– Кто говорит? Только по-мирному. Одно мнение, другое мнение. Не за двести тысяч долларов. Только большинством. Тридцать лет в деле. Я честный человек, ты честный человек. Пауэрс другого мнения, но тоже честный человек. Я так скажу, по-мирному…

Словесный поток мистера Кригера прервал чужой голос, произнесший: «Простите, я займу одну минуту», – причем, судя по выговору, его обладатель был нездешним, наверняка не из Бронкса, а может, даже не из Нью-Йорка. Герби с опаской приподнял голову над подоконником и увидел дородного молодого человека с пшеничными волосами, который жестикулировал дымящейся трубкой. Незнакомец был одет, как любят одеваться мужчины в противных «кино про любовь»; все было новое, добротно сшитое, из мягкой ткани, какой не встретишь на улице Гомера.

– Хочу сказать, господа, вы несправедливы ко мне. Я мог бы сладить дело с «Интерборо», не откладывая, но считал себя обязанным встретиться с вами, и вот я здесь. Мы переливаем из пустого в порожнее. Между прочим, сегодня у моей жены день рождения и мне нужно успеть на поезд, так что буду от души признателен, если наша беседа закончится как можно быстрее.

– Простите великодушно, что мы потратили несколько минут, обсуждая, как нас выбросят на улицу.

– Ну знаете, это вообще неправда и удар ниже пояса, – возмутился мистер Пауэрс. – Компания «Интерборо» намерена оставить вас обоих на руководящих должностях…

– Великолепно, – с горечью сказал Джейкоб Букбайндер, – значит, у нас все-таки будет работа.

Я снова имею то, с чего начал два месяца спустя после приезда в эту страну, только теперь я на двадцать пять лет старше. Но что такое двадцать пять лет?

Пауэре встал и нетерпеливым движением накинул широкое, серое с синим пальто.

– Извините, господа, поезда не ждут, а мы топчемся на месте. Надо решать, и я искренне огорчен нашими разногласиями, но вынужден просить вас приступить к голосованию…

– Голосование. Пятьдесят один против сорока девяти – как обычно, – произнес мистер Букбайндер. – В этом году у нас было много поводов вспоминать об этих цифрах.

– Сожалею о вашей резкости и сарказме, но полагаю, это ваше право, – ответил Пауэре, застегивая пальто. – Будьте любезны, приступим к голосованию.

Герби и Клифф, сидевшие на корточках у деревянной перегородки, обменялись недоуменными взглядами. Они понимали, что происходят важные события, но разобраться в них было им не под силу.

– Господа, я так скажу. – (Это опять Кригер.) – Обида… никакого толку. Как хорошо? Будущее… думать. Все молодые… Лучше единогласно… Времена меняются, миллион возможностей, может, не так уж плохо. Может, с «Интерборо» сильнее, лучше? Я так скажу. Все добрые друзья, порядочные, раз, два, три, помирились. Тридцать лет в деле, всякий знает – честный человек. Коли решать, так решать…

– Спасибо, Кригер, за желание отдать наш завод единогласно, – вмешался Букбайндер. – А вы, молодой человек, то есть мистер Пауэре, будьте добры, сядьте.

– Простите, мистер Букбайндер, но поезд…

– На поезд придется опоздать.

Герби услышал в голосе отца нотку отчаянной решимости и ощутил необъяснимое волнение. Он увидел, как затравленный ледовщик подошел к массивному сейфу, встроенному в стену, и поднес руку к диску набора.

– В Библии сказано, что всему есть свое время, – обратился он к Пауэрсу. – Так вот пришло время кое-что рассказать вам обоим.

Мужчины уставились на Букбайндера, а тот принялся набирать шифр сейфа.

– Вам будет интересно узнать, мистер Пауэрс, что комбинация чисел составлена из даты рождения моего сына Герби: один-четырнадцать-семнадцать. Я оказал ему эту маленькую честь, потому что, когда ему было три года, он своими ручонками замешивал раствор под угловой камень нашего Хозяйства.

Герби хотел шепнуть Клиффу: «Точно, я помню», – но не мог оторвать глаз от отца. Мистер Букбайндер распахнул дверцу сейфа, придвинул к себе из глубины зеленую железную коробку, на которой белой краской были намалеваны инициалы Дж. Б., и отпер ее.

– Сядь, Кригер, и вы, пожалуйста, тоже, мистер Пауэрс, – жестко повторил он. Потом поставил открытую коробку перед собой на стол и как загнанный волк посмотрел на двоих мужчин.

Если бы Джейкоб Букбайндер висел над пропастью или упал в яму и к нему скользила кобра, тогда его сын сразу оценил бы обстановку и, быть может, лихо бросился бы на выручку. Он откликнулся бы даже на такую отвлеченную беду, как утеря карты с обозначением золотой жилы. Но дальше его киноэкранное образование не распространялось, и он не мог по достоинству оценить разыгравшуюся сцену. Родительские несчастья обычно случаются в лабиринтах арифметики, скрытых от глаз мальчиков, которые еще пыхтят над неправильными дробями. А между тем отцу Герби грозила самая настоящая опасность.

Герби не знал одного важного обстоятельства, а именно, что Хозяйство не принадлежит его отцу и мистеру Кригеру. Они начали его сооружение, имея так мало денег, что пришлось остановиться на полпути, и ни один банк не соглашался дать ссуду на завершение строительства. Очутившись на грани разорения, Букбайндер нашел лазейку: он уступил закладную и пятьдесят один процент акций Хозяйства богатому и мудрому старику-ирландцу по имени Пауэре, продавшему им участок земли, где возводилось Хозяйство, и угадавшему в Букбайндере человека, который наверняка возвратит долг сторицей. С его помощью ледовое предприятие вернулось к жизни. Строительство было закончено. Хозяйство процветало, и Букбайндер не очень сожалел о заплаченной им немилосердной цене – утрате прав владения, ибо Пауэре оказался добродушным, тихим хозяином, довольствовавшимся процентами, которые он получал каждый год.

Семь лет спустя старик умер. «Бронкс-ривер айс компани», как и все его внушительное состояние, фактически перешла в собственность его сына Роберта, который вскоре показал себя залогодержателем совсем иного толка. Короче говоря, Боб Пауэре был игроком и выпивохой. Большое наследство часто достается таким молодым людям; в итоге происходит обычно то же, что со снежным комом, припрятанным в горячей духовке. Некоторые утверждают, что для общества это хорошо, поскольку обеспечивает перераспределение благ без всякого социализма. Так или иначе, для ледового завода в этом не было ничего хорошего. Когда молодой мистер Пауэре попал в стесненные обстоятельства, он начал буквально преследовать Джейкоба Букбайндера, требуя больше дивидендов и более высоких процентов. Он надеялся, что настанет день, когда найдет на Хозяйство покупателя и обратит эту недвижимость в кругленькую сумму наличных.

Тут надобно рассказать о великой тайне, в которую были посвящены лишь мистер и миссис Букбайндер.

За месяц до кончины залогодержатель призвал Джейкоба Букбайндера к своей постели, в красивую католическую больницу, выходящую окнами в Ван Кортленд-парк. Там умирающий и отец Герби поговорили по душам, и, когда богатый старик благодарил Джейкоба Букбайндера за честный труд, у того навернулись на глаза слезы.

– По-настоящему, Джейк, владельцем Хозяйства должен быть ты, – сказал он под конец, и слабая улыбка осветила его серое, утопающее в белых подушках лицо. – Но коли ты не владелец, то лучшее, что я могу сделать, чтобы уберечь сына от него самого, – это передать тебе контрольный пакет акций… Надеюсь, Джейк, тебе больше повезет с твоим мальцом, чем мне – с моим.

Из папки на кровати он достал лист голубой бумаги, нацарапал что-то карандашом и отдал отцу Герби. Озадаченный ледовщик прочитал написанные на листе несколько строк, потом отошел к окну, устремил взгляд на парк, полыхающий осенними красками, и заплакал. В бумаге говорилось следующее:

Внизу стояла дрожащая подпись: «Роберт Пауэрс».