— Под каким впечатлением, Слава?
— Да вот... какие-то Фаусты кругом... Может, мне это приснилось?
— Слава, Слава! — Я тряс Грязнова за рукав новенького костюма, непривычного, штатского. — Да вспомни ты как следует! Ведь это же дело все ставит с головы на ноги!
— Что за шум, а драки нет? — Перед нами выросла фигура Бунина с бутылкой коньяка в руках.
— Еле дождался, пока эту сбрую можно было отстегнуть. Стаканы есть?
Мы с Грязновым рванули грамм по сто пятьдесят из пластмассовых стаканчиков. Ароматная жидкость приятно обожгла внутренности, а я изо всех сил нажал на Грязновскую сандалету: не вздумал бы он при Бунине об этом «Фаусте»...
Грязнов прислушивался к моему бормотанью и время от времени посыпал себе голову пеплом:
— Вот сука я безголовая, пропил все мозги к ... матери, оперативник херов... Да я должен был на дыбы вскинуться, как услышал про твоего «Фауста»!
А я что? Сашок, первым делом надо будет найти Женьку в Кабуле... Знаешь, ведь Женька провел в Кабуле семь лет еще в детстве: отец его был первым секретарем посольства. Фарси для него второй язык. И именно поэтому уже в МУРе он руководил практикой афганских полицейских, которые учились у нас на Ленинградском проспекте — в Академии милиции. МВД имеет в Афганистане отличную агентуру—куда более надежную, чем КГБ. Это заслуга Папутина, замминистра, царство ему небесное!
Бунин ревниво посматривал в нашу сторону от противоположного ряда кресел...
Я в полудреме снова и снова пытался восстановить, полнее текст сожженного письма от сержанта Морозова.
«...Но погиб Леха не от пули душмана, а от своих рук. Он мне сказал, что послал вам документы о нехороших делах в Афганистане...»
Потом там были слова «оплатам», «вки», «чтобы... боялись». Может быть, «нашим солдатам делают прививки, чтобы мы (или они) не боялись. А Леха не хотел (был против), и он заспорил с нашим командиром. Леха говорил, что у него в Москве есть хорошая знакомая, и что она учится на юриста, и она все расскажет, куда следует. Дорогая Ким! Это все вранье, что Леха закрыл грудью командира от пули. Они дрались ножами. И командир зарезал вашего друга. Нам делают прививки. Они называются...»
Ну да, конечно! Эликсир «ФАУСТ»! Семен Семенович думал — Алексей Фауст, это ерунда. Просто Морозов не знал, как пишется слово «эликсир». Там остались буквы «деке». «Они называются эликсир ФАУСТ, то есть производят государственное преступление...»
Самолет, одолев хребты, начал снижаться в каменную чашу Кабульской долины. И только здесь у меня возникло ощущение чужой земли — я увидел ее, как только самолет, пробив толщу облаков, нырнул в залитое солнцем пространство. Все вокруг было желтым: грязно-желтая речка, желтые камни, желтый воздух. И всюду — голая земля, лысая, желто-черная, с плешинами недавних пожарищ
— Куда это нас принесло, а, Саш? — Грязнов растерянно смотрел в иллюминатор.
Самолет делал круги над военным аэродромом, один, второй, третий. Теперь уже все смотрели вниз, где посреди посадочной площадки полыхал желтым пламенем бензовоз, а вокруг него с пескоструйными аппаратами суетились полуголые люди.
— Опять афганцы горящую бочку с горы спустили.
— Да свои же, кармалевцы, небось.
Это сзади нас ведут разговор двое отпускников — смуглый ефрейтор с восточными глазами и белобрысый старшина.
— Ты что, сдурел, Куназ? Тебе Серый покажет «своих», болтай больше.
Значит, спецназовцы: заместитель ГРУ Рогов говорил нам, что генерал Серый командует 17-м полком спецназа.
Наконец самолет садится на площадку, и мы выходим на раскаленный воздух. Под ногами — потрескавшаяся земля, над головой небо — не голубое, хотя солнце палит вовсю и ни единого облачка. Оно желто-латунное. И на всем лежит латунная пыль: на лицах солдат, на фюзеляже вертолета, на котором нам предстоит лететь в расположение военного прокурора 40-й армии.
— Из автомата стреляли?
Загорелый майор с выцветшими на солнце волосами, встретивший нас в аэропорту, знал обстановку.
— Конечно, — поспешно ответил я, — семь лет назад. А что?
— Понятно, — вздохнул майор, — «аказс» вручаем товарищу Бунину! Вам гранату — держите.
Я попробовал запихнуть гранату в карман джинсов, но она не лезла. Тогда я сунул ее в портфель с делом Ким.
— Поосторожней. Это на крайний случай. Дернете за чеку — и в самую гущу...
Он вгляделся в мое лицо и взмахнул рукой, что означало приглашение осмотреться: кругом воронки, следы обстрела...
Как только мы приземляемся, Грязнов скороговоркой шепчет мне на ухо:
— Я отвалю, Сашок, потихоньку, не делай волны, я вас найду...
И Грязнов действительно «отваливает», я даже не успеваю заметить куда. Бунин командует парадом, говорит то с одним офицером, то с другим, он не сразу замечает, что Грязнов исчез, а когда замечает, то уже поздно «делать волну»: мы стоим в кабинете военного прокурора.
Худенький, как мальчишка, военный прокурор 40-й армии выложил передо мной секретное дело Владимира Ивонина.
В советском уголовном процессе два вида следствия: дознание и основной вид расследования— предварительное следствие. Дознание предшествует следствию по сложным делам или же производится полностью по менее значительным — органами милиции. Личные дела дознавателей воинских частей в Афганистане хранились в сейфе прокурора 40-й армии, и среди них—досье дознавателя 17-го отдельного полка спецназа В. Ивонина.
С фотографии на меня смотрело совершенно иное лицо, чем я себе представлял по муровскому фотороботу и эскизу Карасева. Прилизанные волосы вместо ежика, низкий лобик, хищный нос, тонкие губы. Старик Ломброзо остался бы доволен этой харей: налицо были все признаки стойкой врожденной склонности к совершению преступления. Читаю подробную справку-установку. Отец — известный поэт. Мать — учительница пения. Когда Владимиру исполнилось 10 лет, родители развелись. Мать пошла работать продавщицей в галантерейную секцию универмага, через два года вышла замуж за заведующего гаражом того же универмага. Характеристики учителей школы: литературы—низкая грамотность, хорошая память, математики — способности к точным наукам, груб и высокомерен, физкультуры — физически развит слабо, к спорту интереса не проявляет.
После окончания 7-го класса поступил в Ленинградское суворовское училище. Офицер-наставник отмечает в справке, что Ивонин по военным предметам успевал хорошо, зарекомендовал себя отличным спортсменом. Со сверстниками груб и надменен, с наставником — почтителен. С матерью и отчимом отношений не поддерживал, свободное время проводил в семье дяди, брата отца, заведующего районным клубом в Репино Ленинградской области. В 1978 году к Ивонину в гости приезжала мать, которая оформила развод с отчимом по причине его алкоголизма. В 1979 году зачислен курсантом Ленинградского высшего командного училища спецназа им. Кирова и после окончания по его просьбе направлен в ограниченный контингент советских войск на территорию Демократической Республики Афганистан. В 1983 году принят в члены КПСС. Характеристика командира 17-го отдельного полка Серого: «Ивонин—настоящий военный человек, рекомендую его в качестве дознавателя для проведения расследования воинских преступлений во вверенном мне полку».
Я несколько раз перечитываю досье Ивонина. Сравниваю противоречивые характеристики. Противоречивые на первый взгляд. С ним все в порядке, с этим Ивониным. Налицо все признаки так называемой социальной шизофрении. Отчим издевается над физически слабым пасынком. Мать ради денег идет в торговлю. Ворует естественно. Потому что иначе больше года в советской торговле не протянешь, или сам уйдешь, или тебя выживут — круговая порука жуликов. Вырвался из семьи — убежал, ясно, — ему кажется, что сбросил с себя груз прошлого. Он еще не знает, что уже не сможет быть таким, каким он хотел тогда быть. Ему хотелось врезать пьяному завгару, отчиму, когда тот бил мать. Но он был слаб. Теперь он сильный и... может сам убить женщину. Таков финал. Это не моя фантазия. Сотни таких примеров приведены в закрытой диссертации профессора М. Б. Сингала. В судебной психиатрии это так и называется — синдром Сингала.