Создание Совета было обусловлено не только слабостью Екатерины как государственного деятеля, но и общей раскладкой политических сил, которая требовала организационной консолидации ее сторонников. Еще в феврале 1725 года саксонский дипломат Лефорт писал, что позиции императрицы слабы и она «имеет много причин остерегаться (вероятно, недоброжелателей. — Е. А.) и сближаться с хорошими советниками». 1 мая он уже писал, что при дворе «поговаривают об учреждении тайного совета», куда должны войти герцог, Меншиков, Шафиров и Макаров. 3 мая французский посланник Кампредон также сообщает, что Шафиров войдет вместе с Меншиковым, Толстым и Макаровым в Совет, «где станут решаться самые важные дела». И хотя 19 мая он писал, что слухи об образовании Совета затихли, в его последующих донесениях (как и в сообщениях других дипломатов) часто встречаются упоминания о конфиденциальных совещаниях императрицы со своими советниками, среди которых мелькают имена П. А. Толстого, А. Д. Меншикова, герцога Голштинского, А. И. Остермана¹⁰.

Точно установить, кто был инициатором образования Совета, сейчас невозможно, но роль в этом Меншикова была, вероятно, значительна. В литературе до сих пор ведется спор: одни считают, что Совет был создан в противовес Меншикову, всевластие которого возбуждало зависть и недовольство многих вельмож, другие историки полагают, что Совет создан руками Меншикова как ширма для его господства. Ни та, ни другая сторона не располагает свидетельствами документов о роли Меншикова в этой истории. Но в нашем распоряжении есть данные, которые с подобной целью не использовались в науке. Речь идет о «Повседневных записках» Меншикова — журналах, в которых секретари его личной канцелярии пунктуально записывали домашние дела и встречи светлейшего.

Вот как фиксируют «Повседневные записки» времяпровождение Меншикова в течение двенадцати дней, предшествовавших образованию Совета, то есть с 28 января по 8 февраля 1726 года: 28 января — Меншикова посетил А. И. Остерман; 30 января — у Меншикова в гостях Д. М. Голицын, затем Остерман; 31 января — у Меншикова в гостях В. Л. Долгорукий; 4 февраля — снова прибыл Долгорукий, с которым у светлейшего была длительная беседа; 5 февраля — снова визит Долгорукого, после него прибыл Д. М. Голицын, который беседовал с хозяином два часа; 7 февраля — Александр Данилович не занят делами, «долго забавлялся в карты». И наконец, 8 февраля (день образования Совета) — Меншиков «поехал во дворец, где были господа сенаторы в столовой полати и в присутствии Е. и. в. имели консилиум (теперь мы знаем — о создании Совета. — Е. А.), в 7 часов вернулся…»¹¹

Очевидно, что если бы Совет создавался вопреки желанию первого вельможи страны и тем более — с целью ограничить его власть, то светлейший должен был бы проявить максимум энергии, чтобы не допустить этого. Однако за те дни, которые мы рассмотрели, Меншиков не посетил императрицу ни разу, а за весь январь 1726 года он был у нее только один раз. Это симптоматично, ибо в сложных ситуациях он прежде всего прибегал к содействию легко поддающейся его влиянию Екатерины.

Но зато в эти же дни к Меншикову зачастили с визитами и беседами наедине лидеры двух аристократических кланов — Дмитрий Михайлович Голицын и Василий Лукич Долгорукий. Вполне возможно, что во дворце светлейшего за закрытыми дверями шел дележ мест в новом органе власти. Активным участником переговоров был и А. И. Остерман — человек влиятельный и к тому же пользовавшийся особым доверием Меншикова. В последние дни перед образованием Совета Остерман исчез из числа меншиковских гостей, а из первых журналов Совета мы узнаем, что Остерман болен. Как правило, болезни вице-канцлера резко «обострялись» в момент назревания важных политических перемен. Испанский посланник герцог де Лириа по этому поводу писал: «Остерман оказывается больным именно тогда, когда он занят серьезными делами и производит наибольшие интриги»¹². Вполне возможно, что Остерман выжидал, опасаясь смуты.

Но ее не произошло. Меншиков контролировал ситуацию, и, вероятно, благодаря ему в Совет вошел сенатор Д. М. Голицын, ранее не принадлежавший к числу ближайших советников Екатерины, и — наоборот — не попал (страшно обиженный на это) генерал-прокурор Ягужинский. Появление в Совете Д. М. Голицына — факт примечательный: он как бы представлял родовитую оппозицию в высшем органе власти. Это и знак того, что Меншиков, думая о будущем, пытался найти общий язык со своими вчерашними врагами. Впрочем, эта явная уступка оппозиции не повлияла на общую расстановку сил — все остальные члены Совета принадлежали к лагерю Екатерины: президент Военной коллегии А. Д. Меншиков, президент Адмиралтейской коллегии Ф. М. Апраксин, канцлер Г. И. Головкин, вице-канцлер А. И. Остерман и, наконец, — головная боль светлейшего — Голштинский герцог Карл Фридрих, введенный в Совет по желанию самой императрицы.

Таким образом, можно утверждать, что создание Совета отнюдь не встретило сопротивления Меншикова, занявшего в нем центральное положение. Последующие события показали, что Совет не помешал светлейшему обделывать его сомнительные делишки, связанные с престолонаследием. Наоборот, новое учреждение было выгодно и Меншикову, и всем остальным сановникам Екатерины. Его решения были коллегиальны, утверждались императрицей, и значит, ни один из членов Совета не нес всей тяжести личной ответственности. И это было удобно всем — и Меншикову, и его оппонентам, и Екатерине.

По своему месту в системе власти и компетенциям Верховный тайный совет стал высшей правительственной инстанцией в виде узкого, подконтрольного самодержцу органа, состоявшего из доверенных лиц. Круг дел его не был ограничен — он являлся и высшей законосовещательной, и высшей судебной, и высшей распорядительной властью.

Совет не подменял Сената. Согласно «Мнению» герцога, Совет не должен был заниматься буквально всеми разнообразными государственными делами, как Сенат. У него особая цель — рассмотрение дел «вящей важности и о чем уставу и определения не имеется, или которые собственному Е.и.в. решению подлежат». Именно в том, что Совету были подведомственны в первую очередь дела, не подпадавшие под существующие законодательные нормы, и состояла специфика нового учреждения. В этом смысле он выполнял функцию Петра Великого, который мыслил себя в созданной им же бюрократической системе как законодателя, устанавливающего нормы для дел, не имевших законодательных прецедентов. Крайне важным было и то, что в Совете в узком кругу обсуждались острейшие государственные проблемы, не становясь предметом внимания широкой публики и не нанося тем самым ущерба престижу самодержавной власти. Кампредон точно уловил суть образования Совета: «Если это учреждение состоится, то оно будет полезно в отношении соблюдения тайны и быстроты исполнения»¹³.

Особое положение Совета подчеркивалось даже формой официальных бумаг. Указы его начинались как царские манифесты: «Мы, Божией милостию», в середине: «Повелеваем», а по окончании: «Дан в нашем тайном Совете». После датума: «По указу Е.и.в.». Смысл такой формы указа объяснялся тем, что «безопаснее», когда бы «высоким ее именем указы выходили». И вот здесь нужно вернуться к вопросу взаимоотношений самодержца и Совета. Решая эту проблему, нужно помнить, что сам по себе факт делегирования власти в какие-либо учреждения не — означает ограничения носителя ее, тем более что самодержец мог в любой момент изменить или прекратить это делегирование. Если же он был не в состоянии это сделать, то это свидетельствовало об ограничении его власти, и, следовательно, самодержцем он называться уже не мог.

При создании Совета в 1726 году все эти моменты были учтены, и из проектов документов были удалены все неоднозначные толкования взаимоотношений монарха и Совета «при боку Е.и.в.». В «Мнении» герцога Карла Фридриха — проекте регламента Совета, датированном 2 марта 1726 года, — отмечалось: «Никаким указам не выходить, пока оные в Тайном совете совершенно не состоялись, протоколы не закреплены и Е.в. для… апробации прочтены не будут». 16 марта «Мнение» было возвращено в Совет, причем кем-то, вероятно в Кабинете, был исправлен именно этот пункт, согласно вольному толкованию которого никакой указ не может «состояться», пока не будет подписан в Совете. Новая редакция этого пункта предусматривала четкий порядок: протоколы Совета — они же проекты указов, — «не подписав, для апробации к Е.и.в. вносить одной (т. е. самой. — Е. А.) по случаю, смотря по важности дел, и как уже Е.и.в. изволит апробовать, тогда подписывать и в действо приводить».