— Ничуть не странно, — отвечал Ауримас, высвобождая локоть. — Вполне возможный вариант игры, Соната.

— Тебе все — игра.

— Нет, пожалуй, не все, — сказал он. — А тебе самой никогда не хочется побывать на ее месте?

— То есть как это?

— Очень просто. Даубарас ведь не какой-нибудь старец… очень даже ничего, как ты говоришь… А к тому же, добавим, он еще и не простой смертный, а как-никак…

— Ну и чушь! — она пожала плечами. — Ох, какой ты еще у нас глупенький, Ауримас! Обо всем ты подумал, только не обо мне. Об этом ты никогда не задумываешься, а ведь и я стою, чтобы обо мне хоть чуточку…

— Знаешь что! Если человек будет думать еще и об этом — о чем ему думать и о чем не думать, то и с ума сойти недолго, Соната.

— Ты не сойдешь. Не бойся. Если будешь думать обо мне. От этого — не сойдешь.

Она печально улыбнулась и свернула направо; лестница кончилась. И желание говорить тоже. Они шли вниз по улице Альтов — мимо желтых и розовых, а сейчас, ночью, одинаково серых коттеджей английского типа, которые в ту пору строила себе каунасская знать; где-то здесь, неподалеку, жила до войны и Мета — может быть, до войны, потому что… Он опять поймал себя на том, что думает о Мете, и сразу покосился на Сонату, которая шла, чуть опережая его; и она думала о чем-то неведомом для Ауримаса, и это как бы вернуло его к нынешним временам; он не любил, когда Соната так отмалчивалась и думала что-то свое, потайное; такую Сонату он совсем не знал. Фильм кончился, этот добротно отснятый и прокрученный ролик о прошлом, и Ауримас ощутил прохладную ночь, которая обволакивала их, ощутил поступь собственных ног, которые гулко стукали о щербатый, растрескавшийся тротуар; шаги звучали словно призыв судьбы, уводившей его отсюда куда-то вдаль; куда же, куда? Ауримас вспомнил их разговор там, на горе, и ему вдруг стало жаль эту девушку, с которой судьба свела его однажды, на комсомольском собрании; что ни говори, а с Сонатой можно бы обойтись и повежливей. Ведь это не так уж и трудно, а девушки так ценят чуткость. А женщины? Мета? Женщины, безусловно, тоже; Мета… Что за Мета? Опять, ну, опять! — он насупился и промямлил нечто невразумительное — насчет танцев, зала, музыки; Соната ответила; они вышли к аллее.

— В гостиницу? — спросил Ауримас. — Проводить тебя до гостиницы?

Соната покачала головой.

— Нет, — ответила она. — Домой. Я спать хочу.

«Домой? Спать? А мне куда податься?» — мысленно возразил Ауримас. Но ни слова не произнес, а покорно пошел дальше; они свернули на улицу Донелайтиса, приблизились к изящному трехэтажному дому, вполне современному на вид… Тут они остановились и как по уговору посмотрели друг на друга.

— Тогда… — он протянул руку. — Тогда прощайте, барышня. Спокойных снов.

— Нет, нет, никуда ты не уйдешь! — пылко возразила Соната. — Ты пойдешь со мной. Слышишь?

— Что ты, Соната… твоя маменька… и горячо любимый папенька…

— Они в гостинице.

— Тем более… сболтнет кто-нибудь… и честный облик прелестной Сонаты… доброе имя…

— Ты пойдешь со мной.

Он дернул плечами и, ни слова больше не произнеся, последовал за ней по темной лестнице наверх; Соната отперла дверь ключом. Ауримасу показалось, что она очень спешит, будто опасается, что он передумает и сбежит; так торопятся люди, которых преследует дурное предчувствие; предчувствие — неужели? Говорят, у женщин оно чрезвычайно развито, не то что у мужчин, хотя Ауримас не очень-то этому верил — скорее всего, поспешность эта попахивала самым обыкновенным недоверием: кто его знает, этого Глуосниса, и по залам за ним гоняйся, и по улицам; Соната, можно надеяться, была уже спокойна насчет того, что он никогда… уже никогда… Он потупился и досадливо поморщился, словно снова уловил отвратительный смрад дубильных мастерских, который он был не в силах забыть вот уже две или три недели подряд, — ни время, ни водка не в силах были его заглушить, ни… Спешит, она спешит, румяная Соната; дыхание и то участилось, да, дышит она прерывисто, затрудненно, точно внезапно остановленный бегун; эх, и куда ему бежать? Ведь некуда, вовсе некуда, сударыня, Ауримас это прекрасно знает; это бегство в никуда, ибо никуда он не торопился — а лишь одна Соната…

— Спать, спать… — повторила она как-то особенно тихо, над самым ухом у Ауримаса, — прошелестела. — Потому что если я тебе хоть чуточку нужна…

Он молчал, будто вовсе не слышал этих слов; медлил в темноте на лестничной площадке — одна нога выше, другая на ступеньку выше — и молчал, не отдавая себе отчета, почему он молчит; ведь прежде он как будто ничуть… Но прежде Соната не обнаруживала такой поспешности, такой лихорадки, да и Ауримас — прежде — —

…Ты рабочий?

Да. Это — плохо?

Я этого не сказал. Хорошо. Мета говорит, зимой ты учишься в гимназии, а на летних каникулах…

Вы меня вызывали? Насчет паркета?

Ты поможешь мне смастерить домик. Для голубей.

Для голубей?

Вот именно. Или — не сумеешь?

Не знаю. Не доводилось. А зачем вам голуби? Профессору?

Это мои друзья, юноша. Самые верные друзья. А то и единственные. Когда я хворал, парочка голубей каждый день прилетала ко мне на окно… такая славная парочка… и не городские, не домашние, а вяхири… columba palumbus, представляешь? Columba mea amicorum melior amica est[22] — слыхал? Да откуда тебе…

У меня никогда не было голубей.

Никогда?

Никогда.

Тогда, может… хочешь?

Что вы, бабуня моя и за версту… их и корми, и…

Тогда давай возьмемся за дело… вот топор, пила, вот гвозди… Только начистоту — получится?

Клетка? Голубятня? Должна получиться. Мы с дядей Гаучасом и не такое… когда надо… лавку или стол… Конечно, главный — дядя Гаучас, а я… подхватить, подержать.

Дядя у тебя, видать, на все руки…

А то как же… Если, говорит, бедный да без рук, у него и пятница никогда не кончится…

Да, не лыком шит… Стало быть, работаешь и учишься, так?

Что поделаешь. Голодранцу не до танцу. Это тоже присловье дяденьки Гаучаса. Каждый должен для себя стараться.

Гм… крутой, однако, парнюга. Истинно литовский нрав. Или забор в щепки, или лоб в черепки. Середины никакой… Видно, нелегко тебе приходится, друг мой.

Как вам сказать… Ducunt volentem fata, nolentem trahunt[23].

Что я слышу? Ты — по-латински? Стоиков?

У нас в гимназии учат латынь.

В гимназии? Учат? У вас в гимназии латынь… Гм, моя Мета тоже ходит в гимназию, но что касается латыни…

— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — —

ОТРЯД. ГОЛУБИ. Columbae. (Columbiformes, Gyrantes) — птицы с пепельным, дымчатым, белым, бурым и пр. опереньем, большим зобом; голубь (Columba), голубь домашний (Columba domestica), дикий, вяхирь, витютень (Columba palumbus), клинтух (Columba oenas), голубь сизый (Columba livia), горлица (Streptopelia turtur), странствующий голубь (Ectopistes migratorius), горлица малая (Streptopelia senegalensis), голубь зеленый (Sphenurus sieboldi) и др. Отряд голубей подразделяется на два семейства, из которых лишь одно обитает в Европе. Всего голубей насчитывается едва ли не 292 вида и распространены они повсеместно на земном шаре, за исключением полюсов, где их обитанию препятствуют климатические условия и отсутствие корма. Наиболее широко распространены голуби в тропических областях, особенно на африканском континенте. В Европе их обитает пять родов. Голуби бывают разной величины — от воробья до крупного петуха. Особенно внушительным ростом и весом отличался странствующий голубь (Ectopistes migratorius), в изобилии водившийся в Северной Америке и вымерший в недавние исторические времена; увесистыми и жирными были и дронты (Raphidae), неуклюжие, как откормленные каплуны; дронты, обитавшие на островах Маскаренского архипелага, были истреблены мореплавателями и переселенцами, последний представитель этого семейства был встречен на острове Маврикии в XVII веке.