— Это моя школа, сэр. Я тут учился. Школа очень хорошая. Ребята тренируются для спортивного состязания.

— Понятно. Но почему школа не в деревне? Почему она так далеко?

— Из-за электричества, сэр. Здесь оно есть, а в деревне пока нет.

Действительно, тонкий провод, тянущийся от поворота, заканчивался у домика учителя.

Они направились к низким холмам, коричневым и голым, как вся окружающая местность. Дорога пошла вверх, ехать стало труднее. Мистер Малик замедлил ход и осторожно повел старый «мерседес» между валунами и ямами, размытыми дождями.

— Вон она, сэр, вон моя деревня! — Бенджамин с вершины холма показывал пальцем вниз, в небольшую долину. — Тут я родился. Тут живут мои отец и мать. Это очень хорошая деревня.

Мистер Малик ожидал увидеть десяток хибар, похожих на школу, посреди голой коричневой земли. Но все оказалось иначе. Он остановил машину.

Большинство домов стояло на главной улице. Позади каждого тянулся ярко-зеленый участок. Дальше по равнине виднелись зеленые поля, на которых зрел урожай. Деревушка была зеленым оазисом в бесконечной пыльной пустыне.

Спустя несколько минут они уже ехали по деревне, мимо улыбающихся жителей. Мистеру Малику представили каждого из встречных мужчин, женщин и малых детей, причем создавалось впечатление, что все они — отец, мать, дядя, тетя, племянник или племянница Бенджамина. Мистер Малик искал глазами реку — иначе откуда столь щедрый урожай бобов и томатов, сорго и кукурузы? Река действительно была — в виде песчано-каменистого русла.

— А вода, Бенджамин? Откуда вода?

— Из родника, сэр. Под горой. Это очень хороший родник. Идемте, я покажу. Там-то все птицы и есть.

Около девяти утра одномоторная «Сессна 207 Скайвэгон», снизившись, описала круг над маленьким городком и легко приземлилась на посадочную полосу крошечного аэродрома. Ее появление стало сигналом для единственного таксиста Какамеги. Три авиапассажира не прождали и десяти минут, как «Пежо 504» — чуть более позднего года выпуска, чем у Роз Мбиква, но абсолютно такой же по дизайну — подкатил к самолету, чтобы доставить их в частную гостиницу, построенную в тридцатых годах владельцем местной лесопилки под сенью одной из немногих уцелевших реликтовых олив. В «Какамеге» и сейчас не только можно исключительно вкусно позавтракать, но и увидеть множество птиц, которых нет больше нигде в Кении, — в том числе птицу со странным названием «эремомела Тернера».

В 1753 году великий шведский натуралист Карл фон Линней опубликовал свою знаменитую «Systema Naturae», и с тех пор все растения и животные носят уникальные научные названия, состоящие из двух латинских слов и относящиеся только к данному растению или животному и ни к чему больше. Я, например, представитель вида Homo sapiens. Вы, вероятней всего, тоже. Лев — Panthera leo, ягненок — молодой Ovis aries. Птицы — не исключение из систематики Линнея. Черный коршун, который, как вы, наверное, помните, встречался нам в начале повествования, известен в орнитологии как Milvus migrans. Щурка с грудкой цвета корицы носит гордое имя Merops oreobates. Все это, разумеется, очень облегчает жизнь орнитологам: беседуя на профессиональные темы, они могут быть абсолютно уверены, что обсуждают одну и ту же птицу.

Между тем англоговорящие орнитологи-любители — а по результатам недавнего опроса, проведенного в Соединенном Королевстве, для 87,4 % из них английский является родным языком (и для 87,1 %, как ни печально, единственным) — давно пытаются систематизировать ненаучные птичьи названия. В новом и прекрасном мире, рисующемся их воображению, каждая из десяти тысяч (или около того) существующих в мире птиц будет иметь одно и только одно разговорное имя. Шотландский певчий дрозд и дрозд английский черный объединятся в черного дрозда обыкновенного. Филомелу и большого серого дрозда долой — да здравствуют соловей обыкновенный и деряба. Теперь продвинемся дальше по глобусу: жители США несколько сотен лет именовали красногрудого Turdus migratorius малиновкой, в то время как англичане значительно дольше знали под тем же именем совершенно иную птицу, причем это решительно никого не беспокоило. Так вот, отныне и навсегда первая становится малиновкой американской, а вторая, птица хоть и не родственная, но обладающая правом первенства на название, — малиновкой европейской. Стоит ли ждать, что американцы исключат из разговорной речи «синицу» и привыкнут к староанглийской «гаичке», я, честно сказать, не уверен.

Возникает вопрос: а как быть с теми шестьюдесятью (приблизительно) процентами птиц, которым не посчастливилось обитать в англоговорящей стране? Взять, к примеру, маленькую серенькую резвушку с белым горлышком, черной полоской на грудке и ореховой шапочкой, сдвинутой на лобик. По-научному она Eremomela turneri: сочетание латинизированного греческого erimomela — «пустынная певунья» — и фамилии европейского ученого, впервые ее описавшего, эксцентричного английского натуралиста, эпикурейца Генри Тернера по прозвищу Бесноватый Гарри. Как назвать эту птицу — пустынная певунья Тернера? Увы, беда в том, что, хотя почти все представители рода Eremomela обитают в пустыне, данный вид встречается исключительно в дождевых лесах. Карелобая чернополосая белогрудка? Согласитесь, не ахти как изящно. Обычно в таких случаях (особенно почему-то, если птичка маленькая) люди, принимающие решения, удовлетворяются англизированной версией латинского названия. Cisticola hunteri становится цистиколой Хантера, Apalis ruddi известен серьезным орнитологам-любителям как апалис Рада, а наша миниатюрная подруга Eremomela turneri в популярных определителях птиц Восточной Африки именуется эремомелой Тернера. И увидеть ее можно исключительно — помните, как Джордж говорил об этом Гарри Хану в «Хилтоне»? — в лесу Какамега на западе Кении.

— Видели вы опять того страуса? При взлете?

Гарри доскреб ложкой оранжевый ломтик папайи и теперь решал, что еще взять — омлет или яйца-пашот.

— Страуса? — переспросил Джордж. — Нет. В любом случае, страус у нас есть, — скажи, Дейво? Кстати, там остался бекон?

— Да, за сосисками. — Они втроем сидели за столиком на веранде. — Как думаете, из чего они сделаны, эти кенийские сосиски?

— Я однажды был на мясокомбинате в Торонто, — сказал Гарри. — После этого мне все нипочем. Так каков у нас план?

— План… погодите-ка! — Дэвид бросил ложку и схватил бинокль. — Мама родная! Смотрите — Джордж, Гарри!

— Где? — Гарри направил свой бинокль вверх, на густой шатер листвы, сквозь которую с шумом лезло нечто весьма немаленькое. — А, да! Вижу. Только… Что еще за диковина?

— А это, — сказал Дэвид, заглянув в путеводитель, — настоящий, доподлинный, единственный и неповторимый большой голубой турако в натуральную величину.

Ах, большой голубой турако. В конкурсе на самую несусветную птицу он непременно войдет в пятерку победителей. Представьте себе обыкновенную курицу. Прицепите ей красивый длиннющий хвост и здоровенный желтый клюв с красным кончиком. Как мы ее покрасим? Снизу пройдемся красным, а грудку, пожалуй, сделаем чудесного яркого яблочно-зеленого цвета. Остальное пусть будет голубое — голова, шея, крылья, спинка. Но вот под хвостом не повредит капелька желтого, а на кончике — франтовская черная полоска. Восхитительно. Но чего-то все-таки не хватает. А, знаю. В пару к черной полоске на хвосте необходим большой черный хохолок на макушке, этаким веером. Вот теперь — прошу! Что скажете? Это самая несусветная птица во всем мире или можно еще поискать?

— Красота, — прошептал Гарри.

— Чудо, — отозвался Джордж.

— Фантастика, — согласился Дэвид, наваливая на тарелку бекон.