Далее аноним любезно сообщал, что аутентичные экземпляры этого письма он направил также в несколько высших и низших инстанций, чтобы тем самым предотвратить бесследное исчезновение письма и не дать никому возможности пренебречь тревожными сигналами, которыми он хотел бы разбудить нашу передовую общественность.

Полковник Нелютов плюнул, дочитав до конца эту отвратительную писанину. В эпоху спутников и первого космонавта вдруг возникает из мрака прошлого вот этакое ничтожество... Как-то так получилось, что полковник в своей жизни не встречался с человеческой подлостью. Стоял на границе, на черте правды и лжи, честности и подлости, привык, что таранье, коварство, все грязное и отвратительное наползает оттуда, из-за рубежа, имел задачу не пускать их на свою землю. Окружали его всегда прекрасные хлопцы с чистыми душами, честные труженики-офицеры, измученные бессонными ночами, сохранил он по-детски доверчивое отношение к нашим людям и вот получил...

«Направлено в высшие и низшие инстанции, чтобы...» А чтоб ты на свет не рождался, проклятый аноним! Ты залил грязью не только тех двоих, которые случайно нашли свое счастье на самом краю нашей земли, ты опаскудил и меня, и всех, кто прочтет эту писанину!

Но хуже всего то — и это полковник осознавал все больше и больше, — аноним в самом деле попал в больное место. Он приводил факты, его доводы звучали очень убедительно... А что если в самом деле? Граница шуток не любит. Тут не имеешь права отмахнуться и до обеда забыть все, что услышал утром. Затем и стоишь на границе, чтобы не пустить сюда врага, раскрыть все его коварные замыслы. А что если на самом деле?.. Использовать красивую женщину... Хотя Богдана, кажется, не столь уж и красива. Просто необычная. Нужно обладать особенным вкусом, чтобы влюбиться именно в такое хрупкое создание... Трудно предположить, чтобы где-то в далеких штабах разведок велось на каждого нашего начальника заставы специальное досье с перечислением всех привычек, наклонностей, увлечений. Невероятно, чтобы так вот — не успел новый начальник заставы прибыть на место своей службы, как враг тут как тут, уже все знает, все ведает и уже на тарелочке с голубой каемочкой подносит капитану именно такую женщину, о которой он мечтал всю жизнь! Простое совпадение: необычной внешности и души женщина попадает на заставу (разве не сам он определял маршрут певицы!), где одиноко живет яростный романтик — капитан, а уже дальше все идет так, как оно и должно идти в нормальной жизни. Что же касается романтичности капитана Шопота, то тут никаких сомнений быть не может, хотя в характеристике ему и записали: «Скромный, сдержанный...» У штабистов всего-навсего десяток слов, в которые они пытаются втиснуть все разнообразие человеческих характеров. Самому Нелютову когда-то один из таких ретивых служак нацарапал: «Командным голосом не владеет...» Попался бы ты мне сейчас, я бы тебе показал командный голос!

Но что же делать с анонимкой? Полковник закурил папиросу, чтобы хоть дымом продезинфицироваться от микроботворного доноса, но не помогал и дым; эпидемия, распространяемая анонимом, проникала внутрь, размножалась, расползалась по клеткам, угрожала охватить холодной болезнью подозрительности весь организм, не пощадив ни ума, ни сердца. И вот уже полковник, поддавшись слабости, думает о том, чтобы посоветоваться с кем следует и создать соответствующую комиссию, которая бы все проверила, изучила, доложила, а уж потом он... они... Стоп!

Полковник схватил письмо, сложил его вдвое, вчетверо, взял за кончики, рванул раз, еще раз. Разрывал донос долго и с наслаждением. Когда уже рвать было нечего, изорвал и конверт (ясное дело, без обратного адреса и с размазанным почтовым штемпелем, так, будто доносчик сам распоряжался на почте во время отправки корреспонденции), бросил все это в пепельницу, зажег спичку, поднес к бумаге. Горело долго и неохотно. Аноним в последний раз оказывал упорное сопротивление, а когда остатки письма все-таки истлели, доносчик завладел тайными пружинами памяти полковника, вцепился в нее клещем, и Нелютов почувствовал, что не сможет изгнать его оттуда, как бы ни старался это делать.

Он вызвал машину и поехал домой. Когда-то у него было намерение написать книгу о событиях в Бескидах после войны. Старательно вел записи, собирал зарубежные материалы, накапливал документы, шутил, что станет кандидатом исторических наук и отнимет хлеб у какого-нибудь кабинетчика. Но потом пришло увлечение археологией, в ней нашел отдых для души, забыл о давнишних планах. Археология не угрожает столкновениями с такими проявлениями подлости, какие он имеет сегодня! Чего-чего, а доносов, кажется, еще не раскопал ни один из археологов. Хотя как знать! Египетские фараоны, римские и византийские императоры держались преимущественно не только силой легионов, но и тайными лазутчиками. Уже тогда старались пронумеровать каждого гражданина и зафиксировать все его мысли, чтобы своевременно узнать, откуда следует ждать угрозы властелину.

Нелютов долго перелистывал пожелтевшие экземпляры газет, копии распоряжений, акты о преступлениях. Газеты со всего мира: наши, польские, чешские, немецкие, английские, американские. Преимущественно краткие сообщения о бандеровских акциях и преступлениях, корреспонденты не могли похвастаться обстоятельной информацией, неуловимые националистические заправилы не давали им интервью. Если и печатались их сообщения, то уже назывались они не интервью и не заявлениями для печати, а показаниями перед судом. Однако... два британских журналиста — Джон Куртис и Дерек Робинсон все же удивительным образом (так до сих пор и остается неизвестным, кто помог им, кто дал точные данные, где нужно искать бандеровцев и польских националистов) пробрались к бандитским убежищам Закерзонского края[1], провели там несколько зимних месяцев, присутствовали на бандеровских операциях против регулярных войск и беззащитных горных жителей, наблюдали экзекуции, моления националистов, потому что те имели даже своего священника, восторженно описывали подземный бандеровский «госпиталь», в котором распоряжался опытный специалист, европеец: бывший штабсарцт гитлеровской армии, воспитанник Марбургского университета, доктор медицины. Куртис и Робинсон сделали множество снимков, которые тайком (неисповедимы пути не только господни, но и дьявольские!) переправляли в Лондон и Нью-Йорк, и газеты печатали эти снимки на первых полосах, рядом с президентами и премьерами, рядом с модными кинозвездами, нефтяными королями, высокими церковными прелатами и дерзкими уголовными преступниками, совершившими ограбления банка, поезда с золотом или прославленной картинкой галереи. Среди снимков полковник натолкнулся на один, где на фоне дальних горных верхушек стояли трое: высокий, молодой красавец, который, как свидетельствовала подпись, именовался священником Прирвой, приземистый, широкоскулый человечек — куренной Гром и пучеглазый, напыщенный немец, тот самый доктор — «европеец», имени которого корреспонденты не называли, ссылаясь на честное слово, данное ими доктору. У священника и куренного имена, конечно, вымышленные, их можно было называть как угодно, дела это не меняло. Но одно совпадало: священник этот и в самом деле молодой. Ничем не похож на Богдану, возможно, и не родственник ей, возможно, анонимное письмо — сплошной поклеп, но лучше все-таки сделать так, чтобы рассеять все сомнения. Легче будет не только ему — прежде всего легче будет тем двоим. Пускай переживут небольшое потрясение, зато потом ничто не будет угрожать их счастью. Конечно, все глупости о влиянии дяди на племянницу и об использовании Богданы врагом не стоят ломаного гроша. Сколько лет ей тогда было? Пять, от силы — десять. Но для анонима подходят даже младенцы! Он может взять под подозрение уже самый факт вашего появления на свет!

Нелютов поехал на заставу капитана Шопота.

Терпеливо выслушал доклад, просмотрел планы учебы, заглянул в сушилку, на кухню — все оттягивал неприятную минуту. Наконец, когда не в силах был сдерживать в себе отвращение к тому, что роилось в его памяти, повел капитана от заставы; сам того не подозревая, попал именно в ту буковую рощу, где впервые когда-то шли Богдана и Шопот, только теперь буки были покрыты густою листвой, а внизу зеленела нежная трава и несмело поднимали пестрые головки лесные цветы.