А вот вечер принес неожиданности. Этот апрельский дождливый вечер навсегда изменил жизнь матери и дочери.

Сидя перед телевизором с дочерью и просматривая очередные развивающие мультфильмы, которых она накупила превеликое множество, Мадлен услышала звонок в дверь своего дома. Это удивило женщину. Они жили в престижном районе, это позволяли доходы Мадлен и состояние ее семьи, доставшееся ей в наследство. И в этом районе не было принято беспокоить соседей без их на то предварительного согласия.

Тем не менее, Мадлен пошла посмотреть, кто пришел. Подойдя к двери, и выглянув на крыльцо, через окно, она увидела стоящих там женщину и девочку - подростка.

Мадлен открыла двери.

- Чем я могу вам помочь? - она внимательно осматривала пришедших. Их одежда, определенно дорогая, была изрядно испачкана, а местами и порвана. И женщина, и девочка выглядели усталыми и измученными. На вид им было около тридцати и четырнадцати лет соответственно.

В этот момент зеленые глаза женщины встретились с голубыми глазами Мадлен. И холод прошел по спине немки. Вот сейчас она вспомнила и утреннее предчуствие, и странное поведение сердца за завтраком.

- Вы дочь Брюге? - голос женщины дребезжал на ветру, словно треснутый сосуд.

Мадлен не смогла произнести слова, в горле внезапно пересохло. Ее платиновая головка нервно дернулась в утвердительном жесте.

- Нам нужен приют. - Женщина наклонила голову, пытаясь достать что-то в сумке, черные волосы упали ей на лицо, подчеркивая мертвенную бледность пришедшей.

Такая просьба не была странной для нынешнего времени, война окончилась не так давно, и в страну, все еще, прибывало много беженцев. Но откуда этой странной пришелице была известна ее фамилия?

Все это время девочка молча стояла, глядя в пространство, казалось, она не замечает ничего, что окружало ее. Один взгляд на нее заставлял усомниться в ее адекватности и здравом восприятие мира.

Наконец, женщина выпрямилась и что-то протянула Мадлен. Та непроизвольно подставила ладонь, хотя про себя уже решила, что откажет этим странным и пугающим беженкам. На ее тонкую холеную ладонь упала брошь, и весь мир Мадлен перевернулся с ног на голову. Она снова была маленькой девочкой, которая сидела в кабинете отца и внимательно слушала семейную легенду.

- Запомни, Мадлен. Если когда-нибудь к тебе придет человек, и покажет брошь с таким рисунком, - отец положил перед ней старый ветхий кусочек бумаги с изображением пантеры, волка, медведя, которые, казалось, застыли в момент прыжка, и парящего над ними сокола. - Ты будешь должна сделать для него все, о чем бы он не просил. Брюге помнят свои клятвы, и никогда не предают их. А мы обязаны этим людям самим своим существованием. - И отец сурово поджал свои тонкие губы, подчеркивая важность произнесенного постоянными кивками своей седой головы.

Это был не первый их разговор, и не последний, на эту тему. Каждую пятницу, после работы, отец звал ее к себе в кабинет. Так же, как и четыре поколения Брюге до него, так же, как его собственный отец делал это. Но никому из них не довелось воюче увидеть этот узор.

И вот она, та, кто менее всех верила во все семейные предания, уж больно смешно смотрелись они в двадцатом веке, держала в своей ладони тяжелый кусок черненного серебра в форме овала, с которого на нее готовились прыгнуть пантера с глазами из оникса, волк, сверкающий топазами, и медведь, с глазами из янтаря. А над ними парил, расправив крылья и выставив когти, сокол, сверкая глазами - изумрудами.

Все, о чем она думала до этого, вылетело у нее из головы. Она просто отошла вглубь дома, молча приглашая зайти странную пару.

В эту же ночь, успев лишь сообщить, что ее дочь зовут Оливия, женщина впала в забытье. И ни один из докторов, которых Мадлен приглашала к ней, не смогли выяснить причину такого состояния женщины, и тем более, не могли ей ничем помочь.

Все эти дни, Оливия просто сидела в комнате, которую Мадлен выделила для нее.

Она делала лишь то, что ее просили сделать. Ела только если ей напоминали об этом, принимала душ лишь потому, что Мадлен каждый день говорила ей об этом, а в остальное время сидела, смотря куда-то, куда никто кроме нее не имел доступа.

Как и с ее матерью, а в том, что это была ее мать сомнений не возникало - те же черные волосы, отливающие синевой, белая кожа, те же тонкие черты лица. И зеленые глаза, который были столь же потухшими и безжизненными; врачи не смогли найти никаких физических отклонений в здоровье девушки.

Мадлен не представляла, что ей делать. В один из вечеров, к ней подошла нанятая для женщины сиделка и сообщила, что подопечная очнулась. Немка тут же бросилась к ней в комнату.

Женщина лежала в кровати, сливаясь с белыми простынями, лишь волосы, черным пятном, выделялись на подушке.

- Скажите, кто вы, что произошло с вами? - Мадлен стала на колени возле ее кровати.

Но больная лишь слабо покачала головой. А затем начала говорить тихим голосом.

- Позаботься о моей дочери. Сделай ей документы. Ее фамилия… - женщина замолчала на некоторое время и прикрыла глаза - Носен, ей шестнадцать лет. Скажи ей, что ее мать звали - Амелия.

После этих слов, она просто закрыла глаза и… умерла. Мадлен не могла поверить своим глазам. Они вызвали скорую, но немка уже знала, что ничто не поможет.

Так и оказалась Мадлен Брюге матерью двух девочек.

* * *

И вот сейчас, стоя в окружении огромного числа незнакомых людей в форме полиции, и еще непонятно кого. Держа в руках рыдающую Оливию, Мадлен поняла, что прошедшие шесть лет были лишь затишьем перед этими событиями.

Марк нервно барабанил по спинке переднего сиденья. Он волновался. Это не было обычным для него состоянием, но, тем не менее, это было так. Он устал от безнадежных выматывающих поисков. Устал от ложных следов. От зацепок, ведущих в пустоту. И, не смотря на все это, Марк не думал останавливаться. О нет! Он не сдастся. Он найдет их. Рано или поздно, но найдет. Кроме того, у него было подозрение, что даже, если у него и опустятся когда-нибудь руки, Габриель просто возьмет его за шкирку и потянет дальше. А возможно, просто перешагнет через него, не удостоив даже взглядом, и будет искать сам.

- Прекрати, Марк, меня раздражает этот звук. - Габриель недовольно скривился. - Неужели, нельзя сидеть тихо?

Сидящий рядом с Марком, Габриель казался абсолютно спокойным. Только то, что они знали друг друга очень давно, помогало Марку увидеть, что его друг, также, неспокоен. Он был неподвижен - это правда. Но под его неподвижными пальцами, на кожаной обивке сиденья, виднелись дыры, которых раньше не было.

Марк вздохнул. Как же он устал.

Шесть лет - так долго, и так мало. Шесть лет прошло с тех пор, как он, вернувшись домой, нашел мертвого отца, и узнал, что его мать и сестра исчезли.

Никто ничего не знал. В доме, полном слуг, никто ничего не мог ответить на его вопросы. Это было невероятно. Но он не смог добиться от них ничего. Глупые, неразумные люди. Лучше бы они рассказали все ему. Через час после него, пришел Габриель…

То, во что друг превратил его дом, не хотелось вспоминать. Марк не был уверен в том, как Габриель нашел виноватых, возможно, он и не искал, а просто всех определили виновными безусловно. Так или иначе, показательное наказание первых нескольких человек, развязало языки другим. Трудно молчать, когда ты забрызган кровью своего товарища. Габриель не был щепетильным в выборе средств. Он даже не перевоплощался, нет, он вполне справился с этим в своем обычном обличье, хотя, на тот момент ему еще не было и двадцати.

Нельзя сказать, что Марк не знал натуру своего друга. О нет, ее все знали прекрасно. Поговаривали, что когда Габриель родился, провидцы клана советовали убить дитя, так как боялись, что младенец станет неуправляемым чудовищем. Но отец Марка не мог поступить так с единственным ребенком лучшего друга. Их клан был уникальным, и держался он на доверии друг к другу. Потому, Габриель остался жить. Возможно, многие потом пожалели о терпимости главы, но все молчали. Его остерегались, избегали, боялись.