—   Палить будем по берегу, где-нибудь у Красной Горки и потешную крепость соорудим. Я сам буду пред­ставлять сию экзерцицию.

—   Поднатужимся, ваше превосходительство, чаю, не позабыли пушкари, как у Кольберга пруссаков от­читали.

На поверку вышло несколько иначе.

В разгар кампании под Красной Горкой у Гаривал-дая маневрировали и стреляли корабли эскадры по фальшивому городку на берегу под командой Мордви­нова. Стрельба получилась неудачная — почти все бом­бы летели мимо цели, ложились то направо, то налево от нее. Это было и немудрено. Мордвинов рассчитывал ограничиться показной стороной, а Екатерина упрямо желала увидеть попадание в цель прямо на берегу. От­куда было ей знать, что для правильной стрельбы ко­раблям необходимо занять устойчивое положение, стать на шпринг, то бишь на два якорных каната, с но­са и кормы, а для этого требуются большие усилия и многочасовая работа экипажа и гребных судов. А так корабли стояли просто на якорях, их то и дело под дей­ствием ветра и волн крутило из стороны в сторону, где Уж здесь попасть в цель.

Как на грех, прямо по курсу императорской яхты Два фрегата из-за резкой перемены ветра сцепились бу­шпритами и долго не могли разойтись.

Раздраженно помахав веером, Екатерина поверну­лась к Чернышеву:

— Однако, граф, похоже, у вас в излишестве кораб­лей и людей, но нет ни флота, ни моряков…

Сказано это было по-русски и довольно громко. Ека­терина явно хотела, чтобы ее услышали Мордвинов, Спиридов и другие моряки.

— Ваше величество, вы, как всегда, верно оценива­ете ситуацию, — ответил Чернышев, по привычке склонившись в поклоне.

В последнее время императрица проявляла к покла­дистому наставнику Павла все большее уважение, но не могла добиться от него сокровенных сведений о настрое сына…

Сейчас Екатерина явно расположилась продолжать начатый разговор с моряками.

— Все же господа адмиралы прояснят, быть может, для несведущей дамы сии экзерциции. — И она повела веером в сторону фрегатов, которые в трех кабельтовых от яхты никак не могли разойтись.

Мордвинов, покраснев, беспомощно улыбнулся. Спиридов с подзорной трубой в руках повернулся к им­ператрице, почтительно проговорил:

— Ваше величество… Екатерина разрешающе кивнула.

— Сии экзерциции не диковинка нынче на флоте. Не потрудитесь ли взглянуть на корабли, ваше величе­ство? — Спиридов протянул Екатерине зрительную трубу. — На верхней палубе служители управляются со снастями, их вчетверо меньше положенного, а резво­сти не видать от худого их корма. Канониры не обуче­ны, накануне из солдат взяты, своих нехватка…

Екатерина внимательно рассматривала фрегаты.

…Командир фрегата «Ульрика», стоя на палубе, чертыхался, да еще каким слогом! Надо же оконфу­зиться, перед самым носом императорской яхты сце­пился бушпритами с «Натальей»! Оттуда тоже неслись непечатные громкие излияния его друга, командира Василия Лупандина. А все нехватка служителей. Добро, в помощь он недавно принял команду гардемарин, но это еще зелень. И ветер, как назло, враз переменил­ся… Правда, вон на утлегаре10 ловко орудуют двое с то­порами, особенно сноровист тот белобрысый, рослый капрал, Ушаков, кажется… Командир не выдержал, поднял рупор:

— Ушаков, штаги руби! Бом-штаги! — крикнул он белобрысому.

Тот, не оборачиваясь, кивнул головой. Затрещал сломанный бом-утлегарь. Белобрысый капрал встрево-женно обернулся, стоя на нижнем штаге, обхватив од­ной рукой утлегарь, его друг и однокашник Пустош-кин рубил отломленный брус.

— Пашка, держись! — успел крикнуть Ушаков.

Трехметровый утлегарь, освобожденный от снас­тей, полетел в воду. «Ульрика» нехотя отошла от «На­тальи», уваливаясь под ветер.

—   Молодцом Ушаков, — проговорил Лупандин стоявшему рядом мичману.

—   Добрый моряк, — отозвался, ухмыльнувшись, мичман, — матросы у него стараются не подкачать. По­мню Федора по корпусу. Одно не возьму в толк, с при­чудами он. На берег, что в корпусе, что нынче, не схо­дит. Девок чурается. А на баке, после ужина, вечерами тешит матросов, играючи на флейте. Он в корпусе в ор­кестре к сему пристрастился.

Лупандин, подняв брови, развел руками.

— Каждому свое…

Спиридов облегченно вздохнул: «Слава Богу, обо­шлось одним бревнышком».

«Однако этот Спиридов храбрец не только в атаке. Он в самом деле не робок», — тем временем размышля­ла Екатерина. Помнила его отвагу при взятии Кольберга. Тогда же она одним из первых своих указов в заслу­ги отца произвела малолетних сыновей Спиридова в мичманы. Императрица перевела взгляд и вопроси­тельно посмотрела на Мордвинова.

—    Ежели вашему величеству угодно, вице-адми­рал Спиридов повторяет наши мысли, изложенные Адмиралтейств-коллегией тому два года…

—    И какие же те мысли?

—    Имея о высших и нижних офицерах попечение, ваше величество, справедливо распространить оное и на матросов.

Екатерина сдвинула брови, но Мордвинов, будто не замечая, продолжал:

— Не теряются ли люди от излишнего изнурения или по другим причинам? Принять бы противу того на­ дежные меры, чтобы матросы, да и все нижние служи­тели, каждый в своем деле сведущи были…

Екатерина резко выпрямилась, сложив веер, повер­нулась к Чернышеву:

— Надобно, граф, то перепроверить. Не лишнее ли наговорили моряки. На том закончим, пора возвра­щаться…

В сопровождении Чернышева и Григория Орлова она прошла мимо склонившихся в поклоне адмиралов.

—    Ну, заварили мы кашу, — поежился Мордви­нов, вытирая пот с лица. — Разгневается государыня. Так и в немилость попасть недолго.

—    Семь бед, один ответ, Семен Иванович. Пришла пора кончать с лиходейством, — твердо ответил Спири­дов. — Не для потехи придворных эти зрелища учиня­ем. Отечество не простит, ежели смолчим.

Екатерина все же осталась недовольна увиденным и излила свою досаду Чернышеву, когда император­ская яхта отошла от борта флагмана.

— Все выставленное на смотре, Иван Григорьевич, из рук вон плохо. Надобно сознаться, что корабли похо­дят на флот, выходящий каждый год из Голландии для ловли сельдей, а не на военный…

Не боясь гнева и немилости императрицы, Григо­рий Спиридов высказал то, что десятилетиями копи­лось в сознании моряков-патриотов. И Екатерина нутром поняла правоту моряков, стоявших грудью за честь флота. Перемены к лучшему, хотя и медленно, но верно стали входить в жизнь флота.

Спиридов вскоре получил повышение, был награж­ден орденом «Святой Анны», а в следующую кампанию 1767 года держал флаг на «Святом Евстафии», коман­дуя флотом на Балтийском море.

Спиридов, направляясь к новому месту службы, сдавал свою прежнюю должность давнему приятелю и сослуживцу, капитану 1-го ранга Алексею Сенявину. Сын прославленного адмирала петровских времен, На­ума Сенявина, после контузии под Кольбергом долго хворал, а нынче не выдержал, опять запросился на флот, на корабли.

— Гляди, Алексей Наумыч, держи ухо вос­тро, — шутил Спиридов, прощаясь, — ныне государы­ня вникает в наши дела не в пример прочим своим предшественникам.

Отвечая приятелю, Сенявин улыбнулся:

— Мы с тобой, Григорий Андреич, воробьи стре­лянные, нас на мякине не проведешь.

Соскучившись по морю, как всякий истинный мо­ряк, Сенявин с огоньком окунулся в работу. Но импе­ратрица в эту кампанию на эскадре так и не появилась. Отправилась путешествовать по матушке-Волге. В этой прогулке она присматривалась к речным судам, соот­нося их с морскими. Наблюдая под Нижним Новгоро­дом постройку речных парусных стругов, сравнивала их ходкость с галерами на Неве, делилась своими мне­ниями с Чернышевым…

Следующая, 1768 года кампания на Балтике нача­лась издавна заведенным порядком, вооружением ко­раблей и фрегатов Кронштадтской и Ревельской эс­кадр, снаряжением Галерного флота в Петербурге. Лед в Финском заливе еще не сошел, а в Кронштадтских га­ванях кипела работа. Наращивали мачты, поднимая стеньги, тянули через блоки реи и крепили их к мачтам, все это обтягивали бегучим такелажем, вантами, брассами и прочим вервьем… Из береговых хранилищ извлекали паруса, проветривали их и сушили на весен­нем солнцепеке, растянув на палубах.