9 сентября Генрик Кой появляется в Гоголине (уезд Отшельце-Опольске) у тридцатилетнего кузнеца Генрика Сковронка. Генрик Сковронка— инвалид войны. Он сражался в рядах гитлеровской дивизии «Зеленые дьяволы». Поэтому отнюдь не случайно разведка генерала Гелена решила непременно завербовать его. В понятии этих господ, ожидающих войны как избавления, именно инвалид, которому во время всеобщей мобилизации не грозит призыв в армию, является ценнейшим сотрудником шпионской сети. Он остается на месте, и с ним (рассуждают эти «спецы») легче установить связь во время военной заварухи.

«Ян Линек» никогда в жизни не видел человека, которого ему предстояло завербовать и которому разведка Гелена уже заготовила кличку «Рихард». Но для того, чтобы Кой мог попасть в дом Сковронка без расспросов о дороге (что особенно привлекает внимание в деревне), ему еще в Берлине была вручена карта. Поэтому отыскать дом не составило для посланца Гелена особенного труда. Но как попасть в сердце совершенно чужого человека? Геленовские «специалисты» имеют свой способ. Одни считают его антиморальным, другие — подлым. И те, и другие правы. В руках Коя находилась фотография: идиллический портретик двух девушек. Одна из них — сестра Сковронка. Эту фотографию разведка Гелена приобрела у одного польского беглеца, жениха девушки — Рейнгарда Габора, находящегося в лагере для беженцев в Западном Берлине. Фотография должна была служить пропуском к сердцу и совести Генрика Сковронка.

«Ян Линек» надлежащим образом использовал его. Он нарисовал перед инвалидом «прекрасную» картину западногерманской действительности. Очереди ожидающих пособия безработных, его собственные скитания в поисках работы и тот факт, что во время пребывания в Западной Германии он так и не смог увидеться с отцом, поскольку финансовые возможности не позволили ему совершить поездку в Киль, — конечно, не нашли места в этой картине.

Инвалид Генрик Сковронка поверил пришельцу, который свидетельствовал свою «правду» снимком сестры Генрика… Продолжение? Оно ясно: изучение тайнописи, хранение оружия геленовского посланца, согласие на собирание информации об аэродромах и железнодорожных линиях, а затем торжественное обещание закладки «мертвого почтового ящика» в Ополе. Так было установлено для начала.

Высокий мужчина то и дело посматривал на часы и проявлял явное нетерпение:

— Когда же, черт возьми, откроют этот магазин?

Наконец, ключ в замке скрипнул, двери открылись, и магазин спортивных принадлежностей в Ополе начал свою обычную торговлю. Нетерпеливый покупатель вбежал в помещение и велел показать ему удочку.

— Какую? — спросила предупредительная продавщица.

— Все равно, лишь бы удочка!

— Однако пан очень нетребователен… Ах, если бы все покупатели такие были! Обычно рыбаки такие капризные, целыми часами выбирают одну удочку…

— Очень вас прошу поторопиться! Мне некогда…

Мужчина заплатил сколько положено, схватил удочку и выбежал из магазина. Быстро сел в ожидавший его автомобиль и уехал. Вот и все происшествие.

Но прежде чем рассказать о странной поспешности этого покупателя и его непритязательности в выборе удочки, мне придется на некоторое время оставить путешествующих по Польше агентов Гелена и переключиться на тех людей, которые занимаются этими агентами. Могу ли я рассказать всю правду, могу ли я показать до конца технику обезвреживания геленовских шпионов? Разумеется, нет! Я и сам хорошо не знаю этого. А впрочем, да позволено мне будет сослаться на некий шпионский авторитет: долголетний руководитель австрийского разведбюро в Кракове (перед первой мировой войной) генерал Рыбак пишет в своем дневнике: «Вероятно, читатель заметил, что… ряд осложнений и происшествий не находят тут полного и удовлетворяющего решения… Обычно шпионские повести или иные истории — в которых всякие запутанные действия раскрываются к вящему удовольствию читателя, а непонятные события находят полное решение — всегда очень далеки от правды. Хорошего офицера или сотрудника разведывательной службы должна отличать как можно дальше идущая неразговорчивость».

Правильные слова… Как раз об эту неразговорчивость офицеров контрразведки неоднократно разбивалось любопытство журналиста, с трудом восстанавливающего историю очередного поражения генерала Гелена в нашей стране. Знаю только, что планы шпионов были перечеркнуты, поскольку…

И тут мы должны вернуться к определенному июльскому вечеру 1953 года…

В этот летний воскресный вечер толпы людей текли по улицам польской столицы. Тысячи горожан торопились на вечерние сеансы в кино или на спектакли в театры, тысячи гуляли по варшавским бульварам и паркам, тысячи возвращались в город, переполняя пригородные поезда и сотни автобусов. Вот, например, на вокзале у пригородного поезда мы видим какую-то молодую пару с ребенком. Они идут в толпе, хлынувшей с перрона к выходу. Видимо, эта пара вернулась с воскресной загородной поездки. У женщины в руках корзина, из которой торчит верхушка термоса, а он — высокий молодой мужчина — несет маленькую девочку. Сонные глаза ребенка свидетельствуют о том, что девочка весь день бегала в пригородном лесу и очень устала. Все трое садятся в переполненный трамвай и исчезают из наших глаз…

Идемте дальше. Находящаяся в центре улица правительственных учреждений словно вымерла. Все огни в огромных корпусах зданий министерств на улицах Кручей или Свентокшыжской давно погашены, только кое-где горит маленькая лампочка в комнате дежурного или вахтера. Однако не во всех варшавских учреждениях это воскресенье является нерабочим днем.

В большом здании, что на Аллее Сталина, сидящий за письменным столом человек склонился над каким-то листком бумаги, которую доставили ему с четверть часа назад. Потом он снимает трубку и говорит: «Передайте Ковальскому, пусть срочно явится сюда…»

Минут через десять легковая машина останавливается перед жилым домом. Сидящий рядом с шофером офицер быстро взбегает по лестнице на четвертый этаж и нажимает пуговку звонка. Двери ему открывает… Ба, да это та самая женщина, которую мы недавно видели на вокзале! А вот и ее муж…

— Одну минутку! Сейчас соберусь.

Молодой мужчина поспешно укладывает в портфель пижаму, туалетные принадлежности, полотенце…

В кухне жена готовит бутерброды. Она не спрашивает мужа ни о чем — куда он едет, надолго ли, с какой целью? Ей хорошо известно, что все равно ответа не будет. Сначала женщине очень трудно было примириться с таким положением: оно сердило и беспокоило ее. Даже родная сестра сказала ей однажды: «Знаешь, Стася, когда я начинаю присматриваться к вашему супружеству, то мне кажется, что у тебя никакого мужа нет… просто нет!.. Ну что это за муж? Уходит рано, возвращается поздно, и слава богу, если он вообще на месте, а не в отлучке… Как давно его теперь нет дома? Три недели?! Ох, ну вот, видишь, — какое же у тебя супружеское житье!..»

Мать Ковальского — ткачиха одной из лодзинских текстильных фабрик — появлялась у своего единственного сына раз в год, во время отпуска, и утешала свою невестку: «Ты только не слушай, что глупые бабы болтают. Мой хлопец — он такой же, как и муж-покойничек. Упрямый и скрытный. Разве старый мне когда-нибудь говорил, куда уходит? Иногда только принесет какой-то сверток и без слов сует мне — я уж сама догадываюсь, что это надо спрятать… Мой покойный муж знал, что делает, и Франек тоже знает! Раз не говорит — значит, нельзя. И ты его даже не спрашивай».

Проходили годы. Ковальского перевели в управление контрразведки в Варшаву. На погонах его мундира, надеваемого в торжественные дни, появлялось все больше звездочек, но образ жизни не изменился. Уже были разбиты лесные контрреволюционные банды, разгромлена реакционная «украинская повстанческая армия», предотвращены сотни диверсий и обезврежены сотни шпионов, а напряжение в этой борьбе не ослабевало. Много вдов и сирот оплакивало мужей и отцов, которые пали в битве, зашитая завоевания народной Польши на службе безопасности, а конца этому Сражению все еще не было видно.