Звучит очень романтично – в 17 лет командовал полком. Но при этом надо понимать, что такое гражданская война, какая страшная судьба, какая огромная тяжесть за всем этим стоит, сколько убитых тобой или по твоему приказу, – пусть даже во имя дела, которое тебе кажется правым, – твоих же соотечественников. Отец вспоминал, что дед всегда отказывался рассказывать что-либо о гражданской войне. Иногда, если очень настаивали, мог запеть какую-нибудь военную песню. В его поздних дневниках есть запись: "Снятся мне убитые мною в юности на войне люди". С таким детством и юностью немудрено стать мизантропом. А он стал писать поразительно светлые, талантливые книжки.

Иногда кажется, что действительно взрослость, ответственность пришли к нему слишком рано. У не-го просто не хватило времени наиграться. Пожалуй, больше всех из его книг люблю "Школу". А когда совсем недавно впервые посетил его родной Арзамас, понял и полюбил ее еще больше. К книгам деда не могу относиться отстраненно. В "Военной тайне" хорошо вижу его отношения с отцом, в "Голубой чашке" узнаю очень энергичный, но нелегкий характер бабушки. А наименее близка мне, наверное, книга "Тимур и его команда", уж больно правильный там Тимур.

Думаю, что дед всю жизнь, до своей гибели в 1941 году, продолжал верить в ту же коммунистическую идею, за которую ушел сражаться в четырнадцать лет. Но с течением времени ему все труднее было ассоциировать эту идею с картинами реального советского мира. Отец говорит, что для деда тяжелейшей трагедией был арест ведущих военачальников гражданской войны, у которых он служил: Тухачевского, Блюхера. Он не мог поверить в их измену и одновременно в то, что обвинение ложно. Придумывал для себя самые фантастические объяснения, Примечательно, что ни в его прозе, ни даже в его журналистских публикациях и выступлениях по радио никогда ни разу не упоминался Сталин. Не знаю, было ли это осознанно. Но ясно, что Сталин был внутренне чужд светлой картине мира, за который Аркадий Гайдар готов был бороться.

Мироощущение деда было пронизано ожиданием приближающейся новой страшной войны. И потому свой долг писателя он видел в том, чтобы готовить юных читателей к предстоящим тяжелым испытаниям. Предстоит суровая схватка, все силы нужны на борьбу с врагом. Сейчас не до того, чтобы копаться в собственных, пусть даже очень серьезных, сомнениях. И все-таки ближе к войне зазор между тем, во что он верил и что видел перед собой, становился все более очевидным.

Отец говорит, что ему казалось: война для деда в каком-то смысле была выходом. Она устраняла психологическую внутреннюю раздвоенность, вновь четко и определенно разделяла мир на друзей и смертельных врагов, требовала ясных решений, личного мужества, готовности умереть за дело, в которое веришь, не мучаясь сомнениями, а правое ли это дело.

Дед погиб в октябре 41-го в партизанском отряде в бою с немецкими национал-социалистами, которых в России было принято называть фашистами. Никак не могу понять, какое право имеют нынешние идейные наследники нацистов претендовать на моральное наследство Аркадия Петровича. И честно говоря, не могу представить себе деда после войны, в удушающей обстановке показного патриотизма, нарастающего антисемитизма, погромных литературных и музыкальных идеологических кампаний.

У моего отца, Тимура Гайдара, было своеобразное детство: одновременно и интересное, и сиротское.

С одной стороны, знаменитый, талантливый, неистощимый на выдумки отец, интеллигентная московская предвоенная компания, друзья, знакомые по писательскому Коктебелю, среди ближайших друзей братья Шиловские, сыновья генерала Шиловского и Елены Сергеевны Булгаковой. Уютный дом Михаила Булгакова и Елены Сергеевны, как мне кажется, для него навсегда остался образцом.

А с другой стороны, ранний развод родителей, арест отчима, потом мамы.

Когда началась война, отцу было четырнадцать. Как и другие подростки, он стремится попасть на фронт. Работа на военном заводе, с шестнадцати лет – военно-морское училище, служба на Балтике на подводных лодках.

В это время молодой, еще очень наивный лейтенант Тимур Гайдар пишет письмо в теоретический орган партии, журнал "Большевик", с просьбой разъяснить ему причины расхождений между последними выступлениями Сталина и азбукой марксизма. Видимо, письмо попало в руки храброго и честного человека, может быть, помогла фамилия… Как бы то ни было, к счастью для лейтенанта, обошлось без последствий.

В 1952 году слушатель факультета журналистики Военно-политической академии Тимур Гайдар встретил Ариадну Бажову – преподавателя истории в Уральском университете, дочь известного писателя Павла Петровича Бажова. Ночью перед свадьбой он поведал ей, что считает Сталина предателем дела Ленина и социализма, но убежден, что святое это дело все равно победит. Мама поплакала, представила себе грядущую тяжелую судьбу, однако, хоть и была правоверной комсомолкой, замуж за старшего лейтенанта все-таки пошла и, насколько я знаю, ни разу об этом не пожалела.

Павел Петрович Бажов по судьбе, характеру – во многом полная противоположность Аркадию Петровичу. Если от Гайдара в семье осталась страсть к приключениям, то от Павла Петровича – спокойная рассудительность и основательность. Мальчишка из семьи уральских горнорабочих как-то подошел к учителю и попросил что-нибудь почитать. Тот дал ему первый том Пушкина и сказал: выучишь наизусть, придешь за вторым. Когда Павел Бажов выучил наизусть все тома собрания сочинений, учитель решил, что парень он толковый и заслуживает покровительства.

Потом была Духовная семинария, учительская работа и на многие годы – страстное увлечение собиранием уральского фольклора.

В гражданскую войну Бажов, как и Аркадий Петрович, воевал на стороне красных. Потом была семья, семеро детей, учительство, журналистика. В 38-м году его исключили из партии и вызвали в НКВД. Бабушка, Валентина Александровна, собрала чемоданчик, и дед отправился по хорошо известному в Свердловске адресу. Однако к этому времени череда репрессий докатилась до самого НКВД, и в страшной системе начались сбои. Просидев несколько часов в приемной, Павел Петрович так и не дождался аудиенции. К счастью, не пошел узнавать по начальству, почему его вызывали и не принимают, тихо вышел, вернулся в свой дом на Чапаева, Пи после этого больше года никуда из него не выходил. Большая семья жила на учительскую зарплату бабушкиной сестры Натальи Александровны, а дед работал в огороде и колдовал над своим любимым детищем – накопленной за десятилетия огромной картотекой уральского фольклора.

Спустя год с небольшим он прочитал бабушке и маме свои первые сказы. Полоса репрессий к этому времени пошла на убыль, деда восстановили в партии, вскоре он стал автором знаменитой книги "Малахитовая шкатулка".

…Калейдоскоп моих первых детских воспоминаний. Самое впечатляющее – это, конечно, Куба. Я попал туда в 1962 году, в канун Карибского кризиса, мне было шесть лет. Отец работал корреспондентом "Правды", оказался на Кубе еще во время событий на Плайя-Хирон, потом привез туда нас с мамой. Поразительно яркие воспоминания о революционной Кубе: еще работающая, не развалившаяся американская туристская цивилизация вместе с неподдельным веселым революционным энтузиазмом победителей, многолюдные митинги, песни, карнавалы…

Окно моей комнаты в отеле "Риомар" выходит прямо на Мексиканский залив, внизу – плавательный бассейн, рядом с ним – артиллерийская батарея. Здание, в котором жили дипломаты и специалисты из Восточной Европы, периодически обстреливают. Наша батарея стреляет в ответ. Из окна виден лозунг в желтом неоне: "Родина – или смерть!", и в голубом: "Мы победим!" Уборщица ставит в угол автомат и берет швабру.

Прямо по траверсу – всегда американский разведывательный корабль. В разгар Карибского кризиса на горизонте дымное марево от судов 7-го флота. У нас дома друзья отца, советские военные из группы войск, переброшенных на Кубу. Они иногда берут меня с собой в казармы, дают лазить по танкам и бронетранспортерам. У нас дома в гостях Рауль Кастро, Эрнесто Че Гевара. Отец ездит с Че Геварой стрелять по мишеням из пистолета.