Неужели мне что-нибудь подмешали в виски? У меня это просто в голове не укладывается. И все же какое другое может быть объяснение? Перед самым ужином меня вдруг стало мутить и очень захотелось спать. Я вышел в сад — думал, прогуляюсь немножко, а может быть, меня там вырвет — в общем, полегчает. Я понимал, что, если сяду, меня развезет окончательно, и поэтому старался ходить, но меня шатало все сильнее.

Я не разбирал дороги, была такая темень — ни луны, ни звезд, и стоило мне немного отойти от освещенного дома, как я начал спотыкаться. Вдруг передо мной запрыгал узкий луч света, и чей-то голос — я не разобрал, чей — позвал: Том!»

Я побрел было на свет, но он погас; после этого, помнится мне, я заметил какие-то блики, совсем рядом. Потом свалился прямо на розовые кусты, а может быть, меня кто-то на них толкнул.

Что было дальше — не помню. А когда я очнулся, то сидел на земле, и меня поддерживали Джерри и Артуро Оливарес. По-моему, ты с Оливаресом не знакома — славный парень, представляет в Вашингтоне новое патагвайское правительство. Они перенесли меня во флигель, там я всхрапнул немножко и вернулся домой, а теперь накачиваюсь чаем, лопаю аспирин к усердно промываю ссадины — оцарапался о шипы, когда свалился на розовый куст.

До чего же это не вовремя — мне сейчас никак нельзя свалиться, даже на один день. Тут назревает весьма острый материал в связи с Патагваем, и, возможно, придется туда лететь, если коллеги Оливареса в новом правительстве не сумеют раскопать нужные мне документы. Неприятно только, что, если история эта выплывет наружу, один из наших друзей попадет в щекотливое положение.

Я долго обдумывал этическую сторону дела, но пришел к выводу, что выбора у меня нет,— ведь на карту поставлена судьба целого народа. Я знаю, когда я изложу тебе все обстоятельства, ты со мной согласишься. А пока ограничусь этими несколькими строками — просто, чтобы ты не испугалась, если все это вскроется еще до твоего возвращения и до тебя станут доходить разные слухи.

Ну, а теперь пойду лягу в свою одинокую постель и попробую одолеть эту непонятную хворь думами о тебе: я убедился, что это — великолепное средство от всех моих бед. Береги себя, избегай опасности, не броди по темным закоулкам Дамаска и пиши! Помни, моя любовь к тебе возрастает с каждым часом. Том».

С подчеркнутой тщательностью сложив листок, Керк сунул его в конверт, который все это время держал в руках.

— Я рад, что ты показала мне это письмо. Должно быть, Том был в бреду, когда писал его.

— Ты это брось, Керк! — оборвала его Сара.

— Ну ладно, в бреду или не в бреду, но, во всяком случае, он явно чего-то недодумал. Оливарес, наверно, наврал ему с три короба, чтобы замести следы, и, хотя трудно себе представить, чтобы такой башковитый парень, как Том, на это клюнул, видимо, все-таки так оно и было. Неужели ты по-прежнему принимаешь это всерьез — после того, что я тебе рассказал?

— Просто я хочу знать все до конца. Я должна избавиться от сомнений.

— Надо показать письмо Джерри Чиверу. Ведь как-никак эта история произошла у него в доме. Он имеет право знать, что Том тут пишет. Ты не возражаешь, если я дам ему прочитать письмо?

— Не возражаю. Идем.

Этель Чивер сразу заметила, что они пришли из сада вдвоем.

— Ах вот ты где, Сара! Он уже обхаживает тебя? Вы оба, разумеется, остаетесь ужинать. Сегодня у нас яванские блюда.

И она жестом пригласила их в столовую рядом с большим салоном, где обычно сервировали поздний ужин. Три огромных люстры, в которых горело около ста свечей, освещали длинный, покрытый белой скатертью стол-буфет. Он был уставлен золотыми блюдами, и пламя свечей, отражаясь в их полированной поверхности, рассыпалось каскадами огоньков.

Гости обслуживали себя сами. Для них были сервированы десятка два круглых столиков — на каждом по пять-шесть кувертов и серебряное ведерко со льдом, из которого высовывались горлышки бутылок с рейнвейном.

За длинным буфетным столом стояли дворецкий — англичанин Клифтон — и несколько горничных, готовые прийти гостям на помощь. Тут же был и второй шеф-повар Чиверов Пиланг — крошечный человечек в белых парусиновых брюках и огромном поварском колпаке, похожий, как подумалось Саре, на какой-то диковинный гриб. Его темное лицо расплывалось в широкой, обнажающей зубы улыбке — всем своим видом Пиланг показывал, что гордится своим искусством и готов принимать похвалы.

— Меню у него просто божественные, вот взгляни,— обратилась Этель к Саре и протянула ей одну из отпечатанных карточек, которые она раздавала гостям. Сара прочитала меню и передала его Керку.

— Ну и молодчина же вы, Этель! — восхитился Керк.— Вы в своем роде замечательный импресарио: ведь вы добились того, что приглашение на прием к Чиверам стало показателем общественного статуса, чем-то таким, чем люди хвастают — как, скажем, картиной Пикассо или скаковыми лошадьми.

— Очень мило сказано, Керк. Я, во всяком случае, намерена расценивать это как комплимент. А то ведь у вас в каждом слове ищи какую-нибудь подковырку. Придется мне потом поразмыслить над этой фразой. Он далеко пойдет, не правда ли, Сара? За этой представительной внешностью государственного мужа скрывается сердце Казановы и ум Макиавелли. Ах, до чего же пагубно действует Вашингтон на холостяков!

И, резко повернувшись на каблучках, она отошла.

Ужинать осталось человек сто, и, хотя потолок в большом салоне был высокий, шум голосов бил в стену, словно прибой. Сара увидела, как Клифтон встал у дверей столовой и по знаку Этель ударил в маленький гонг. Гости толпой повалили из салона, нетерпеливо устремляясь к буфету.

Сзади к Саре подошла внучка Чиверов Барбара.

— Будьте другом, Сар. Позвольте мне выплакаться у вас на груди. Я вот-вот разревусь.

Хотя видно было, что Барби чуть пьяна, говорила она отчетливо и быстро. При виде Керка в глазах ее зажегся враждебный огонек. Керк с понимающей улыбкой взглянул на Сару.

— Ну что ж, договорим потом. Я отвезу тебя домой.

И он отошел. Барби проводила его взглядом.

— Надеюсь, вы не собираетесь за него замуж, Сар? Просто видеть не могу этого типа.

— Почему, Барби?

— Да так, пустяки. Он всего-навсего разбил мне жизнь. Скажите, вы очень голодны? Если нет, то пошли отсюда, потолкуем, пока все эти кретины набивают свои утробы.

Она направилась к бару, расположенному в алькове большого салона.

— Ну вот, выпейте со мной за компанию. Вам, как обычно, шотландское виски?

Они присели на кушетку, и Сара спросила:

— Каким же образом Керк испортил тебе жизнь?

— Не только Керк. И бабка. И дед. И мать. У, они устроили целый заговор.

— А для чего?

— Чтоб разлучить меня с Артуро, вот для чего. Ах да, Сэр, вы же не знаете Артуро! Но он про вас знал. Всегда читал ваши статьи, а я ему хвасталась, что знакома с вами. Однажды он сказал мне: «Поражаюсь, как может молодая женщина с таким блеском писать о политике и о войне».— У нее перехватило дыхание.— Ах, Сар, Сар! Я понимаю, каково вам без Тома. Потому что мне так же плохо без Артуро.

— Но ведь Артуро жив. И если вы любите друг друга...

— Да, любим. Любили. Я его люблю. Но он уехал, и я не знаю, когда теперь увижу его, а он не пишет. Зимой Джерри и Этель ездили в Патагвай. Я тоже туда полетела, надеялась разузнать, где он. Но раз генерал Сильвестре снова пришел к власти, Артуро уже не может вернуться на родину: его убьют. Поговаривали, что он в Чили, там патагвайцы готовят новый переворот, но точно никто ничего не знает.

— А как тебе понравилось ранчо Джерри?

— Ранчо? — Барби явно было трудно переключиться. Секунду-другую она потягивала коктейль, потом сказала: — Ах, ранчо... Роскошное, разумеется. Тысячи акров земли, тысячи пеонов и гаучо, огромные табуны и стада, огромная усадьба, несколько деревень. И Джерри, скачущий на коне с пистолетом за поясом, в сомбреро, в сапогах и прочих причиндалах из гардероба гаучо — ни дать ни взять герой из аргентинского фильма. Бедняга Джерри! Ведь, кроме этого ранчо, у него никогда в жизни не было ничего своего, и он им ужасно гордится. Он был совершенно убит, когда новое патагвайское правительство его конфисковало, и радовался как ребенок, когда Сильвестре опять пришел к власти и возвратил ему это ранчо.