…Ни я, ни моя симпатичная конвоирша толком не знали расположения ближайшего отделения милиции. Пришлось расспрашивать лоточников, причем забавнее всего, что этим занимался я. Сведения от них мы получили самые противоречивые, поскольку каждый, к кому я обращался, либо пожимал плечами, либо указывал приблизительное местонахождение того отделения, с которым ему хоть раз приходилось иметь дело. Один же усач, млевший на солнцепеке возле разложенных на раскладушке шампуней, направил нас в областное управление и даже охотно объяснил, каким автобусом туда добраться. Все это время Марьяна цепко держала меня под руку, время от времени настороженно заглядывая мне в глаза.

— Подождите! — вдруг воскликнула она, когда мы отошли от очередного информатора. — Нам же нужно ГАИ, а не все эти управления! Я знаю, где ГАИ, это напротив моего дома! Да-да!.. Отсюда всего три остановки!

ГАИ, так ГАИ… Несмотря на двусмысленность ситуации, я ловил себя на мысли, что она мне не так уж и не нравится. Вернее, так: мне очень не хотелось расставаться с этой странной женщиной и чувствовать ее маленькие тонкие пальчики под своим, увы, вяловатым бицепсом было чертовски приятно. Было что-то по-детски трогательное и смешное в той серьезности, с какой Марьяна следила за каждым моим движением — словно мы играли с ней в какую-то игру на внимательность, где главное было — не зевнуть.

Когда мы стояли на остановке в ожидании нужного трамвая, она впервые разговорилась. До сих пор мы обменивались куцыми репликами: «сюда?», «это где?», «теперь давайте вон у того…».

— Поймите, это моя соседка, — сказала она, и ее легкая хрипотца, сдобренная извиняющейся, почти жалобной интонацией, показалась мне особенно милой. — Две квартиры в одном… ну как это?… «кармане», да? Одинокая, детей не было…

Бывшая учительница, а приходится торговать сигаретами у метро. На пенсию, сами понимаете, не выжить. Сколько ей придется лежать с этими жуткими ушибами?.. И если вы виноваты, то будете платить! По суду ли, по совести ли, но я добьюсь — будете! Она же просто погибнет, я не допущу!..

— Я же вам сказал, что…

Договаривать не стал, не было смысла. Я искоса рассматривал ее уже не матовое, а порозовевшее и оттого еще более нежное лицо и ощущал, как что-то остро и приятно щемит у меня внутри, то ли в области сердца, то ли под горлом. Бог мой, как же давно со мной не было такого… Вдруг вспомнились сегодняшние теледевицы, такие юные и ногастые, но в сравнении с этой женщиной с морщинками у глаз такие же пресные, как маца, которую однажды мне пришлось попробовать у друзей. Сейчас мы сядем в трамвай, и уже через десять минут я буду знать, где живет Марьяна.

Ворвавшаяся в вагон толпа прижала нас лицом друг к другу. Сделав было джентльменскую попытку хоть чуть отслониться, я понял, что противиться судьбе бесполезно — на следующей остановке между нашими телами нельзя было бы протиснуть и лезвие. Марьяна никак не реагировала на это — не пыталась стать ко мне хотя бы немного боком, бисеринки пота выступили на ее невысоком чистом лбу, и я сквозь рубашку и брюки чувствовал разгоряченную женскую плоть. Не мной, увы, не мной, каким ни есть, но мужчиной, разгоряченную, а всего лишь жестоким июльским солнцем и душной трамвайной теснотой. Лицо ее словно застыло, глаза выражали готовность вытерпеть все. Точь-в-точь такие непроницаемые маски были не столь уж давно привычными для наших женщин, простаивавших в многочасовых обувных очередях ГУМа или колбасных — «Елисея». И все-таки — черт побери! — каким бы пустым ни казался сейчас взгляд, тело Марьяны жило нашей близостью. Я не чувствовал в нем отвращения к себе, напротив, я был почти уверен, что слышу, как все учащеннее бьется ее сердце, как на какие-то микроны еще теснее приникают ее бедра к моим. Видно, сама матушка-природа, плюнув на наши умственные разногласия, властно распорядилась: кончайте с притворством, раз уж суждено вам тянуться друг к другу. Нет, не скажу, чтоб голова у меня закружилась, но мыслей в ней не было никаких.

Отделение ГАИ, куда мы зашли, оказалось принадлежащим к Железнодорожному райотделу МВД, а дорожное ЧП произошло на территории соседнего района.

Дежурный при нас связался по телефону с коллегами и, уточнив у них, что данное происшествие на Советской Армии таки было, рекомендовал нам, свидетелям ЧП, обратиться строго по адресу, а именно — к дежурному следователю Октябрьского райотдела милиции. Это совсем недалеко — на проспекте Ленина. Прямого транспорта туда нет, проще всего пешком.

Мы вышли из ГАИ, и мимолетный взгляд, который Марьяна бросила на кирпичную десятиэтажку, подсказал мне, что это, видимо, дом, где она живет. Тем более, других домов напротив и не было — лишь унылые ряды гаражей.

— Недавно здесь поселились? — спросил я, чтобы только не молчать.

Она промолчала. Мы шли рядом, однако Марьяна уже не держала меня под руку.

Видимо, какое-то доверие я успел заслужить.

— Вам не кажется забавным, — сказал я, легонько беря ее под локоть и чуть умеривая шаги, — что мы с вами незаметно для себя превратились в союзников?

Дружно идем к единой цели… На привод задержанного как-то не очень похоже, верно?

— Прошу вас…

— Меня зовут Феликс.

— Хорошо, пусть будет Феликс… Так вот, Феликс, забавного, конечно, во всем этом мало. — Она высвободила локоть и перевесила сумку на правое плечо, словно бы устанавливая барьер между нами. — Вы, как мне кажется, человек порядочный.

А если так, то…

— То что?

— Вы тоже попали в беду, я все понимаю, — быстро заговорила она, и на сей раз в голосе у нее куда меньше холода, чем раньше. — Но в жизни за все приходится платить. Надо платить…

— Расплачиваться за порядочность?

Она остановилась и взглянула мне в лицо. В глазах ее была боль.

— Платить… Расплачиваться… Не играйте словами, Феликс. Какая же она тогда порядочность, если уходит от расплаты за чужое горе? Тогда снимите с себя это бремя, подлецом жить легче.

Я не нашелся с ответом. Вернее, и не пытался продолжать разговор, меня сбила с мысли сама нелепость ситуации: немолодой бородатый писатель, душезнатец и для читателей как бы мудрый наперсник, покорно бредет за маленькой норовистой дамочкой, которая моложе его лет на пятнадцать и которая назидательно втолковывает ему нравственные азы, учит уму-разуму… И настороженно ждет, что вот-вот сейчас он, того и гляди, даст от нее деру.

— Давайте-ка ухватим машину, — предложил я, так и оставив без ответа ее сентенции. — Полчаса по такой жаре — это вовсе не кайф, даже в вашем обществе, Марьяна.

Я поднял руку и открыл дверцу тотчас тормознувшего возле нас «жигуленка».

Минут через семь-восемь мы уже были на месте. Расплачиваясь, я вынул из кармана влажный комок купюр и не мог не заметить, как иронически покривились по-детски припухлые губки. «Да-да, — зло подумал я, — миллионер, типичный „новый русский“. Такие вот и давят несчастных старушек».

Мы прошли дворами и вышли к кирпичному пятиэтажному строению, возле которого стояли две темно-синие милицейские легковушки с погашенными мигалками и фургон с зарешеченным окошком. Входя в подъезд, я вдруг почувствовал холодок меж лопаток: а вдруг да и не скоро отсюда выберусь?

Дежурный следователь оказался совсем молоденьким парнем с редкими черными усиками над вывернутыми, как у негра, губами. И загорелый он был до чертиков — мулат и мулат. Он невнимательно выслушал Марьяну — разглядывал ее саму куда с большим тщанием, порылся в стопке протоколов и обрадованно чмокнул, найдя нужную бумажку.

— Так, есть… Уже возбуждено по факту наезда… — Он не произносил «ж», и его «узе возбуздено» заставило меня непроизвольно улыбнуться: ну ведь дитя, такого и бояться неловко. — Так вы, говорите, соседка пострадавшей гразданки? — Он покивал Марьяне. — А этот гразданин, подозреваете, виновник дорозного происшествия, так?

Да, именно такую версию представила ему моя милая дамочка, увы.

— Я не настаиваю. — Ее хрипотца сейчас не казалась мне милой. — Я сказала вам, что, возможно, он. Потому что его появление в больнице…