Между ними скакал этот пламенный чертик!

- Позвольте посмотреть, - протянул руку Паулюс.

- Пожалуйста, - показал ему Шмидт свою зажигалку. - Это мой священный амулет. Пока мой чертик пляшет в огне, я за свою судьбу спокоен. Только бы не посеять эту зажигалку.

Паулюс, смеясь, показал ему свою расческу.

- А вот и мой амулет, - сказал он, находя тему для установления первого контакта с начальником штаба. - Купил на Фридрихштрассе в магазине еврея Либензона, когда получил первый чин фенрика. С тех пор прошло много-много лет, но эта расческа всегда остается при мне... я, как и вы, суеверен.

Шмидт внимательно осмотрел амулет Паулюса:

- Странно, что за все эти годы из расчески не выпал ни один зубчик, и выглядит она совершенно новенькой.

- Да, - отвечал Паулюс, - в блаженные и невозвратные времена "Вильгельм-цайта", когда у нас еще не было фюрера, немцы из любого дерьма умели сделать шоколадную конфетку.

- Хоп! - Шмидт щелкнул зажигалкой с чертиком и, раскуривая сигарету, охотно согласился, что в старые времена вещи были добротнее. - Останется ли что-либо от наших эрзацев?

- Осколки, вынутые из наших ран. Вот они останутся.

- Осколки - не эрзацы, - отвечал Шмидт. - Они-то как раз сделаны очень добротно. Даже слишком добротно...

Не думали они тогда оба, и Паулюс, и Шмидт, что эти их амулеты, зажигалка с чертиком и старинная расческа, доставят потом немало лишних хлопот советским генералам-победителям.

* * *

12 мая 1942 года - ровно в 06.30 по московскому времени - фронтовые радисты выудили из бездонных омутов эфира долгожданный сигнал "777", и сразу заработали "катюши": "Жжув-жжув-жжув-жжжув..."

Юные комроты и молоденькие комбаты выдергивали из кобур черненые пистолеты ТТ и призывали бойцов:

- За мной, славяне... даешь Харьков! Робеть не надо, а помирать придется... Урра-а-а... все там будем!

Удар, тщательно подготовленный Паулюсом на 18 мая, маршал Тимошенко предвосхитил на шесть дней, а боевой порыв его войск, устремленных на Харьков, в германских штабах восприняли радостно, почти восторженно, оперативники даже поздравляли друг друга.

- Для нас это волшебный дар небес... подарок судьбы! Спасибо маршалу Тимошенко " он облегчил исполнение наших планов в операции "Блау", как будто все эти годы он получал жалованье не от Сталина, а от нашего фюрера...

Яснее всех выразился в это утро сам Паулюс:

- Лучшего мы и ожидать не смели! Нам уже не придется ломать последние зубы, прогрызая оборону противника. Русские сами лезут в капканы, для них расставленные. Как верующий человек, я могу только во кликнуть: с нами Бог!

Впервые прорезался голос и его начальника штаба Шмидта.

- Не будем забывать, - тактично напомнил он, - что при обоюдной готовности противников неизбежно следует "встречное сражение", а это, пожалуй, самая сложная форма боя.

Паулюс в ответ полковнику только посмеивался:

- Именно этот вопрос и занимал меня более всего, когда я вел кафедру тактики. Суть дела очень проста: пусть слабый и далее ослабляет себя в наступлении, а сильный сидит в обороне.

Появление Адама не предвещало ничего хорошего

- Требуется ваше вмешательство, - выпалил од Паулюсу. - Срочно созвонитесь с Джованни Мессе. Вот уже два часа подряд в Днепропетровске насмерть бьются немцы с итальянцами, и страшно, если дело дойдет до гранат и автоматов.

Подробности таковы. В кинотеатре Днепропетровска демонстрировался трофейный фильм "Антон Иванович сердится", немцы стали изгонять союзников с лучших мест, хотя итальянцы купили себе дорогие билеты; началась кровавая драка.

- Безмозглые фашисты! - горланили гитлеровцы.

- А вы... нацистская сволочь! - отвечали итальянцы.

(Союзники не сходились "идейно", ближайшее родство итальянского фашизма с германским национал-социализмом им суждено было познать несколько позже на политбеседах в лагерях для военнопленных.) Паулюс вышел на связь с Мессе.

- Камарад, - сказал он ему, - вы, наверное, извещены об этом прискорбном инциденте в Днепропетровске?

- Да, прекрасная комедия "Антон Иванович сердится".

- Прошу строго наказать своих виновных солдат.

- Если вы, компаньо, накажете своих... немцев!

- Накажу, - обещал Паулюс. - После чего, я думаю, что для укрепления боевой солидарности следует устроить товарищеский ужин для солдат вермахта и берсальеров ваших частей.

- Солидарность? - хохотал Джованни Мессе. - Но если моих ребят посадить за один стол с вашими, то, боюсь, что Антон Иванович рассердится еще больше...

Паулюс бросил трубку телефона:

- Эта драка из-за лучших мест - опасный сигнал для будущего шестой армии... и, пожалуй, для всего нашего вермахта. Теперь многое зависит от того, дорогие или дешевые места получат итальянцы в окопах большой излучины Дона.

Вильгельм Адам проявил редкое остроумие:

- Самые дорогие билеты достанутся нам, немцам...

Именно так и случилось потом - под Сталинградом. На всякий случай Паулюс принял таблетку первитина.

- Первитин сегодня просто необходим, - сказал он, запивая горькую таблетку. - Чувствую, предстоят бессонные ночи...

15. Барвенковский капкан

Не стану утомлять читателей нумерацией полков и дивизий, не стану перечислять имена их командиров, безвестно сгинувших или тех, что обрели бессмертие в наших энциклопедиях, постараюсь быть скупым в цифрах и датах, стараясь донести лишь главную суть событий, и всегда помнить, что на поле битвы все видится иначе, нежели значилось тогда на оперативных картах, а потом читается в мемуарах. Как бы ни философствовали в самых высших инстанциях, как бы ни мудрили в средних, все это было далеко от окопов, где солдаты всю мудрость жизни, политики, стратегии и тактики воплощали в едином душевном призыве:

- Бей их, гадюков! Тока бы прицелиться... Ишь, зад-то отклячил, а башку за пенек ховает. До свету не управимся...

Не в меру бодрые доклады маршала Тимошенко дали Сталину повод для резкого осуждения работников Генерального штаба;

- Если вас, любителей обороны, не подтолкнуть как следует, мы бы так и торчали на одном месте. А теперь, видите, как удачно все складывается у Тимошенко под Харьковом...

Верно! Наступление началось прямо-таки превосходно.

* * *

Ударные силы нашей армии рвались на стратегический простор из невыносимой и довлеющей над ними узости Барвенковского выступа, охватывая при этом Харьков с юга, а со стороны Волчанска двигалась на Белгород вторая группа, огибая Харьков с севера, и где-то - уже за Харьковом! - они должны были сомкнуться, чтобы устроить немцам хороший котел. Внешне все было задумано вроде бы правильно и сомнений не вызывало... Зато сразу же, с первого дня, возникли подозрения!

Но возникли они не там, где Тимошенко склонялся над картами, красным карандашом отмечая стрелы прорыва, подозрения появились там, где в невообразимой пылище шагали наши солдаты, рассуждая меж собой чтобы их не слышали командиры:

- Что-то непохоже на немца! Гляди, Вась, смываются от нас и даже не пальнут для порядку.

- Это как понимать? Вроде бы и далее нас заманивают.

- Да, братцы, чует сердце - не к добру...

В некоторых селах немцы оставляли богато накрытые столы со своим шнапсом и нашей самогонкой, навалом было пирогов, свинины, гусей и всякой другой снеди. Думали, что отравлено, поначалу боялись, а потом попробовали - никто не помер - и навалились. Колхозники говорили, что немцы сами пировать собирались да вдруг разом снялись и удрали.

- А куда удрали-то? - спрашивали их.

- А шут их ведает. Бала-бала - и давай деру...

В одном месте разбили отступавшую штабную колонну с радиостанцией. Немцы оставили портфель желтого цвета, что определяло его секретность. В портфеле нашли бумаги с верными характеристиками наших командиров, и вечером, подвыпив, особист полка говорил:

- Все знают! Кто пьет, кто трезвенник. У кого жена, у кого дети. Даже адреса домашние собирали. Мы, уж на что мы, и то своих же людей так не знаем... Капитан Панкратов, где ты?