– Это так благородно! – заломив брови (дьявол, под маской не видно, весь эффект пропадает!), подхватила я. – О, милорд, я не смею стоять рядом с Вашей мечтой! Прощайте, милорд, и будьте счастливы!

Я резко остановилась, высвободила свою ладонь из ладони Бекингэма, прижала ее к корсажу (заставляя тем самым розовые полушария грудей немного приподняться) и, вздыхая всей грудью, сказала:

– Ваш жемчуг жжет мне кожу, в Ваших мыслях он предназначен другой, заберите его! Я не могу принять его от человека, который закрыл от меня свое сердце!

– Но, миледи, – немного опомнился Бекингэм, – Вы слишком строги! Я говорил о небесной, недостижимой мечте, мы же находимся на грешной земле. Ваша лилейная грудь заставляет меня трепетать, при виде Ваших алмазных слез я чувствую себя ужасным подлецом и негодяем!

– Вы говорите так из жалости, чтобы утешить меня! – гнула я свою линию прерывающимся голосом. – Вы не любите меня, Вы сами это сказали! Ваш подарок колет меня, но, увы, жемчужина слишком глубоко провалилась, чтобы я могла ее достать и вернуть Вам!

Пока мы упоенно вели этот душераздирающий диалог, Бекингэм мягко, но настойчиво увлекал меня в один из малолюдных коридоров.

– Вы жестоки, сударыня, Вы так несправедливы! – восклицал он, шаг за шагом отступая к тяжелой бархатной портьере. – За каждую слезинку на Ваших сапфировых глазах я готов подвергнуться распятию!

За портьерой оказалась дверь, ведущая в маленькую захламленную комнату. Вся она была заставлена какими-то старыми креслами, ширмами, увешана глушащими звук шторами и остатками некогда роскошных балдахинов. Ночная лампа тускло освещала пыльную роскошь. Сколько пылких парочек перебывало здесь за каждый праздник, даже представить трудно!

Вот теперь Бекингэм дожил до момента, когда можно дать волю и рукам.

– Я сам достану обидевшую Вас жемчужину и уничтожу ее, растоптав своим каблуком, раз она вызвала Ваше огорчение! – хриплым шепотом бормотал он, расстегивая алмазные застежки лифа. – Вот она, негодяйка, посмевшая причинить вред этой нежной грудке! О-о-о! Я вижу следы, нанесенные ее грубым покровом, позвольте поцелуями смягчить ту боль, которую она Вам причинила! О-о-о, я схожу с ума, аромат Вашей кожи дурманит мне голову! Если Вы не сжалитесь, я погибну, я паду бездыханным у Ваших ног!

– Ах, герцог! – отбивалась я, как и полагается. – Ваши поцелуи жгут меня, они кружат голову, заставляют забыть все, приличия, гордость, а-а-а, отпустите меня, мои ноги слабеют!.. Я сейчас упаду…

– Сударыня, я уже не могу отпустить Вас! Или Вы дадите мне неземное блаженство, или убьете тут же, без малейшей жалости! – приводил между поцелуями резонные возражения Бекингэм, потихоньку подбираясь к юбкам.

– Ах, герцог, Вы всегда победитель, Вы опять взяли меня в плен, в жестокий сладкий плен, я больше не могу Вам сопротивляться… – лепетала я, пытаясь спиной определить, в крепкое ли кресло он меня переместил и есть ли свободное пространство для маневров правой руки.

– Это Ваша победа, сударыня! – хрипел с искаженным лицом герцог. – Ваша победа! Я Ваш раб навечно, Ваш невольник, Ваш черный мавр! О-о-о, какое невыносимое счастье, Вы настоящий ангел, ангел, а-а-а-а…

Ну, разумеется, это была моя победа.

Пока Бекингэм хрипел и бился в экстазе, правой рукой я осторожно скользнула в кармашек и достала ножнички.

Затем спокойно и отрешенно срезала трясущиеся прямо у моего лица две алмазные подвески и аккуратно отправила их вместе с ножницами обратно в потайной карман на юбке.

Никогда не следует надевать подарок одной женщины, если есть хоть крохотный шанс на свидание с другой. И не надо лицемерить. Не будь меня, в этой комнатке в компании с Бекингэмом оказалась бы другая красивая дама, ведь самое неизменное в человеке – это его привычки.

Но оставим мораль святым отцам и вернемся на продавленное кресло.

После этого я могла заняться тем, за чем мы (по мнению Бекингэма) сюда попали, и пережила в объятиях страстного герцога несколько захватывающих минут. Успешно выполненное задание придавало этому пикантному моменту особую, очень острую сладость, а костюм Прекрасной Цветочницы теперь больше напоминал костюм Прекрасной Лоскутницы.

Надеюсь, Его Высокопреосвященство, давая подобное поручение, отдавал себе отчет в том, что срезать подвески мне придется отнюдь не во время исполнения затейливых фигур балета или в светской беседе около накрытого стола. Да что там, просто уверена.

Задерживаться на маскараде я не стала и, покинув Виндзор, поспешила домой.

Полчаса спустя де Витри отправился обратно в Париж с моим письмом, где было написано:

«Они у меня. Но я не могу оставить Лондон, потому что у меня нет денег, пришлите пятьсот пистолей, и через четыре или пять дней я буду в Париже»

Согласитесь, что деньги, которые я выручила за букетики, совершенно не в счет.

Двадцатого сентября Его Высокопреосвященство получил мое письмо и отреагировал на него должным образом.

Двадцать четвертого сентября я с небольшой охраной в мужском платье покинула Лондон и выехала в Париж.

Кардинал получил пару подвесок двадцать восьмого числа, после чего я сразу же вернулась в Англию.

Уже в Дуврском порту, когда наше судно стало на рейде и когда мы уже собирались покинуть его, а судно должно было опять пересечь Ла-Манш, пришло неожиданное известие, что по приказу герцога порты Англии закрываются и сообщение с Францией прерывается, вплоть до удержания в порту почтового пакетбота. Все это было похоже на неофициальное объявление военных действий.

И в этот же миг мимо нас проскользнул маленький бриг, на палубе которого был виден молодой человек в форме гвардейца Дома короля[5] Все указывало на то, что королева получит свои подвески к празднику. Предупреждать кардинала было поздно, покинуть Англию без риска быть утопленным пушечным залпом и успеть к балу в ратуше не представлялось возможным. В качестве слабого утешения я постаралась лишь хорошенько запомнить название брига, которого официальные распоряжения первого министра английского королевства не касались.

Его звали «Зунд».

Грустно было узнать, что мои подвиги интригу не спасли. Герцог, конечно, ни черта не заметил, но присланный королевой д'Артаньян умел считать до двенадцати. А при наличии безграничной власти на острове и возможности тратить на себя невероятные суммы в том, что Бекингэм раздобыл две новые подвески на голубой бант, ничего странного не было.

Его Высокопреосвященство, как обычно, выкрутился и при этом невообразимом конфузе, когда вместо разоблачения королевы чуть не свернули голову ему самому. Он был нужен королю, поэтому король ему поверил.

Но вот мое положение было отнюдь не блестящим. Разумеется, герцог сообразил, кто мог срезать подвески с его плеча и почему это леди Винтер была так любезна с ним на балу. Доказать он ничего не мог, но это значило лишь, что появляться при дворе мне стало очень небезопасно…

В конечном итоге маленькая нелепая интрижка, тешащая самолюбие сильных мира сего, навредила значительно больше, чем принесла пользы.

Я ушла в тень, избегая появляться в столице, и сказывалась больной, забросив все дела и готовая в любой момент бежать.

Слабым утешением было лишь то, что когда разбитый герцогом Монморанси Субиз сбежал в Англию и появился в Лондоне, ему мягко, но откровенно дали понять, что на помощь могут рассчитывать лишь победители. Посеянные загодя семена все-таки дали свои плоды. Горькое утешение. Надо было возвращаться домой, во Францию.

Во Францию, которую я покинула восемь лет назад…

Вот и пришел черед этой печальной истории. Пора вернуться в юность.