У человека со смелой кровью, когда он гневается, лицо краснеет. У человека со смелыми жилами, когда он гневается, лицо становится зеленым. У человека со смелыми костями, когда он гневается, лицо белое. Но у кого смелый дух, лицо не меняется вовсе.

Лицо сановника Цзюй У не изменилось вовсе, когда он услышал о гибели сына. Он ударил в гонг, призывая слуг.

Еще не замерло движение медного звука, а уж к западным холмам помчались колесницы с врачами и заклинателями на тот случай, если господин Цзинь еще жив, и на тот случай, если он уже умер. На передней колеснице везли связанного Цзеба — пусть указывает дорогу. Несчастный дурак, как будто не понимая, какое горе постигло семью его господина, все время гоготал: «Го-го-голоден!» — и тер связанными руками живот, задевая веревкой резную пряжку пояса.

Сановник Цзюй У в нетерпении схватился руками за ворот и сверху донизу разорвал на себе одежду, так что драгоценный шелк завизжал, как живой, и жемчужины вышивки посыпались градом, как слезы. Но уже подали к белым мраморным ступеням парадные носилки, и сановник Цзюй У сел в них и закричал: «Скорей!» — потому что торопился к двору вана требовать мести. А в широко распахнутые ворота уже выскочили подметальщики, разметая направо и налево треугольными вениками на длинных палках мусор, падаль и отбросы, покрывавшие улицу. За ними выбежали стражники, хлопая бичами, восклицая: «Дорогу! Дорогу!»— угрожая прохожим, которых не было видно, потому что одни в страхе успели скрыться, а другие еще спали за высокими стенами домов. Промчались другие стражники, подпрыгивая и размахивая украшенными кистями алебардами. Побежали носильщики, таща подвешенный к шесту сундук с одеждами, если сановнику станет жарко или холодно и он вздумает по дороге переодеться, хотя такого никогда еще не бывало. И двое слуг с огромными, в человеческий рост, не складывающимися веерами, чтобы закрыть господина, когда он будет переодеваться, хотя ни разу этого не случалось. Конюхи, ведущие под уздцы коней. Носилки с сановником Цзюй У, которого не было видно за спущенными занавесками. И свита, кто верхом, кто бегом. Извиваясь, словно яркая змея, все шествие выкатилось через высокий порог ворот, и иачалаего давно уже не было видно, когда привратник запер ворота за последним слугой, объявив, что всем остальным запрещено выходить из дома.

Тогда страх и скорбь объяли всех домочадцев, и прохо-останавливались на улице, слушая вопли женщин за стеной.

Ю Ши, учитель, пришел к привратнику, сел на циновку, уронил кисти рук меж колен, а голову — на грудь и сказал:

— Господин сановник в таком горе и гневе, что, возможно, положит в могилу сына не деревянные и соломенные изображения, а живых людей.

— Это возможно, — сказал привратник.

— Конечно, обычай замуровывать в могилу живых слуг уже давно считается варварством, — продолжал учитель, — но все же такие случаи бывают.

— Все же бывают, — повторил привратник.

Удивленный его тоном, учитель посмотрел на него, но привратник сидел, опустив глаза.

— Ужасно подумать, — снова заговорил учитель, — сколько погибнет невинных созданий. Конечно, замуруют почтенную няню и нескольких молодых служанок, чтобы прислуживать господину Цэиню.

— Конечно, — сказал привратник.

— И обязательно закопают бедняжку заику Цзеба, чтобы развлекал его. И, быть может, еще фокусников и музыкантов. И, наверное, любимого коня.

— И, возможно, вас, господин учитель.

— Что? — спросил учитель.

— Возможно, вас, господин Ю Ши.

Как пойманная мышь, учитель метнулся к воротам, увидел замок на калитке, обеими руками схватился за голову и вырвал клок волос. Привратник подполз к нему, и учитель быстро и хрипло прошептал:

— Вань сы, и шэн.

— Toy шэн — би сы, — шепнул привратник.

— Ча и нань фэй.

— У и эр фэй.

Этот разговор произошел так быстро и тихо, что читатель, возможно, не успел понять, в чем дело. Поэтому я еще раз повторю его подробней.

— Мне грозят десять тысяч смертей, а жизнь всего одна. — Это прошептал учитель.

— Живите незаметно — избежите смерти.

— Воткнул бы крылья, да не сумею улететь.

— Нет крыльев, а летают.

За то время, что я повторяю эти речи, привратник успел отпереть замок.

— Вы мой второй отец, я обязан вам жизнью, — сказал учитель и поклонился ему до земли.

— Вы всегда были ласковы со мной, безногим червем, как почтительный сын, — ответил привратник. — Бегите, чтобы не опоздать. — И запер за учителем калитку.

Еще мгновение, и он опоздал бы. Он только успел распластаться у стены и закрыть рукавом лицо, как мимо него помчались люди, будто прокатилась выступившая из берегов река, с ревом и грохотом несущая мутные воды, бревна и валуны. Пробежали подметальщики, разметая вениками на восток и на запад тучи пыли. Промчались стражники, размахивая длинными бичами, выкрикивая: «Дорогу! Дорогу!»— и пугая невидимых прохожих. Пронеслись другие стражники, потрясая украшенными кистями алебардами. Пробежали носильщики, таща на плечах шест, на котором качался сундук с одеждами, если сановнику станет жарко или холодно и он вздумает по дороге переодеться. И двое слуг с огромными, в человеческий рост, веерами, чтобы заслонить сановника, если он будет переодеваться. И конюхи, ведущие под уздцы коней, если на обратном пути господин пожелает ехать верхом. Промчались носилки, и за развевающимися занавесками виднелось лицо господина. Следом — кто верхом, кто бегом — неслась свита.

Будто гигантская змея прокатилась мимо учителя, не заметив его, но чуть не растоптав. И, когда, поглотив последнего из слуг, ворота захлопнулись, Ю Ши, с трудом преодолевая дрожь колен, повернул в переулок и пошел к западным воротам.

Здесь увидел он прилепившуюся к городской стене лавчонку старьевщика. Сам старьевщик вытащил погреться на солнце свое сухое, старенькое тело. Он поднял навстречу свету лицо, покрытое множеством бородавок, и из каждой бородавки рос тоненький белый волос. Ему, наверное, было сто лет, но, увидев Ю Ши, он вскочил и начал кланяться, приглашая учителя зайти в лавчонку. Внутри был полумрак, такой душный, что першило в горле.

— Я хотел бы переменить одежду, — сказал Ю Ши.

Старьевщик стащил с его плеч халат, и халат сразу куда-то исчез, а вместо него на плечах Ю Ши оказалась довольно чистая и почти новая холщовая одежда. Ю Ши пощупал ее и, неумело торгуясь, сказал:

— С вас доплата, почтенный торговец. Мой халат был шелковый и на верблюжьей подкладке.

— Нет, нет, нет, — зашамкал старьевщик, показав единственный зуб, торчавший во рту, как гора среди равнины. — Нет, это с вас следовало бы получить доплату, потому что я рискую головой, помогая переодеться и бежать учителю убитого Цзюй Цзиня. Но я не прошу доплаты, потому что вижу, что у вас нет с собой кошелька.

— Неужели все уже известно? — спросил удивленный Ю Ши.

— Вот вам еще в придачу тряпка, — сказал старьевщик. — Прикройте ею свой головной убор и идите медленно, чтобы не вызывать подозрений.

Когда Ю Ши очутился снова на улице, он несколько минут совсем не мог идти, так странно было ему смотреть на свои ноги, впервые с детства не прикрытые длинными полами одежды ученого. Он было сделал, по привычке, широкий шаг в сторону, выкидывая ногу, будто отбрасывал носком туфли тяжелую ткань, но старьевщик дернул его за рукав и сказал:

— Ходите, как ходят все люди в холщовой одежде, а то вас задержит стража, если вы будете так брыкаться, будто ваш халат не пускает вас ступать прямо.

— Как же ходят все люди? — спросил Ю Ши.

Но старьевщик уже скрылся в полумраке лавки.

Приглядываясь к идущим мимо него крестьянам и городскому бедному люду, Ю Ши пошел, медленно переступая неуверенными ногами. Но никто на него внимания не обращал, и он очутился за городскими воротами.

Пока все это происходило, колесницы с врачами и заклинателями уже добрались до того места, где накануне утром мальчики свернули с большой дороги и углубились в холмы. Тропинка становилась все уже и круче — упряжкам было не пройти. Заклинатели и врачи сошли наземь и сняли Цзеба. Он тотчас повалился. Ему развязали ноги, пинком велели подняться и, словно козленка на убой, потащили на веревке вперед, приказав указывать дорогу.