— Откуда такая уверенность? У меня были все основания направить вас туда. На маевку я никого в Польшу не посылаю, функмат Ландвойгт, и не плачу за это по восемьсот пятьдесят марок! Сдается мне, что легкие заработки деморализовали вас и вы забываете о долге солдата, забываете о присяге, данной вами вашей великогерманской отчизне…

— Герр Кайзер, я… я как раз пришел сказать вам, что я…

— …что вы приносите извинения за трусость и немедленно возвращаетесь в Польшу? Что вы привезете оттуда вашего товарища по оружию, который — запомните это! — рискует там своей жизнью каждую минуту, так? Наверное, голодный и иззябший, он теперь скрывается в зарослях и напрасно высматривает господина Ландвойгта, который утром выпил кофейку и сейчас думает о том, как ему лучше провести такое прекрасное утро…

— Герр Кайзер! Вы не имеете права так говорить! Вы тут сидите себе спокойно в своей конторе, а нас посылаете туда, где нас ждет…

— …хороший заработок и сознание исполненного долга! Философия господина Ландвойгта ведет его в дебри.

— Герр Кайзер, я пришел сюда, чтобы сказать вам, что новобранец 1923 года уже навоевался и…

— Молчать! Может быть, ты еще, оденешь голубую блузу ФДЮ[12] и вместе с другими коммунистами будешь маршировать по Сталин-аллее?! А может быть, запишешься в это их движение сторонников мира?

— Вы хорошо знаете, что я ненавижу коммунизм. Вам известно, что я не был, не состою и не буду в ФДЮ… Но у меня уже все нервы измотаны на этой работе, понимаете? Я не могу больше! Когда я вчера ехал из Эркнера, неожиданно открылись двери и в купе вошел какой-то человек в форме… Он тронул меня за плечо. Я закричал от ужаса… А он… Он посмотрел на меня, как на сумасшедшего… Это был кондуктор, который проверял билеты, и ему показалось, что я задремал… Мне же померещился полицейский. И если бы это действительно было так — мне конец! Нормальный человек так орать не будет…

— Не стройте из себя шального! Впрочем, я сам вижу, что вы измучены… Кто знает, может быть, действительно стоит подумать о вашем отдыхе. Я имею достаточный опыт и знаю, что наша работа быстро изматывает людей… Но вы же не оставите вашего товарища, Гейнц? Он может попасть в руки поляков! Немножко воображения, функмат Ландвойгт! Перенесемся мысленно на одни сутки вперед. И вот завтра, в эту самую пору, вы ложитесь на свою мягкую постельку, чтобы как следует выспаться. А ваш товарищ уже здесь и рассказывает нам массу интересных вещей. К вам у него лишь благодарность До гроба. А вы имеете, кроме поздравлений с хорошо выполненным заданием, восемьсот пятьдесят марок. Подумайте только — восемь сотенных и одна полусотка!.. Потом вы едете на месяц или на два в отпуск, весело проводите время и после возвращения сами будете смеяться над нашим сегодняшним разговором…

— Но мы с женой пришли к выводу, что в конце концов можно и подождать с одним приобретением, которое мы планировали…

— А, опять о доме, функмат Ландвойгт? Женушка запретила муженьку работать? «Мне надоело спать одной», — сказала она. Конечно, раз жена так говорит, то надо плюнуть на все заработки, обязанности, присяги и оставить товарища на верную смерть. Но у него, функмат Ландвойгт, могут быть тоже жена и дети. Они тоже могут ждать его… Конечно, об этом можно и не думать. Просто скажем вдове и сиротам: ваш папа больше не вернется, ибо господин Ландвойгт как раз в этот вечер захотел пойти в кино со своей женой. Если вы хотите узнать подробности, то обратитесь к господину Ландвойгту, и он охотно расскажет вам об этом По вечерам он всегда в своем уютном доме в Веддинге, на Герихтштрассе, двадцать пять. Но вы дети дорогие, помните, когда мы наведем генеральный порядок в своем государстве, то всем этим трусам и предателям будет крышка… Ба, да мы можем и не ждать так долго! Вы, наверно, знаете, что трагические случаи бывают не только во время переправы через Одер, но и во французском секторе, в районе Веддинга…

Часом позже Гейнц Ландвойгт снова у себя дома. Веселая и довольная Гильда нетерпеливо ждет его.

— Мюлли, недобрый ты человек, может быть, ты вечером пригласишь меня в ресторан? Закроем магазин пораньше и пойдем куда-нибудь развлечься, а?.. О, Мюлли, умоляю тебя, не смотри на меня так! Не хочешь же ты сказать мне, что…

— Я еще должен идти сегодня, Гильда…

— Гейнц? Останься со мной, с нами! Зачем нам второй магазин? Мы оба молоды, у нас есть неплохие четыре руки для работы… А может быть, мы не будем так богаты, зато будем вместе и всегда спокойны друг за друга… Гейнц! Не можешь ты просто так уйти отсюда…

— Послушай, Гильда! Сегодня я иду в последний раз… Мне самому уже по горло надоело все это. Почему ты думаешь, что именно сегодня что-то должно случиться? Столько раз ходил, столько раз удачно переправлялся, знаю каждый камешек на Одере… Сегодня иду в последний раз! Клянусь тебе — никогда больше. Конечно, они еще будут меня соблазнять, будут грозить, но я не пойду… Дорогая, завтра в эту пору я…

Через два часа Гейнц Ландвойгт с трудом отвел руки жены, судорожно охватившие его за шею, и отправился в путь.

— В последний раз! — громко сказал он самому себе. — В последний…

Приближалась вторая ночь — запасной срок Для переброски Махуры. На польском берегу люди уже сидят в засаде. Приедет «Ганс» или не приедет? Медленно тянется время до 22.00. Наконец стрелки часов отметили назначенный срок. Руки пограничников снова сжимают спуски автоматов: вдали начинает прыгать призрачный огонек, который в старинных народных сказках заводит заблудившихся путников в топкие болота…

Наконец на светлых волнах Одера появляется какая-то черная точка. Она растет, приближается, и вот уже в ночи вырисовываются расплывчатые очертания небольшой рыбачьей лодки и склонившегося в ней человека. Еще минута, и уже можно различить, что он гребет одной рукой, делая короткие сильные взмахи. В другой руке порой матово поблескивает какой-то предмет. Теперь лодка не дальше чем в пяти метрах от берега. Слышен шепот:

— Мор, Мор! Во бист ду?![13]

Лодка находится в центре небольшого водоворота и не подплывает к берегу, а почти на одном месте колышется на волне. После повторного оклика сотрудник безопасности, изображающий Махуру, сходит к самой воде и показывается перевозчику.

— Я тут! — вполголоса говорит он по-немецки.

— Боюсь подъезжать ближе… Влезай в воду, она теплая… — говорит перевозчик. Видно, что он не собирается подплывать.

Положение усложняется. Если офицер пойдет к лодке вброд, то Ландвойгт увидит, что это не Махура, и может выстрелить из пистолета, который он держит в руке, а затем прыгнуть в воду и уплыть обратно. В ночной темноте преследование было бы очень затруднено, тем более, что есть категорический приказ не допускать стрельбы по врагу. Этот человек через несколько часов должен оказаться в управлении безопасности здоровым и невредимым. Необходимо выяснить, какие у него связи, кого он привозил сюда и кто его ждет в ГДР.

Тем временем Ландвойгт выпрямляется в лодке и присматривается к стоящему на берегу

«Махуре». И тут сотрудник безопасности стреляет сзади над головой мнимого агента. Громким эхом разносится его голос:

— Пограничная охрана! Руки вверх!

Последние его слова тонут в оглушающем грохоте двух автоматных очередей Пули роем проносятся над самой головой геленовского перевозчика.

Как же это произошло? Подстраховывавший операцию сержант-пограничник увидел поднимающегося в лодке Ландвойгта и его пистолет Понятно, что вопрос жизни офицера, изображающего Махуру, решают теперь доли секунды. Пистолетный выстрел второго офицера служит пограничникам сигналом открыть огонь.

Оглушенный и пораженный Ландвойгт, увидев снопы огня, возникшие буквально в нескольких метрах от себя, валится навзничь и выпускает из рук пистолет. Кое-как поднявшись, он теперь машинально выполняет приказы, произносимые с берега по-немецки: