Микаш качнул головой.

— Не знаю. Просто нет во мне этого — амбиций, желаний, воли. Я хочу сражаться и иногда видеть её улыбку. Больше ничего не надо.

— Даже детей? Продолжение рода?

— У меня нет рода. И детей быть не должно.

— Глупый ты и упрямый. Ну да неважно, потом сам поймёшь.

Микаш развернулся и уже собирался уходить, как кое-что вспомнил.

— Скажите, это правда, что говорят про вас и авалорскую королеву?

— Об этом до сих пор судачат? — уголки чёрных бровей взметнулись кверху. — Король Авалора, Реган III, мой побратим, мы росли вместе. Страсть к женщине не стоит нашей дружбы, не стоит верности моей жене и чести, которую я хочу передать сыновьям. Какими бы обольстительными женщины ни были внешне, в постели все одинаковы. Такой ответ тебя устраивает?

— Да. Но вы неправы. С особенной женщиной и близость особенная. Только с ней она и может быть. Жаль, что вы этого не чувствовали.

— А ты осмелел, молодец! — Гэвин усмехнулся, разглядывая густой зелёный напиток в чашке. — Особенной женщину делает духовная близость, а не телесная. К ней стремишься как в тихую гавань, даже когда твоя единственная подлинная страсть — это война.

Микаш напряжённо размышлял над его словами. Ни тени лукавства, осуждения или насмешки, было в них что-то сродни простым премудростям Кодекса, которые понять порой оказывалось вовсе не так легко.

— Можно одно одолжение? — набрался наглости Микаш.

— Валяй.

— Проведите со мной дружеский поединок.

Гэвин поднял голову и удивлённо вскинул бровь:

— Я для тебя самый неудачный противник. Я могу использовать против тебя свой дар, а ты — нет.

— Зато вы окажете мне, безродному, такую честь.

— Когда ты уже забудешь про своё происхождение? — Гэвин закатил глаза и устало вздохнул. — Хорошо, только как-нибудь потом. Разговоры о женщинах не способствуют боевому настрою.

Микаша счастливо кивнул и вышел.

На следующий день Гэвин, ничего не объяснив, оставил армию на Вальехиза и отправился в свою «тихую гавань» на Авалор.

Когда я догнала девчонок по учёбе, высвободилось немного времени. Торми взялась показать мне свои танцы в нашей каморке на чердаке. Видно, жизнь со слишком правильной Джурией ей прискучила.

Бальные танцы я знала в совершенстве, хотя учителя дома ругали меня за отсутствие грации и усердия. Народные же, манушские, казались более искренними и выразительными. Торми показывала движения: покачивания бёдрами и плечами, шаги, подскоки, повороты.

— Манушская музыка очень ритмичная. Сердце бьётся вместе с ней. И конечно, фантазия, творчество, страсть — здесь не место заученным реверансам и па бальных танцев. Ты свободна придумывать свой танец, такой, какой подходит только тебе.

Она надевала пёстрые шёлковые наряды с монетами, которые мелодично отзывались на каждое движение, и танцевала, пластично, красиво, соблазнительно. Я и то чувствовала, как изнутри вместе с восхищением поднимается жар. А уж как должны реагировать мужчины! Для такого моих способностей и артистизма не хватило бы, но сами танцы мне нравились.

— Почему ты такая скованная? — ворчала Торми. — Забудь о стеснении! Отпусти контроль — музыка сама поведёт, куда нужно.

Я старалась.

— У тебя такое красивое лицо. Зачем ты прячешь его за хмурым выражением? — отчитывала она меня. — Улыбайся. Играй глазами, соблазняй. Знаешь, что очаровывает мужчин больше всего? Не грудь, не бёдра, не ноги и не губы. Это взгляд, дерзкий, бросающий вызов. Он пробуждает в них охотничьи повадки. Смотри.

Она провела ладонью по своим глазам. Пронзительная зелень шаловливо выглядывала из-под растопыренных пальцев, на чувственных губах томная улыбка. Я попробовала повторить.

— Не стесняйся. Забудь обо всех. Делай это для себя! — подбадривала Торми.

И правда, как только я перестала думать, как выгляжу со стороны, то начала наслаждаться каждым движением, жить ритмом, страстью, пьянящей радостью от самого действа. Это здорово помогало восстановить силы после изнурительной учёбы.

Но вскоре Торми стала пропадать где-то вечерами напролёт, иногда даже не ночевала с нами. Джурия не вылезала из книг и листочков с расчётами, говорила только о занятиях с Клементом, а об остальном предпочитала отмалчиваться. Они милые девчонки, хотя и очень своеобразные. Я старалась быть к ним как можно ближе, но выходило до безобразия натужно. Микаш так же старался слишком сильно, и оттого разочарование горчило непереносимо. Микаш! В голове вспыхнул его образ, лающий говор с щекотной хрипотцой, жаркие прикосновения и томное молчание, что красноречивей самых сладких слов. Повторится ли ещё когда-нибудь?

Нет, поддаваться унынию нельзя, нужно найти отдушину, которая бы расцветила размеренное течение университетских будней яркими красками.

Я часто гуляла по Верхнему городу: разглядывала пышную архитектуру, заходила во все лавки, знакомилась со словоохотливыми купцами, ужинала в открытых забегаловках, болтала с посетителями, смотрела им в глаза, будто искала кого-то, бродила по паркам. Щемящее чувство не давало покоя. Я даже не понимала, по чему скучаю больше: семье, Ильзару, странствиям, охоте… или по влюблённому медведю. Не думала, что он может стать мне настолько близок в разлуке.

Однажды я обнаружила среди старых вещей записку. Элоиза Пти, дом девять по Апиевой улице. Я вспомнила долговязую женщину-писаря из Университета. Следовало бы поблагодарить её за помощь, пускай даже первый поход в лабораторию оказался бесполезным. Тихим солнечным воскресным утром я направилась по указанному адресу.

Апиева улица примыкала к Университетскому городку с другой стороны. Там тоже стояли наёмные дома для книжников. Дом девять был не в пример меньше и менее ухоженный, чем наш или дом Микаша. Видно, денег на его содержание выделяли мало. Я постучала, но никто не открыл. Толкнула дверь — оказалось не заперто. Вошла внутрь и остановилась у доски, где мелом были написаны имена жителей. Комната Элоизы находилась на третьем этаже под номером пятнадцать. Я поднялась по лестнице, прошла по пустому коридору вдоль одинаковых дверей и постучала в ту, на которой был вырезан нужный номер.

Дверь отворилась, и из-за неё показалась Элоиза, одетая в коричневый мужской костюм с заправленной в штаны рубахой и жакетом поверх. Волосы связаны в тугой пук на затылке на манер Сумеречников. На носу знакомое большое пенсне, из ботинок выглядывали синие чулки.

Взгрустнулось по удобной мужской одежде, которую я носила во время странствий. Сейчас я носила платье воздушной Норны — небесно-голубом, с высокой талией, отпустить волосы, которые отрастали очень быстро и уже достигли плеч. Жерард говорил, что это нужно для того, чтобы создать узнаваемый образ Норн у народа. А раз нужно, то и жаловаться — нечего!

Элоиза хмурилась, явно меня не припоминая. Молчание затягивалось.

— Я Лайсве из лаборатории доктора Пареды. Вы подсказали мне, куда обратиться за работой. Я хотела поблагодарить, вот, — я протянула ей свёрток с кремовыми пирожными, которые только что купила в кондитерской.

— О, та испуганная девочка! — она улыбнулась. — Рада, что у тебя всё сложилось. Как на новом месте?

— Замечательно. Доктор Пареда оказался очень справедливым и порядочным. Вряд ли бы я нашла кого-то лучше. Ещё раз спасибо!

Она торопилась, и я не хотела задерживать.

— Я иду в салон мастерицы Синкло. Если есть время, приглашаю. Там и пирожные твои пригодятся, — дружелюбно предложила она.

Что такое салон и в каком деле госпожа Синкло мастерица? Стало любопытно, и я согласилась.

Мы направились на улицу Маршмелло. Она находилась чуть дальше от центра, между кварталами знати и богатых купцов. Здесь располагались украшенные позолоченной лепниной и барельефами вычурные особняки «новой знати». Эти люди возвысились не за счёт милости монархов и ордена, а благодаря торговле, содержанию мануфактур и доходных предприятий. Старая знать «опустившихся дельцов» презирала. Я узнала всё это раньше, с Элоизой же ничего не обсуждала, не представляя, как она к этому отнесётся.