У Петра была с ней старая, но непрочная дружба еще с тех пор, когда он был солдатом. Считанные ночи отпуска он часто проводил на ее посиделках. Ему нравился ее веселый и беззаботный характер, сладки были тайные поцелуи, которые она ему дарила с безумным легкомыслием. И уезжая к далекой границе, на место службы, он увозил с собой веселую и беспечную девичью улыбку, а воспоминание о тайных поцелуях согревало его одинокую солдатскую душу. Марийка писала ему длинные шутливые письма. Они приходили так аккуратно, что Метр привык к ним, они стали для него необходимостью. И он писал, но редко, сдержанно и обдуманно. В сущности ему нечего было сказать ей, да и боялся он, чтобы письма не попали в чужие руки. Скоро Марийка призналась ему в любви. «Я люблю тебя безумно и страстно! — писала она сильными и модными словами. — Мое сердце изнывает по тебе. Никого другого я не полюблю до гробовой доски. Ты один у меня на сердце и только ты!..»

В следующих ее письмах не было ни одной из обычных ее шуток, ни одной сельской новости. В каждой строчке, в каждом слове, с присущей ей, немного бесстыдной откровенностью она требовала от Петра любви, объятий и ласк, а белые поля страниц были покрыты алыми отпечатками ее сочных, жадных губ. Эта пламенная любовь не тронула сердце Петра. Спокойно и холодно отвечал он на Марийкины письма, стараясь обратить все в шутку. Но она как будто не замечала его явного равнодушия, продолжала писать ему по два-три раза в неделю и просила его отвечать как можно скорее. Петр опасался более глубокой связи с ней, считая ее легкомысленной женщиной. В ее красоте было что-то безумно привлекательное, опьяняющее и порочное, и это смущало Петра, при его взглядах на любовь и семью. В глубине души он испытывал необъяснимый страх перед этой красотой, которая могла его довести до худого конца, и трезво боролся с ней. Он даже стыдился своей связи с Марийкой, боясь, что в селе узнают о ней, и внезапно решил порвать ее. Он больше не писал Марийке до конца своей службы, но, вернувшись окончательно домой, первый пошел к ней. Петр не спрашивал себя, почему после такого долгого молчания он это сделал, не спрашивала его и Марийка. Как раз в это время он увидел Нонку на одном молодежном собрании. Она сидела против него, и он, взволнованный этой встречей, не спускал с нее глаз. С тех пор ее черные глаза с длинными ресницами, ее круглое смуглое лицо и тонкий стан не выходили у него из головы. «Это она», — сказал ему какой-то внутренний голос, голос сердца. Но его гордое сердце было обмануто… Добрая, великодушная Марийка и в этот раз приняла его, как блудного сына. Обрадовалась ему, не знала, как угодить, не упрекнула за увлечение Нонкой, только сказала с наивной и спокойной уверенностью:

— Я знала, что, куда бы ты ни ходил и что бы ты ни делал, ты опять вернешься ко мне! Человека всегда тянет туда, где его понимают и утешают…

Петра поразили эти слова, потому что в них он уловил темную неясную правду, которой всегда боялся. «Странная женщина! — думал он со смутной тревогой. — Хорошая она или легкомысленная? Действительно ли она любит только меня, любит и будет любить по гроб жизни, как писала когда-то? И почему она такая спокойная, неревнивая, как будто держит меня в каких-то сетях и, когда захочет, может снова привлечь к себе?»

Он не смог ответить на эти вопросы. Его охватило какое-то безволие, чуждое его характеру. Ясно сознавая, что его отношения с Марийкой заходят все дальше и что о них заговорят в селе, он продолжал ходить к ней. И подобно тому, как песок медленно оседает на дно реки, так глухая тревога за непрочную связь с Марийкой постепенно улеглась в его сердце, заглушенная сладкой, чувственной любовью.

Марийка стала избегать подруг и по вечерам ходила одна к своей тетке. Дядя ее был каменщиком, работал зимой в городе на стройке жилых домов и редко возвращался в село. Тетка — бездетная женщина — была очень привязана к племяннице, знала ее любовные тайны и была готова все для нее сделать. Опытная пожилая женщина понимала, что эти тайные свидания привяжут Петра к племяннице.

Марийка закапчивала свечой окно в комнате, чтобы снаружи не видно было света, садилась у маленькой печурки с вязаньем в руках и ждала Петра. Вскоре в сенях слышались его тихие и осторожные шаги. Марийка встречала его ласковой улыбкой и упоительным запахом духов. Она была очень хороша в своих новых, изящных блузках. На ее нежном лице всегда сияла милая и беспечная, как у ребенка, улыбка, а глаза, ясные и голубые, как васильки, утопали в сладкой неге. Только грудь ее, бесстыдно и дерзко выдающаяся из-под блузки, и сочные губы выдавали затаенное порочное желание страстно любящей женщины.

В один из этих вечеров Марийка отдалась Петру. Они долго лежали рядом и молчали. Марийка, с обнаженной розовой грудью, смотрела на потолок невинными детскими глазами, а уголки ее губ вздрагивали от все еще неутихавшего волнения.

— Что теперь со мной будет!

Голос ее был спокойным и тихим, но Петр уловил подавленную тревогу этой женщины, которая отдалась ему, не зная даже, любит ли он ее. В этот миг она стала ему дорога, и он впервые почувствовал в сердце нежность к ней, но у него не поднялась рука приласкать ее, язык не повернулся сказать ей ласковое слово. Испуганный своей холодностью, он молчал, крепко стиснув зубы, полный отвращения к самому себе.

— Я знать ничего не хочу! — сказала Марийка, повернувшись к нему и положив голову ему на плечо. — Я тебя люблю, и мне этого довольно!.. А ты меня не любишь! Почему?

Петр погладил ей руку и в неожиданном порыве, потрясшем все его существо, прижал к себе:

— А может и люблю!..

Прошел месяц, другой. Петр встречался с Марийкой очень часто и привязался к ней. Ее ласки, такие страстные и искренние, разжигали огонь в его мужской крови, одурманивали голову, как густое, старое вино.

Он возвращался домой поздно с пересохшими губами и отяжелевшими веками, засыпал в сладкой истоме, как пьяный, и всю ночь ему снилась… Нонка…

Пришло время сева. Бригада Петра работала на участке близ акациевой рощи. Однажды Петр сходил в село за газетами и возвращался обратно. По обеим сторонам дороги робко зеленела первая весенняя травка. Над коричневым бархатом пашен дрожало, переливаясь, легкое марево, причудливо изламывая светло-зеленую ленту акациевой рощицы. Петр шел, то насвистывая что-то обветренными губами, то просматривая заголовки в газетах, то рассеянно и радостно оглядывая поле. Он был в легком пиджаке, без шапки, в рубахе с расстегнутым до самой груди воротом. Солнце ласково, но настойчиво припекало затылок, а в лицо ему веяла прохладой весенняя свежесть и как будто чем-то пушистым нежным ласкала его грудь и плечи.

Дойдя до рощи, где дорога отклонялась на ферму, он увидел Нонку.

Девушка была уже так близко, что Петр ничего не успел сообразить. Если бы он увидел ее раньше, то, вероятно, вспомнил бы о своем изгнании с фермы, о долгом и обидном молчании Нонки и гордо прошел бы мимо, только поклонившись издали. Но все произошло так быстро и неожиданно, что он сунул газеты под мышку и подал ей руку. Сердце у него сильно билось, он не мог владеть собой, стоял, преминаясь с ноги на ногу, говорил что-то несвязное и не сводил глаз с Нонки. Прежнее чувство к ней, с которым он так долго и мучительно боролся, с новой силой вспыхнуло в его груди. И видя, как девушка взволнована и смущена, он понял, что и она его любит. В один миг душа освободилась от всех сомнений, и его охватило неудержимое желание обнять ее и поцеловать. А она завязывала и развязывала дрожащими руками концы своего платка и молчала. Взглянула на него только раз, мельком, как-то удивленно, и сказала:

— Я спешу. Мне надо в село — поговорить по телефону с агрономом…

Петр отступил в сторону и дал ей дорогу.

Но не сделав и шагу, Нонка вспомнила долгие, бессонные ночи, когда она мечтала об этой встрече и все те чувства и сомнения, которые волновали ее сердце. Еще задолго до знакомства с Петром она любила его в своих девичьих мечтах, а после вечеринки вернулась совсем влюбленной. Несколько дней Нонка ходила опьяненная дурманом первой любви и думала только о новой встрече. Но тогда в ее душу прокралось смутное сомнение, что, может быть, Петр и не любит ее вовсе. Вспоминая строгое и, как ей казалось, безразличное выражение его лица на вечеринке, когда сама она так волновалась, его дерзкую самоуверенность, она думала, что этот гордый и самонадеянный человек ищет сближения с ней только из мужского самолюбия и не ответит на ее искренние чувства. Мысль о неразделенной любви оскорбляла ее гордость. Да и все близкие: дед Ламби, Раче и мать — будто сговорившись, в один голос предупреждали: «Держи ухо востро с этим человеком!» Нонка чувствовала, что то же думал и отец. И позже, когда Раче осторожно намекнула ей о тайной связи Петра с Марийкой Кутевой, Нона решила долго не спускаться в село. Она знала, что, встретясь с Петром, она влюбится в него еще больше, и тогда уже возврата не будет.