— Что-то жены твоей не видно, — сказал Нелютов, пожевывая травинку, сорванную на ходу.

— Поехала к матери... Мы... неудобно об этом... товарищ полковник... Но... я гоняю ее к врачу время от времени... сына ждем...

— Вон оно что! А начальник отряда ничего и не знает! Сына ждешь? Что ж тут неудобного? Это, брат, очень хорошо! Еще один пограничник будет. А вот у меня — только дочери. Три дочери да жена — четыре женщины в доме. Сам чувствую: обабился...

— Ну что вы, товарищ полковник...

— Называй меня Андреем Васильевичем. Тебя как: Николай Иванович?

— Так точно, товар... Андрей Васильевич. Самое удивительное: Богдана тоже Ивановна. Хотя у нее отец был белорусом.

— Кстати, ты что-нибудь знаешь об ее отце? Она что, сирота?

— Теща рассказала мне все. Трагическая история. Зарубили его бандеровцы. Потерявшего сознание затолкали за детскую парту и... Парту специально из села в лес привезли...

— Эта могли... Я видел... да ты и сам хорошо знаешь, служил тогда здесь... Ну, а про... твоего тестя... Это точно?

— Теперь это установлено точно. Тогда к теще не в меру ретивые проверяющие даже с угрозами приставали: бандеровская семья, брат и муж в бандах...

— И брат? Что за брат?

— Да был такой... Началась волокита... С маленьким ребенком, одинокая женщина, защитить некому... Спасла мою тещу одна учительница. Она теперь заведует библиотекой в нашем городке... Тогда она убежала из села, на которое ночью напали бандеровцы, побежала в лесничество, там ее спрятал Богданин отец. Но утром бандиты добрались до лесничества, нашли эту женщину, забрали вместе с нею хозяина двора... Возможно, и не нашли бы, потому что там было хорошо оборудованное укрытие в кладовке, но среди бандеровцев оказался брат моей тещи Ярема Стиглый, он, видать, и выдал. Потом освятил топор, которым рубили голову тестю и должны были зарубить учительницу, но она в последний миг вырвалась из-под стражи и убежала...

— Да-а, — приостановился полковник. — Ты что, допрашивал тещу? Такие подробности...

— Она сама рассказывает, как только встретимся... До сих пор не может успокоиться. Вспоминает своего Ивана... Когда-то у нас в селе была старушка Бородавчиха, мать приглашала ее белить в доме. Бородавчиха очень хорошо умела разукрашивать печь и лежанку. Ну, и каждый раз она рассказывала, как бандиты в гражданскую войну убили ее брата Андрея. Никогда не могла довести рассказ до конца — каждый раз вспоминала все новые и новые подробности, ничто на свете ее не касалось, только смерть любимого брата. И как рассказывала! Просто рисовала словами!.. Вот так и моя теща... Трагическое переплетение обстоятельств, жестокое убийство мужа, маленький ребенок, одинокая женщина в отдаленном лесничестве... И нигде ни одной родной души... Единственный родной человек — собственный брат Ярема оказался убийцей... Необычайно пестрое прошлое у него, хотя было ему всего двадцать с чем-то лет: и иезуит, и капеллан в дивизии СС «Галиция», и бандеровский священник... Удивительнее всего то, что эта учительница, бежав от бандеровцев и проплутав целую ночь в горах, налетела на пограничный дозор, в котором старшим был я...

— Ну-ну? — уже совсем обрадованно поощрял полковник капитана к рассказу. (Вот чего не знал аноним и не мог знать! Вот где его поражение! Вот где разгром!)

— Начальник заставы сообщил в отряд... На бандеровцев послали войска... Учительница вывела их точно на скрытый в горах лагерь...

— Ты хоть видел ее теперь? — спросил полковник. — Все-таки — спаситель...

— Какой там спаситель! Она сама себя спасла. Не испугалась, выскочила у них из-под носа. Рассказывала, как метнулась в обрыв, как катилась по отвесному бесконечному склону, как бежала всю ночь.

— Так ты, видно, тогда и с бандеровцами столкнулся?

— Это уже позже, когда остатки недобитых бандитов попытались прорваться за границу... Рядовые, чтобы отвлечь наше внимание, вступили в перестрелку с дозором, начальник повел заставу к месту боя, а тем временем бандитские заправилы решили прошмыгнуть возле самой заставы в Словацкие горы... Ну, случай помог, что именно я преградил им путь... Пришлось принять неравный бой, и... может, где-то там лежит и мой теперешний родственник.

— Говорят, он живой... За границей, — попыхивая папиросой, небрежно проронил полковник.

— Не знаю. Тогда все считали, что не прорвался никто из главарей... А возможно, и выскользнул какой-нибудь... Я уже не помнил ничего, был тяжело ранен... Теща говорит, что брат ее больше не откликался. После разгрома дивизии СС она прятала его в тайнике, сделанном мужем... А с тех пор, как ушел к лесным бандитам, не появлялся...

— Ну, пускай появится, встретим как положено!

Полковник затоптал папиросу. С такой же охотой затоптал бы он в землю и анонима! Найти бы этого негодяя да проучить как следует! Может быть, этим займется одна из инстанций, на которые так надеялся, рассылая свою грязную писанину аноним!

Еще немного походили между буками. Нелютов подумал было, не сказать ли капитану об анонимке, посмеялись бы над клеветником вместе. Но потом решил: не нужно. Зачем портить настроение еще одному хорошему человеку?

Капитан нравился полковнику все больше. Штабисты удивительно метко охарактеризовали его: «скромный, сдержанный...» И о том, что он, Нелютов, командным голосом не владеет, тоже правильно когда-то писали. Потому что не всегда и нужно владеть командным голосом. Прощаясь, он подмигнул Шопоту:

— Пригласишь, когда будете отмечать рождение сына?

— Непременно, — ответил капитан, и его бровь так симпатично поднялась, словно бы приветствуя полковника, что Нелютов от души засмеялся и добавил уже, находясь в машине:

— Только чтобы непременно сын был, а то дочери мне уже... ох!

Немецкий доктор (не Кемпер, нет, теперь у него была заковыристая фамилия умершей жены, но никто фамилии не запомнил, потому что она не играет никакой роли) на новехонькой «шкоде» с чешскими — правда, временными — регистрационными знаками проехал через контрольно-пропускной пункт на участке заставы капитана Шопота в один из ясных летних дней. Доктор был печален, утомленно прикрывал покрасневшими веками водянистые глаза, послушно подал темно-зеленую книжечку своего паспорта, равнодушно отреагировал на требование поставить машину на смотровую яму, беспомощно развел руками: дескать, сами видите, человек в трауре, ему не до дел земных, он углублен в эзотерическое[2], но если вам так уж нужно, то пожалуйста, делайте свое, а я отдамся своему.

— Вы разрешите, чтобы наш шофер поставил на осмотр вашу машину? — вежливо спросил немца контролер.

— О да, пожалуйста, — грустно улыбнулся Кемпер.

Машину осмотрели снизу, Микола, шофер Шопота, заглянул в мотор, в багажник, осмотрел внутри; насвистывая, подошел к капитану.

— Ничего недозволенного не обнаружено, товарищ капитан!

— Благодарю вас, — придерживаясь официального тона, ответил Шопот, — выведите машину доктора на шоссе.

Контролер поставил в заграничном паспорте доктора штамп о въезде в Советский Союз, отметил, в каком пункте осуществлен въезд, подал доктору документ.

— Можете продолжать путешествие, герр доктор. Счастливой дороги по нашей стране.

Немец кивнул в знак благодарности.

— И счастливого возвращения.

Доктор кивнул еще раз.

— Горе у человека, — оказал контролер, когда Кемпер поехал.

— У них, ежели что — сразу ленточки вешают. — Миколе доктор почему-то не понравился. — А у нас и ленточек не хватило бы, когда была война... У меня брат был... Ехали фашистские танки через село, а Юрко стоял у дороги... малый еще совсем, без штанишек... так они остановились, позвали своего одного... Молодой еще совсем, наверное, новобранец... а у них, у новобранцев, вырабатывают злость, как собаковод у служебной собаки... Дали ему канистру с бензином, толкают к Юрко... а Юрко ничего не понимает, смотрит. Испугался, видно, пошевельнуться не может... Молоденький немчик упирается, боязно ему, что-то в душе еще, видно, было... Они ему в спину кричат, угрожают, подбежал офицер, вышел вперед, командует... Ну, тот тогда на Юрка — бензином... Юрко бежать. Его сбили с ног, топчут, а своему кричат: «Лей!» А потом — спички зажженные на Юрко... Жгли живого... А сами, вишь, — ленточки... Сердобольные!