— Неделя, — сказал Лу. — Это довольно стандартный срок. У нас тут два взрыва, которые мы вот-вот раскроем — не считая твоего дела.

— Мне нужно, чтобы эта улика получила высший приоритет, — сказал Мак, вступая на опасную территорию.

— Я могу это устроить, — сказал Лу, и его голос сделался серьезнее. — С соответствующим разрешением.

— Оно у тебя есть, — соврал Мак. — Бен Оливос сказал, что договорится.

Бен ничего такого не говорил. Мак даже не спрашивал у него, зная наперед, каким будет ответ.

— Бен? — спросил Лу. — Ага, вы с Беном давно знакомы.

— Так и есть, — сказал Мак, и правда сделала это развешивание лапши на уши еще хуже. На другом конце линии возникла пауза. — Я подкреплю это документами как можно скорее, но это исходит напрямую от Бена. Нам нужно знать, что это за материал, где и кому его можно достать, — в его голосе звучала спешка, которую он сейчас испытывал. — Нужно как можно быстрее, Лу. Город в панике. Агенты в ярости, ведь похищение произошло на их территории. И нам нужно добиться прогресса: чего-то ощутимого, чего-то реального, с чем мы можем работать.

С чем я могу работать, подумал Мак. Что приведет меня к Изабель.

— Ладно, — сказал Лу. — Я посмотрю, как у нас успехи, и дам тебе знать.

Этого было недостаточно.

— Сегодня, — сказал Мак, и это прозвучало не вопросом, а утверждением.

Последовала очередная пауза.

— Сегодня, — наконец, ответил Лу. — Чистка туалетов может подождать.

***

Экстрасенс или нет, подумал Прентисс, но этому должен прийти конец.

— Проклятье! — выругался он, глядя на все еще неподвижную фигуру Изабель. Затем он резко отвернулся от нее, схватил стул и швырнул его в дверь камеры. — Проклятье!

Она была безупречно идеальной и в то же время невероятно ужасной.

Прентисс схватился за голову и принялся нарезать круги по тесной камере.

Что делать? Что делать?

Она говорила о его матери!

Он остановился перед металлической стеной и ударил кулаком по нарисованной трафаретом цифре.

Моей матери!

Лицо его матери встало перед глазами — лицо, которое он умудрялся отпихивать годами. Хорошенькая брюнетка с длинными волосами и не самыми невзрачными чертами. Но ее губы быстро скривились от ярости, ноздри раздулись, а глаза сузились до темных щелочек.

А потом в него вонзился нож.

Она целилась в его яички, но он двигался слишком быстро. Прентисс опять ударился о стену тюремной камеры, когда по нему опять с полной силой ударило воспоминание о ноже, погружающемся в его коленную чашечку и вспарывающем бедро.

— Мама! — закричал он. — Моя нога!

Он соскользнул по стене, ладонями соскребая отслаивающуюся краску, и приземлился на пол на колени. Тяжело дыша, он крепко зажмурил глаза, пытаясь прогнать воспоминание.

Но было слишком поздно. То, что началось, должно завершиться.

Внезапно кухонный нож принадлежал уже ему, его руки подростка выбили оружие от оппонента, который уступал ему в размерах. Он вонзил нож в ее грудь.

— Сука, — заорал он, брызгая слюной. Ее глаза сделались дикими, рот скривился и распахнулся от боли. — Сука, — выдохнул он, когда она повалилась назад, и он сам упал сверху. Он смотрел, будучи не в силах отвернуться, тяжело дыша, пока в ее глазах гас свет.

Прентисс поморгал, глядя на стену тюремной камеры, его грудь тяжело вздымалась, собственные руки на металле — единственное, что удерживало его в вертикальном положении.

— Сука, — прошептал он, потирая колено.

Понадобились годы, чтобы научиться ходить без хромоты. Шрам болел, когда терся о внутреннюю сторону брюк, но он не мог носить шорты. Он не мог позволить кому-нибудь увидеть это. Красная и толстая, зазубренная и выступающая линия кожи, которая никогда не сгладится. И со временем становилось только больнее. Он приучился спать с подушкой возле колена, чтобы не давать одеялу касаться его. Он никогда не обращался к доктору. Это вызвало бы слишком много вопросов. Он перевязал сам себя, а потом сбросил тело матери в болото за их лачугой. Наверное, тогда-то он и подхватил инфекцию.

Прентисс жестко потер шрам через черные слаксы, крепко прижимая ладонь — используя боль, чтобы вернуться в реальность. Он убил эту суку. Он убил их всех.

Он медленно перевел свой взгляд на Изабель.

***

Вместо боли Изабель первым делом ощутила дезориентацию. Что-то изменилось. Она медленно открыла глаза и вынуждена была прищуриться от яркого света.

Где я?

Попытавшись осмотреться, Изабель поняла, что поднимает голову. Она была запрокинута назад до упора, весила как будто миллион фунтов, и от этого болела шея. Когда она попыталась сесть прямо, ее подбородок едва не врезался в ее грудь, все тело резко дернулось, и ей пришлось остановиться.

— О, — пробормотала Изабель, ощутив, как запястья пронзило знакомой болью от наручников.

Когда она попыталась облегчить боль, приняв сидячее положение, до нее наконец дошло, что она находилась на стуле.

— С возвращением, — сказал Хамелеон.

Изабель медленно подняла голову, ее запястья, лодыжки и руки запротестовали от боли. Хамелеон стоял прямо перед ней, раздвинув ноги на ширину плеч, руками держась за широкий кожаный ремень и в целом выглядя комфортно. Они находились в коридоре. Камера А35 находилась справа, и теперь Изабель видела, что они находились на нижнем этаже двухэтажного тюремного отсека. Окна на стене слева находились высоко под потолком, и похоже, на дворе стоял полдень.

Хамелеон любезно улыбнулся и, не отводя от нее взгляда, открыл одно из кожаных отделений на ремне. Изабель содрогнулась при воспоминании о металлической палке. Ее ушибленный живот напрягся в ответ. Но он достал не палку. С нажатием пальца в перчатке и движением запястья лезвие ножа выдвинулось из рукоятки.

С поражающим осознанием Изабель поняла, что он собирался ее убить. Эсме была привязана к стулу, совсем как она сейчас. И даже зная, что это бесполезно, Изабель не могла не сопротивляться. Она не могла ни на дюйм пошевелить ногами, а руки только дергались за спиной стула.

Все обернулось против нее. Дыхание сделалось затрудненным, кровь шумела в ушах. Она пыталась потянуть время, но в результате только приблизила конец.

— Я могу прочесть другие объекты, — сказала она, бездумно выпалив эти слова. — Я могу еще страдать.

Хамелеон в ответ лишь широко улыбнулся.

— О, ты будешь страдать, — ответил он. — Поверь мне.

Он сделал шаг в ее сторону.

— Пожалуйста, — попыталась Изабель. — Я не скажу больше ни слова.

— Я знаю, — согласился он и сделал еще один шаг.

Он возвышался над ней, металлическое лезвие блеснуло, когда он переменил хватку на рукоятке.

Вот и все, подумала Изабель. Я умру.

Лицо ее отца появилось перед ее глазами, печально улыбаясь.

Папочка?

Но его образ быстро сменился Маком — его сильным подбородком, сине-зелеными глазами, хмурящимися бровями.

О, Мак. Ее глаза наполнились слезами, от чего его образ поплыл. Мак, я должна была тебя прочесть.

Она закрыла глаза и позволила слезам стекать по щекам.

Теперь слишком поздно.

Мак закрыл дверь в квартиру Изабель. Не имея ни единой другой зацепки, он решил еще раз просмотреть фотографии. Но как только он ослабил узел галстука, зазвонил его телефон.

Это был Лу.

— Лу, — сказал Мак.

— Театральный клей, — сказал Лу. — Это театральный клей.

Театральный клей? подумал Мак.

— Лаборанты быстро определили состав: спирт, смола и касторовое масло. Это было легко. Проблема заключалась в том, чтобы найти субстанцию, которая содержала бы все три элемента.

Театральный клей. Этим веществом пользуются, чтобы удерживать на месте накладные волосы.