух перед боем, и расхохотался:

— Ну, братцы, умора! Видано ли дело — зайцы к нему прибегут, да сами в короб-то и запрыгнут. Совсем Еремей избрехался!

Мужики некоторые не вытерпели, старику сказали, чего, мол, зубоскала-то терпишь, гнал бы в шею. А тот подмигнул в ответ только, сам же молчком в короб овса посыпал и к Оське:

— А коли наловлю — поставишь мужикам медовухи ведро?!

Оська сразу голову спрятал, нахохлился, будто воробей на морозе. Теперь мужики над ним потешаются:

— Эй, Оська, душа твоя заячья, чего испугался? Давай слово, бей по рукам!

Оська заморгал: «Как быть?» А мужики подталкивают его, хохочут на всю улицу:

— Ну, Оська-Рябок! Ты ж не веришь а Еремеевы заговоры.

Оська залепетал:

— Я-то не отказываюсь, а Еремей как?

Старик будто ждал того, сказал:

— А я, в счет выигрыша али проигрыша, сейчас угощаю.

И позвал всех в избу. Мужики заторопились к крыльцу, Еремей собачонку в будку загнал да прикрыл дырку:

— Это чтоб не пугала.

Зашли мужики, глядят — стол накрыт, Еремеева старуха по чаркам медовуху разливает. Сели за стол, поели, раздобрели, балагурят о том о сем. но Оське не сидится на месте, ёрзает, на хозяина поглядывает. А тот гостей угощает и Оську тоже. Как стемнело на улице, поднялся Еремей:

— Заговор щас прочту! Только, чур, не мешайте, а то не подействует.

Пошептал по углам, погасил лампу, снова зажег. И так три раза. Потом сказал:

— Ну, а теперь… глядеть пойдемте.

Вышли мужики, сунулись в короб-то и глаза выпучили:

— Батюшки! Короб зайцев полнехонек!

Сидят, трясутся, уши прижавши. Еремей длинноухих достал, да у всех на глазах пустил по улице. То-то они — кто в лес, кто в поле стрекача дали. Мужики поохали, поахали, а кой-кто ухмыльнулся в усы, на Еремея хитро поглядел да Оську и давай подталкивать:

— Ставь, Рябок, медовухи ведро — проспорил старику!

Тому деваться некуда — пришлось в тот же вечер всю ораву к себе вести, угощать.

С тех пор Еремею ещё больше вера была. Но мужики, которые в усы хитро ухмылялись, сказали старику:

_— На загадку твою у нас сразу отгадка была: видели, к кому ходил в тот вечер, да уж больно Рябка ущемить хотелось, потому и молчали.

Посмеялся Еремей с мужиками, да тут и рассказал, как зайцы в короб попали…

В приятелях у него парень был — Федя Сентябов — не то чтобы охотник заядлый — так, промышлял иногда с ружьишком, да и носил больше для форсу. Сам ямами-ловушками зайцев ловил: петли-то не любил — косоглазые больше калечились, а иногда уходили. Ну, вот, по осени на тропе яму большую выроет, зимой прутиками заложит, снегом запорошит, лапкой заячий след отпечатает, а проверит, глядишь — несет в деревню косоглазых с полдюжины. Еремей и шепнул ему насчет Оськи-Рябка, дескать, слово-то делом закрепить надобно. Федя рад был старику помочь — тоже Рябка не любил. Наловил за ночь десяток зверьков, день у себя продержал, а вечером, по уговору, пошел к Еремееву дому. Подождал, пока свет троекратно в избе не погаснет, прокрался во двор — да из мешка в короб длинноухих и выпустил.

Вот так дело-то было.

На Артёма-охотника люди косо поглядывали. Чудной потому что. Летом сено косит, зимой лосей да косуль прикармливает, а как до стрельбы — рука не поднимается. Тем и промышлял, что орехи кедровые добывал да мед собирал.

Жил он. бобылем в избушке, на краю села. Раз по осени пошел Артём в тайгу — орех поспел, шишковать пора настала, — забрел в чащобу: деревья стеной стоят, сучья корявые одежду рвут. Бродил, бродил да в глубокую яму-ловушку и угодил. Сидит в сырой яме день, другой, выбраться не может.

«Ну, — думает, — помереть мне здесь, горемыке старому…»

Вдруг земля сверху посыпалась, и огромная лесина вниз опускается. Вылез Артём, огляделся и чуть не помер со страха: сидит на пеньке большущий медведь. Шуба на нём не бурая, как у простого медведя, а седая, и серебряные искорки от неё отскакивают, пчёлками летят в разные стороны. Где такая искорка сядет, там цветок вырастет, огоньком засветит синеньким. Седой Медведь!

У Артёма зуб на зуб не попадает. Тут медведь молвил голосом человеческим:

— Что, Артём, испугался?

Артём осмелел, ответил:

— Испугался, хозяин-батюшка.

А Седой Медведь опять спрашивает:

— Как же ты, Артём, в яму угодил? Страшно, больно, поди, было?

— И страшно, и больно,— с грустью ответил старик.

Сурово взглянул на него Седой Медведь:

— А как больно и страшно бывает зверю таёжному: что оленю рогатому, что медведю лохматому, как попадут они в ваши капканы да ямы? А жизнь всем дорога!

Встал Артём на колени, склонил седую голову и ответил:

— Что ж, за грехи человека перед лесом готов поплатиться.

Седой Медведь молвил ласково:

— Я, Артём, знаю — зверей ты не обижаешь. В лютые зимы от голода многих спасаешь. Отпускаю с миром, но прежде будь гостем моим.

Поблагодарил Артём медведя и пошел вслед за ним. Долго шли по лесу дремучему и вышли на большую поляну, солнцем залитую. Удивляется Артём: «Во всей тайге осень стоит, деревья лист давно сбросили, а тут трава мурава зеленеет, марьин цвет к солнцу тянется». Посреди поляны стоит терем с резными балконами, а вокруг зверьё веселится: зайцы-удальцы с серым волком в чехарду играют, бобёр с лисицей барыню отплясывают, белка с куницей на дудках им подыгрывают. Надивиться Артём не может: звери, а в какой дружбе живут!

Медведь, тем временем, гостя в терем привел, за стол посадил, сладким медком угостил, о житье-бытье речь завел. Рассказал Артём все, что на душе было. Что стар, сила уходит, словно песок из горсти. А семьи по сей день не завёл, так и помрёт бобылем.

Выслушал медведь внимательно, головой покачал. Потом на стол, где пустое место было, взор устремил. И вдруг встал сундучок, яркой медью кованный. Взял медведь сундучок, открыл со скрипом крышечку, Артём так и ахнул: лежит там янтарный камушек, мягким светом озаряет горницу. Вынул медведь его и подаёт:

— Бери, Артём, янтарь — слезу кедровую. Нежданно-негаданно принесет она счастье.

Чтобы не потерять, Артём положил янтарь на голову и шапкой прикрыл. Посидели еще немного, а как солнце к закату клониться стало, вспомнил Артём, что поздно. Как до дома добраться, как дорогу найти?

Но успокоил Седой Медведь:

— Ничего, дам провожатого.

А сам вдруг как захохочет, лапами захлопает, шкурой затрясёт. И посыпались из нее искорки серебряные: которые на пол падают, которые в окошко пчёлками улетают. Изловчился медведь, схватил одну и Артёму подаёт:

— Пойдёшь домой, кинь искорку наземь, доведет тебя. А коли беда случится, проси у неё помощи.

Поблагодарил Артём медведя, пустил искорку. Поскакала она с травинки на травинку, с цветка на цветок… Где упадет, там лес расступается, тропинка змейкой вьется, серебряным светом озаряется. Идет старик по тропинке, напевает тихонько. Вдруг запрыгала искорка на одном месте, и тропинка кончилась. Смотрит — стоит старый кедр лохматый, ветви под тяжестью шишек опустились. Шепчет кедр Артёму: